Моему другу

Всем, подобно Иисусу Христу,
смертию смерть поправшим...
Да святится имя ваше,
и ныне, и присно, и во веки веков.
АМИНЬ!

Моему другу изменила жена, и с кем... с его лучшим другом. История, в общем-то, банальная, и далеко не новая. Но меня заинтриговало, то обстоятельство, что он переживал предательство друга намного трагичнее, чем измену жены.
 – Ну, женщины, положим, почти все одинаковы, в их генетике изначально заложена вторичность, подчиненность лидеру, она могла последовать и за искусственной мамой, как неоперившийся птенец, но он, мужчина, «царь зверей», как он мог решиться на такой шаг, ведь нет хуже преступления, чем преступление без мотивации, тем более, что он не был, ни сексуальным маньяком, ни «тряпкой», ни патологическим эгоистом из разряда тех, кто считает себя осью мироздания, и вообще выглядел вполне порядочным человеком. Как я мог в нем ошибиться? – сетовал мой друг.
Я безуспешно пытался утешить его, выдвигая разные версии происшедшего. Ну, а если она была активной стороной, сначала дала ему повод, пококетничала, а потом он потерял голову, а когда нашел ее, то было уже поздно. Вот тебе и мотивация.
– Нет, – возмущался мой друг, – это не оправдание. Даже если бы он случайно застал ее совершенно голой, то долг должен был пересилить в нем физиологию и, взяв себя в руки, он должен был уйти подальше от греха. У нас в горах раньше бытовал такой обычай: если гость не заставал дома мужчину, то он не входил, чтобы не компрометировать женщину или на всякий случай застраховать себя от излишних соблазнов.
Все мои попытки погасить его эмоциональный взрыв были безуспешными.
Парень даже подумывал о самоубийстве.
Когда я посоветовал ему поговорить со своим, теперь уже бывшим, другом по-мужски, может быть, он сможет как-то объяснить свои действия, мой друг вскипел от негодования.
– Если б это была любовь, я бы еще попытался как-то его оправдать, но он прекрасно уживается со своей женой, а мою семью разрушил просто так – может быть самоутверждаясь в вечном соревновании со мной.
Ведь я любил ее, и даже сейчас не могу не думать о ней. Такая любовь была, что даже Ромео и Джульетта позавидовали бы, но я мучаюсь более всего от того, что не могу объяснить себе причину происшедшего. Если б не ее преданные взгляды, я бы мог подумать, что мы охладели друг к другу и ее увлекла новизна ощущений.
– А может, она просто привыкла к тебе? – спросил я. – Ведь у каждой любви когда-то наступает конец.
В пылу спора мы абстрагировались от реальных фактов и стали обсуждать феномен любви, как понятие, сочетающее в себе мистику и случайность, божественное и дьявольское начало.
Я привел ему в качестве доказательства пример одной пары. Он был популярным солистом оперы, а она одной из самых красивых женщин города.
Видя их вместе, нельзя было не нарадоваться на их взаимоотношения, и вообще они очень подходили друг к другу, но... в, то, же время было известно всем и то, что она изменяла мужу на каждом шагу. Умер он внезапно, но в полном неведении о супружеских изменах, счастливым и обожаемым супругом. А после его смерти она на все оставшиеся деньги построила усыпальницу, потом отказалась от пищи и, уморив себя голодом, завещала похоронить себя рядом с ним.
– Так, может быть, он был импотентом? Неужели он даже не догадывался? – предположил мой друг.
– Может быть, – согласился я, – но он слишком сильно любил ее, чтобы переносить разлуку, совсем как Ося Брик в пору увлечения его жены Владимиром Маяковским. Жили же они мирно втроем.
– Но я не импотент, – вскричал мой друг. – Наоборот, я даже чувствую в себе какой-то прилив сил, но не могу общаться с другой женщиной. Я пытался, но ничего не получалось. Я закрывал глаза и представлял себе только ее одну. Я не могу делить ее ни с кем. А теперь, если она даже и примет меня, то уважать, как мужчину, перестанет. А там, где нет уважения, о настоящей любви не может быть и речи.
– Ты противоречишь самому себе, – возразил я. – В принципе ты не должен уважать ее после того, что случилось. Значит, ты должен разлюбить ее, и твои страдания в таком случае лишены основания и логики. У любви много ипостасей, но всех их объединяет один постулат: настоящая любовь достигает идеала только тогда, когда один любит другого сильнее самого себя, и чувство это взаимно.
– В твоем случае это была односторонняя любовь, или в тебе говорит уязвленное самолюбие самца. Согласись, что если б в течение ряда лет она была бы верной женой, то спустя какое-то время ты бы сам изменил ей, и даже не увидел бы в своем поступке ничего предосудительного. Я и сам не могу объяснить себе, почему мужчины больше любят порочных женщин, чем девственниц.
Мой друг задумался, а потом сказал: – Да, я видно слишком высоко поднял планку, ей она оказалось не по плечу. Не каждому дано подняться на Эверест, даже альпинисту. Когда человек достигает идеала в любви, то это уже взаимная нирвана, и там уже не остается места для страдания. Но это бывает так редко, что мне кажется, в реальной жизни вообще никогда, – резюмировал он.
Мы помолчали, задумавшись каждый о чем-то своем. Мне почему-то вспомнилась одна история.
Случилось это в пору моей беззаботной юности, когда я, оканчивая школу, готовился к поступлению в институт. Это было то счастливое время, когда проблемы только радуют молодого человека. Экзамены не пугали нас, мы все почему-то были уверены, что обязательно попадем в ВУЗ. Но в это время, как сон наяву, у меня закрутился безумный роман с одной принцессой из соседней школы и медаль была принесена в жертву на алтарь любви (что не помешало моей возлюбленной окончить школу на золотую медаль).
На нашей улице по соседству жили два брата, которых все, даже не читавшие Чехова, называли Толстым и Тонким. В данном случае сказывалась не социальная разница, а противоположность характеров и внешнего облика, противоречащая парадоксальному представлению о том, что близнецы обязательно должны копировать во всем друг друга, как клонированные барашки. Один из них обладал тучной, грушевидной фигурой с походкой, вызывающей вокруг легкое землетрясение, а другой выглядел стройным и холеным аристократом из старомодных фильмов. Тонкий был педантом, любил точность во времени и в разговоре, опрятность в одежде и делах, в общем, из категории тех мужчин, которые, несмотря на мужественность внешнего облика, не расстаются с расческой и щипчиками для ногтей, придирчиво выбирают себе дезодоранты, а о культуре человека судят по блеску его туфель. Как ни странно, но среди женщин он пользовался колоссальным успехом, правда, в основном, на первой стадии знакомства.
Толстый, наоборот, мало внимания уделял своей экипировке, лишь бы его ничего не стесняло, и, что самое странное, несмотря, на внушительные габариты, ел меньше своего брата. Видимо, у него что-то не ладилось с обменом веществ, но это его мало волновало. Это был вечно веселый, добродушный человек, которого, несмотря на подшучивания над его фигурой, никак не удавалось вывести из себя, за что вся улица его очень любила. Лечил он всех подряд, от соседей до их случайных знакомых, вплоть до окрестных собак, и, разумеется, всех бесплатно. Он притягивал к себе людей своей биоэнергетикой, и они тянулись к нему, в общении с ним освобождаясь от отрицательных эмоций.
Жили мы в самом центре города, перегруженного цивилизацией, на фоне которой эта история выглядит, чуть ли не пережитком прошлого, каким-то анахронизмом, удивительно целомудренным фактом, реальность которого поражает наше воображение.
Братья были врачами во втором поколении, если не считать их предков, которые славились в родной деревне и далеко за ее пределами, как искусные лекари, передававшие семейные секреты из поколения в поколение. В детстве мне самому пришлось в этом убедиться, когда я на каникулы приехал погостить к ним по соседству. Лето было жаркое, и мы целый день пропадали на реке, играя с местными мальчишками в войну на скользком, как мыло, глинистом островке посреди реки. Однажды, когда я прыгнул с высокого обрыва в реку и на глубине открыл глаза, то почти перед самым носом увидел змею (у нас в деревне не принято называть ее по имени, суеверные люди считают, что кто-то в это время может навести на них порчу, а если вы убьете ее, то на том свете у вас одним врагом будет меньше). С перепугу я, как ужаленный, пробкой вылетел из воды (хотя меня и уверяли мои сверстники, что в воде они безопасны, так как яд оставляют на берегу). Не помню, как я выскочил на берег и, как и был, голеньким бросился за камнем, но тут у самых кустов в большой палец ноги вцепилась ящерица. Я попытался оторвать ее, но только лишь хвост остался у меня в руке. В ужасе, я, как и был, в чем мать родила, смешно подпрыгивая на одной ноге, помчался к столетней знахарке Цаце, бабушке наших соседей врачей-близнецов.
Я помнил рассказы мальчишек о том, что, если тебя укусит «неупоминаемая», то нужно побежать к бабке Цаце и, не говоря ни слова, войдя во двор, бросить на землю палку или на худой конец ветку. После ее заклинаний можно смело играть и смеяться, потому что любой яд бессилен против ее колдовских чар. Я знал, что ящерицы неядовиты, но она, как пиявка, присосалась к пальцу, а пытаясь прибить ее камнем, я, промахнувшись, пребольно стукнул себя по ступне, и теперь вся надежда была на тетю Цацу, как я ее называл, пытаясь разжалобить. Представляю себе, как я смешно и нелепо выглядел, когда совершенно голенький с ящерицей на ноге вбежал во двор бабки Цацы с истошным воплем: – Тетя Цаца! Скорее, меня ящерица ест!
Бабка Цаца, выглянув в окно и мгновенно оценив ситуацию, пробурчав что-то вроде: «Я давно уже не тетя, поросенок», – исчезла. Я решил, что буду наказан за то, что нарушил неписанные законы, ворвавшись во двор с криком, и, с трудом пересилив себя, замолчал. Бабка Цаца наконец, вышла во двор со щепоткой соли в руках. Не глядя на меня, она посыпала соль на глаза ящерице, и та, отвалившись, мгновенно исчезла в кустах.
Бабка Цаца сделала несколько легких взмахов рукой, что-то пробормотала про себя, и ранка, не оставив следа, полностью зарубцевалась. (Может быть, поэтому я теперь не сомневаюсь в искусстве филиппинских хиллеров.) Потом бабка Цаца оглядела меня и с улыбкой спросила: – А где ты трусы потерял? – На берегу остались, – ответил я, и только тут до меня дошла вся трагикомичность ситуации. Я стоял, как истукан, парализованный от смущения, а бабка Цаца говорила, что мне еще повезло, ведь могло случиться и худшее. В чувство меня привел заливистый хохот моей подружки – правнучки бабки Цацы, которая, выглядывая из окна и стыдливо прикрывая ладошкой рот, никак не могла удержаться от смеха. Окончательно сконфузившись, я бросился к спасительным воротам, но там меня ждала толпа моих сверстников с моими трусами на длинной палке. Их-то мне стыдиться было нечего – мы всегда плавали без трусов, и во главе улюлюкающего войска с трусами, как со знаменем в руках, мы направились обратно к реке.
С тех пор прошло несколько лет.
Когда настала пора вступительных экзаменов, моя подружка приехала в город и начала готовиться к поступлению в институт. Братья-врачи приходились ей родными дядями и души не чаяли в своей племяннице. Виделись мы урывками между занятиями у репетиторов. Готовилась она, как вы уже догадались, в медицинский институт, и Толстый дядя по такому случаю, даже продал свою машину, чтобы нанять ей репетиторов. Во время коротких перерывов между занятиями мы вспоминали веселые эпизоды нашего детства, я, естественно, в первую очередь поведал ей о своем увлечении, и она, переживая за меня, все беспокоилась о том, чтобы я не завалил экзамены. Я же все пытался убедить ее, что главное любовь, а экзамены никуда не убегут, их можно хоть каждый год сдавать. Вот один наш сосед третий раз поступал на один и тот же факультет, и все вхолостую. Мы вместе рассматривали фотографию моей возлюбленной, и я ей клятвенно обещал, что на свадьбе она будет шафером. Не довелось...
Первый экзамен был сдан на отлично, о чем телеграммой сразу была сообщено родителям в деревню. Шла подготовка ко второму, но вдруг в разгар экзаменационной горячки девушка пропала. Братья обегали все больницы, морги, подняли на ноги полицию, но девушки и след простыл. Скрепя сердцем, послали телеграмму в село, но и там ничего не знали. В тот же день родители выехали в город. И вдруг, вечером того же дня она появилась. Исхудавшая, бледная, с огромными глазами, излучавшими такое откровенно бесстыдное счастье, что Тонкий дядя, славившийся своей выдержкой, не дождавшись ее объяснений, вдруг влепил ей пощечину. Толстый брат встал между ними так, что Тонкий и племянница даже не видели друг друга. Толстый тихо потребовал у нее объяснений.
– Я полюбила, – сказала она, – я потеряла голову от любви! – вдруг выкрикнула она, – мы вместе ходили к репетитору, и однажды, когда, забыв обо всем, я осталась у него, мы потеряли счет времени. Он тоже провалил экзамены, – вдруг улыбнулась она.  Но тут Тонкий опять не выдержал и, обойдя брата, ударил ее по второй щеке. У девушки из глаз брызнули слезы, она вдруг резко повернулась и выбежала из комнаты. С лестницы, ведущей на улицу, был слышен перестук ее каблучков. Тонкий спросил брата: «Что нам делать? К черту экзамены, твоя машина, но что мы скажем нашей сестре?» Толстый, не раздумывая, вытолкал брата за дверь: «Беги скорее за ней, а то опять придется искать». Выбежав, Тонкий увидел племянницу где-то в конце улицы и ринулся вслед за ней. Толстый тоже пытался бежать, но у него это плохо получалось. Переваливаясь с ноги на ногу, пыхтя, он пытался догнать их, стараясь хотя бы не потерять их из виду. Самое страшное заключалось в том, что девушка бежала в сторону реки. Кура в ту пору взбунтовалась, и волны, как бешеные, непрестанно атаковали арки моста, как бы злясь, что не могли снести его. Тонкий с трудом догнал девушку у самого парапета набережной и, вне себя от гнева, схватив ее за руку свободной рукой, снова ударил, пытаясь как-то образумить.
– Что ты делаешь? Совсем с ума сошла? – Но не успел он закончить фразу, как племянница выскользнула из его рук и бросилась в реку. Тонкий, не раздумывая, бросился за ней. К этому времени Толстый наконец-то добежал до перил и, перегнувшись, в смятении и страхе следил за ними. Плавать он не умел. С берега было видно, как Тонкий, увидев среди волн голову девушки, подплыл к ней, схватил за руку и ...оба вдруг пропали из поля зрения. Толстый катался по земле в отчаянии. В мутных волнах ничего не было видно, река унесла их в неизвестность. Их долго искали, но так и не нашли.
Мы были на панихиде. Это была самая странная панихида, которую только можно было увидеть в жизни. В середине комнаты в цветах утопали портреты племянницы и дяди во весь рост, а вокруг сидели убитые горем родные и близкие. Было много народу, но стояла поразительная, воистину гробовая тишина. Даже деревенские родственники, свято чтившие обряд похорон, не могли вымолвить ни слова. И вдруг в дверном проеме появилась незнакомая женщина в черном с портретом юноши в руках. И тут началось что-то невообразимое. Оказывается, ее единственный сын, когда узнал о гибели возлюбленной, тут же, не раздумывая, вспорол себе живот несколькими ударами кухонного ножа. Спасти его не удалось. Врачи были поражены – в таких случаях самоубийцы не решаются на повторный удар. Матери, срочной телеграммой вызванной из деревни, соседи ничего не могли объяснить толком. Они и сами не могли понять, что же случилось на самом деле.
Фотография девушки, ее учебник с конспектами открыли им дорогу к истине. Репетитор был в недоумении, почему вдруг пропали его «пингвины», как он обычно именовал своих подопечных, может быть, раздумали заплатить за уроки или, в лучшем случае, заболели, но предположить подобное не способна была никакая фантазия. Теперь две матери рыдали друг у друга в объятьях. С портретов возлюбленных смотрели на нас полные жизни и радости красивые молодые лица. Я не выдержал этой сцены и вышел на улицу. Прошло много лет, но когда я вижу пошлые фильмы, в которых не любят, а занимаются любовью, я вспоминаю ту вечно молодую пару, которая умела любить по-настоящему, но, увы... не довелось.
А теперь давайте вернемся к моему другу, который собирался покончить с собой из-за двойного предательства, если вы не успели уже позабыть о нем. Выслушав меня, после некоторой паузы он глубокомысленно заметил: «Кто знает, если б им не помешали любить друг друга, то, может быть, когда-нибудь с ними произошло бы то же, что и со мной?»
Тут уже вскипел я: – Как ты можешь поднимать руку на самое святое? Что наша жизнь без веры в идеалы? Они тем и прекрасны, что неподвластны времени, эти вершины человеческого духа, просто не каждому дано покорить эти Эвересты. Есть люди, которые готовы за этот миг счастья заплатить жизнью, а есть и такие, которым хватает и небольшой горки.
– Я согласен с тобой, – сказал мой друг, – порой любовь так возвышает человека, что ему и Эверест нипочем. У меня на всю жизнь запечатлелся в памяти урок самоотверженности, который преподала мне моя бабушка. Слушай, это случилось в ту пору моей юности, которую принято называть переходным возрастом, когда у подростков ломается голос, появляются усы и они, наконец-то, начинают ощущать себя настоящими мужчинами.
Когда как-то я попытался от избытка сил поднять пухленького соседского мальчика вместе с трехколесным велосипедом, то от перенапряжения у меня лопнул аппендикс и гной, попав в полость живота, вызвал перитонит. Целый месяц врачи боролись за мою жизнь, а когда они потеряли надежду, за меня взялась бабушка. Она ни на минуту не отходила от моей постели, и, когда бы я ни открывал глаза, она всегда была рядом. Воду мне давали столовой ложкой, и только кипяченую, так что я и позабыл вкус сырой воды. И однажды, не выдержав, я стал умолять, чтобы мне дали воды прямо из-под крана. Бабушка тогда заявила врачам, которые были категорически против, что берет всю ответственность на себя и, если мне суждена смерть, то пусть лучше я погибну от ее руки, чем от их лекарств. И дала мне столовую ложку холодной воды. Какое это было наслаждение! Не знаю, вода мне помогла или бабушкины молитвы, но с тех пор я быстро пошел на поправку.
Перед тем, как выписать меня из больницы, мой отец на радостях затеял какие-то символические танцы-обниманцы с бабушкой. Та не поддавалась, и в это время у бабушки из кармана выпали какие-то порошки. Бабушка попыталась поднять их, но отец опередил ее, и я увидел, как он вдруг побледнел: – Что это такое? Для чего у тебя это?– – Если б с ним что-нибудь случилось, то я бы тут же последовала за ним, – спокойно сказала бабушка. Оказывается, это был сильнейший яд, но меня больше всего поразило то, как просто, даже буднично она ответила на этот вопрос. Для нее в этой ситуации не было никаких сомнений, ничего необычного.
Разве это не означает то, что она меня любила сильнее, чем себя. Или разве мало подобных примеров в жизни. В литературе мы к ним привыкли, как будто их место только там, в нереальной жизни.
Я взял сигарету у друга и сладко затянулся, хотя совсем недавно бросил курить. – Мы часто желаемое принимаем за действительное. В одиночку на Эверест не взобраться, может быть, цивилизация когда-нибудь найдет новые средства для покорения вершин, и Эверест превратится в заурядную туристическую достопримечательность, но тогда человек выдумает себе новый Эверест, ибо без цели, без идеала, без стремления к нему жизнь становится пресной, как кипяченая вода. – Что поделаешь, – ответил мой друг, – у кого-то в сердце Бог, у кого-то сатана, а у кого-то и тот и другой одновременно, только не надо воспринимать это, как трагедию. Жизнь надо принимать такой, какая она есть. В сущности, мы так и живем из века в век, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
Сказано ведь когда-то одним мудрым человеком: если не можешь изменить ситуацию, то измени свое отношение к ней.
Мой друг улыбнулся своим мыслям, а я тому, что он уже не был похож на человека, помышлявшего о самоубийстве.
В течение одного года, один за другим, ушли из жизни самые близкие мне люди: Мераб Гамкрелидзе, Мишико Шенгелия, Заур Болквадзе и Джанри Кашия. Прощанье с ними закончится только тогда, когда я снова встречусь с ними. Царство им небесное!

* * *

Сердце мое, ты опять
Втайне плакать готово!
Все друзья мои разбрелись,
Каждый своей дорогой.
    Исикава Такубоку

Друзей в последний путь я провожаю,
И вспоминаю их в тревожном сне.
Такой судьбы, врагу не пожелаю, –
За что такое наказанье мне?

Друзья мои, я здесь, на этом свете,
Жизнь продолжаю, памятью о вас,
Гостили вы недолго на планете,
Но даже смерть, не разлучила нас.

Прощаюсь я, и не могу проститься,
И днем и ночью, вы со мной всегда.
Я знаю, наша дружба вновь продлится, –
Мы встретимся на небе навсегда!

 Я не боюсь лет, снегом занесенных,
И старости, я тоже не боюсь.
Пусть не вернуть, дней ветром унесенных,
Но, даже уходя, я не сдаюсь.


Я остаюсь в воспоминаньях близких,
В стихах, порой незавершенных мной,
В разрезе глаз детей, в движеньях быстрых,
Что так похожи, на меня порой.

P.S.
Ах! Боже мой! Как я по ним тоскую,
Я, раны сердца, каждый раз бинтую.
Родные лица, предо мной проходят,
Как будто, ищут нас, и не находят…

Это стихотворение навело меня на мысли о превратностях судьбы. Казалось бы, что достижения цивилизации должны были улучшить природу человеческой души, искоренить в ней пороки, облагородить и помочь в создании гармоничного общества, но, увы, по сравнению с первобытным строем, мы не видим прогресса, а наоборот, зло принимает все более широкие масштабы, с каждым днем нарастает гонка вооружений, совершенствуется оружие массового уничтожения, уничтожаются люди и природа. Как писал Роберт Рождественский: «Все меньше окружающей природы, все больше окружающей среды». Какой же смысл в развитии, если оно ведет к деградации человеческой души. Я родился в 1936 году, в период большевистского террора. Отец мой был сослан в Сибирь, и только авторитет моего дедушки, первого авиатор-конструктора Грузии, и одного из основоположников гражданской авиации, лично знакомого со Сталиным и Берия, помог вытащить его из лагерей, и вернуть на родину, без права жительства в столице. Потом началась война, после которой он некоторое время работал в Москве, так что почти все детство прошло в тоске по отцовскому теплу. К счастью меня воспитывали дедушка и бабушка, (с матерью отец был в разводе, и она жила как бы в другом городе), и они с лихвой возместили мне дефицит человеческого тепла. Я рос наивным, доверчивым, романтичным мальчиком, и первые встречи с предательством, и жестокостью глубоко ранили мою душу. Я заканчивал школу, когда начались протестные демонстрации, после выступления Никиты Хрущева с критикой культа личности. Мы с другом стояли перед гостиницей «Тбилиси», среди митингующих. Перед зданием Дома Связи. И вдруг оттуда послышалась пальба. Люди разбегались в панике. Я пытался их успокоить, говоря, что они стреляют холостыми патронам, и, вдруг увидел рядом со мной истекающего кровью человека. Мы с другом внесли его в холл гостиницы, и там ему оказали первую помощь. Наш дом был всего в километре от места происшествия, и мы решились под обстрелом побежать домой. Мой друг жил в соседнем доме, и беспокоился, что мама будет нервничать. Его мама, в одном пеньюаре уже бежала нам навстречу. Она была больна, и лежала с высокой температурой, когда услышала выстрелы. Моя бабушка стояла у ворот, опираясь на палку. Она молча ввела меня в дом, посадила напротив и начала рассказывать. Это был долгий разговор, который я запомнил на всю жизнь. До сих пор она не хотела омрачать мою невинную душу ужасами репрессивных мер, но и оставлять в неведении меня тоже было неразумно. Она рассказала о том, как мучили гениально одаренного дирижера Евгения Микеладзе, обвиняя его в сотрудничестве с «врагами народа». На допрос его ввели в кабинет Берия с завязанными глазами, поскольку они были знакомы. Но, обладая абсолютным слухом, он по голосу узнал палача, и тогда тот, приказал продырявить ему уши. Поэту Тициану Табидзе предложили написать донос на ближайшего друга, Паоло Яшвили, обещая за это ему пост первого секретаря Союза писателей, но он, предпочел покончить с собой. Она рассказала о том, как расстреляли Гумилева, мужа Анны Ахматовой, как пришлось 10 лет отсидеть в лагере его сыну, Льву Гумилеву, который, тем не мене, смог дважды защитить докторскую диссертацию и написать гениальную книгу «Этногенез и биосфера Земли». Как вынудили Мврину Цветаеву, красу русской поэзии, покончить с собой. Трагедию Мандельштама и Мейерхольда, и многих других. А я, ослепленный пропагандой, стоял в почетном карауле в школе, в день кончины Иосифа Сталина. После того, как бабушка открыла мне глаза, я «Архипелаг Гулаг» и другую запрещенную литературу, читал запоем, пока не появились первые издания. Я никак не мог понять, да и сейчас не понимаю, почему власть имущие уничтожали людей, которые не могли их благополучию особого вреда, а потом последующие правители ставили им памятники. Гениальный Вавилов, мечтавший спасти человечество от голода, умер от голода в тюрьме. Королев, Туполев в тюремной «шарашке» конструировали самолеты, прославившие их на весь мир. События 90-ых годов перевернули все с ног на голову. Началась борьба за независимость Грузии, которая обернулась кровопролитием и жертвами, которые изначально были бессмысленными, поскольку в этой войне не могло быть победителей. Патриотическое движение «Мхедриони», обросло наркоманами и грабителями, которые выбрасывали раненных и грузили на машины, награбленное у своих же соотечественников. Странная была война. У Дома правительства стреляла пушка, запугивая членов правительства, которые прятались в бункере, а в то же время, неподалеку, в кафе гостиницы «Иверия», жители города сидели за столиками, вкушая радости жизни. На улицах было мало машин, поскольку любую понравившуюся бандитам марку автомобиля, можно было запросто реквизировать, якобы на нужды революции, а потом, перегнав ее в Цхинвали, или Абхазию, и обменять на наркотики. Беспредел принял такие масштабы, что, если кому-нибудь надо было позвать товарища, скажем живущего на этаже выше второго, то они не утруждали себя криками, а просто давали очередь из автомата Калашникова, подавая этим сигнал. В этой путанице, многие истинные патриоты пали жертвой беспощадной расправы, профессиональных убийц. О них с «высокой» трибуны Верховного Совета СССР, говорил Резо Табукашвили, визитная карточка грузинской нации (писатель, драматург, переводчик, кинодокументалист, общественный деятель), как о дикарях, дрессированных на запах человеческой крови. Я видел этих солдат в трагическую ночь 9 апреля, когда они саперными лопатками крошили головы детей и женщин, вышедших на мирную демонстрацию на проспекте Руставели. Моя дочь с подружкой были там с самого начала, но я успел перехватить их, и вернуть домой, до начала мясорубки. В 3 часа ночи мне позвонили, с известием, что пропала сестра моей жены. Я нашел ее в самом эпицентре событий. После разгона митинга, она была спасена известным актером Кахи Кавсадзе, который открыл двери театра им. Шота Руствели. Когда я вошел в фойе, Кахи лежал на холодном мраморном полу в полной прострации. Выводя свояченицу из театра, я увидел солдат, сидевших на бордюре тротуара в полной отключке. Видимо кончилось действие психотропных средств, которыми их напичкали. Брать их можно было голыми руками. Ничего человеческого в их облике не было.
Это зомбированный материал, которым манипулируют, нелюди, опьяненные возможностью безнаказанно властвовать. Вот такие отморозки развозили из Кемерово 600 трупов детей, заживо сгоревших в кинотеатре, в котором двери были закрыты.
Кака-то мне довелось быть тамадой в одной семье, где собрались представители разных поколений. Я беспокоился, предполагая, что праздник застолья может сорваться, поскольку молодежь уже не придерживается традиционных правил поведения за столом. Когда тамада говорит тост, он вдохновляется, иногда он говорит стихами, иногда поет, и, если в это время кто-то за столом начинает громко разговаривать, демонстрируя неуважение, то это зачастую воспринимается, как личное оскорбление. Но на этот раз все получилось как нельзя лучше. Ребята с интересом слушали, прекрасно пели, а танцами восхитили всех. Я обратил внимание, вернее любовался одной парой, которая сидела на противоположном конце стола. Они как будто не замечали шумного веселья, царившего вокруг, настолько были увлечены друг другом. Их взаимная влюбленность, сквозившая в глазах, в легких прикосновениях рук, в каждом из нас вызывало чувство восторга перед столь чистым и нежным проявлением любви. Те, кто испытал в жизни праздник первой любви, вспоминал свое прошлое, молодежь иногда подшучивала над ними, и в этом тоже была любовь и радость за своих друзей. Неожиданно юноша встал и попросил у меня разрешения провозгласить тост. Я было удивился, ибо не положено опережать тамаду, но он был так искренен в своем порыве, что я с удовольствием поддержал его. Юноша прочел стихотворение Галактиона Табидзе и предложил тост за любовь, за весну, и за радость жизни. Привожу стихотворение в моем переводе:

Пусть я сгорю в столь безумном влечении,
Слезами пусть переполнится море,
Лишь бы поверил я в предназначение,
В праздник любви на вселенском просторе.

В ответ я развил его тост и предложил всем присутствующим выпить в лице этой благословенной пары за создание счастливой семьи, за их счастливое будущее на радость всех близких. Все зааплодировали и грянула заздравная Мравалжамиер.  Я повернулся к своему соседу и сказал: – Какая красивая пара, как я рад за них! – Тот немного смутился, а потом, не скрывая радости, ответил: – Это мой сын.
Я расцеловал его. В общем, тот вечер запомнился всем. Прошло несколько месяцев. В Абхазии началась война. Я был на кладбище по случаю годовщины моего друга и, возвращаясь, вдруг заметил у свежей могилы знакомую фигуру, моего соседа по застолью. «Ты что здесь делаешь, чья это могила?» – удивленно спросил я. «Первая же пуля снайпера в Сухуми настигла моего сына», – был ответ. Я, молча, опустился рядом с ним.