Седой мальчишка

Посвящаю моему папе — Лысову Петру Даниловичу

Он был самым младшим в семье – до него ещё были два брата и сестра. Шустрый, озорной, строптивый, драчливый, он доставлял немало хлопот и родителям, и старшим братьям, а особенно не ладил с сестрой. Когда он пошёл в ту же школу, что и старшие дети, учителя только руками разводили: ведь и умный, и сообразительный, и почерк такой красивый – но поведение!!! Нет, первым драку не начинал, но спуску обидчикам не давал, «за справедливость» дрался отчаянно. И однажды учительница в сердцах накричала на него: «Да из тебя, Петя, и пастух не выйдет!»

От обиды мальчишка закусил губу до крови, пришёл домой и заявил, что с него хватит, в школу больше не пойдёт. Он уже закончил седьмой класс, и отец понял, что парня надо куда-то пристраивать, а то пропадёт. Муж старшей дочери вспомнил про своего приятеля, который преподавал в мореходном училище. «Это же то, что нужно: и специальность получить, и к дисциплине приучиться!» Петьку очень заинтересовало, что можно выучиться или на моториста, или на механика – аж глаза загорелись! – но услышав про «казарму», про форму, он сник. Отец ладонью стукнул по столу, как припечатал: «Всё, пойдёшь в мореходку!»

Как ни странно, но Петя скоро освоился, увлёкся механикой, с удовольствием возился с приборами, да и никто больше не жаловался на его поведение. А уж когда он приезжал домой в форме – бушлат, бескозырка! – пацаны ходили за ним гурьбой.

На последнем курсе их отправили в плавание на бриге «Товарищ», и Петя отправил домой фотографию: парусник «Товарищ», а Петино лицо вписано в спасательный круг. Мама показывала эту фотографию всем соседям: «Вот наш младшенький-то, моряк!» Отец молчал, но довольно улыбался в усы, мол, правильно мы тогда направили озорника, выправился!

Может быть, так и связал бы Пётр свою жизнь с морем, однако всё чаще он смотрел на небо. Дух захватывало от высоты, а глаза неотрывно следили за самолётами, которые летали над морем.

На бульваре построили парашютную вышку, и конечно, по выходным друзья часами могли прыгать с парашютом. А когда друг прибежал с новостью, что в городе открыли аэроклуб – они помчались туда. Вот тогда-то Пётр понял: его стихия – небо, самолёты. Дома это увлечение приняли и поняли не сразу, сестра ехидничала, мама качала головой, братья пожимали плечами, и опять точку в спорах поставил отец: «Смотри, Петя, выбрал – дело твоё, но чтоб потом не жалел. Разбрасываться негоже, ты уж определись: море или небо?»

И вот он пришёл, этот год, когда «протрубили тревогу» – война. Пётр кинулся в военкомат – его сразу направили в Качинское авиационное училище, а там – ускоренный трёхмесячный курс и на фронт.

Я часто думаю: когда мне было 18 лет, я была студенткой, совсем по-детски рассуждала о жизни, мечтала о любви… Папа в свои восемнадцать летал, и не просто летал, а бил фашистов, делал по несколько боевых вылетов за день, терял друзей-однополчан… И случилась с ним беда: ранение оказалось настолько тяжёлым, что его отправили в Москву, в госпиталь Бурденко, где он, загипсованный от шеи до конца позвоночника, пробыл полгода. Когда он попросил медсестру принести ему зеркало, то увидел: лицо-то его, а вот голова вся белая! Так в свои неполные двадцать лет он поседел – и другим я его и не видела.

Помню, бабушка рассказывала: когда Пётр уже после войны вернулся домой, они вдвоём прошлись по родной улице, и соседи смотрели на них – кто-то улыбался, а кто-то плакал. Конечно, мама и сын – оба седые!

Маме очень хотелось, чтобы Петя показался в школе: герой, орденоносец, фронтовик. Но он отказался, сказав, что война была проверкой, а вот сейчас надо показать, на что ты способен в мирной жизни.

Пётр перешёл в гражданскую авиацию, летал сначала вторым пилотом, потом командиром корабля, налетал миллион безаварийных километров. И однажды во время полёта, проходя по салону, он увидел знакомое лицо: это была та самая учительница, которая в своё время в запальчивости крикнула, что из него и пастуха не выйдет.

Он подошёл ближе, наклонился, поздоровался.

– Боже мой, Петя! Ты ли это?! – воскликнула уже постаревшая учительница. И осеклась: видимо, вспомнила про «пастуха», покраснела и призналась: «Знаешь, и мы часто бываем несправедливы».

Но Пётр возразил ей: «Возможно, если бы меня тогда эти слова не задели так больно, я бы не стал лётчиком. Так что спасибо!»

А тот мальчишка – пусть уже и седой – просыпался в нём, когда они, ветераны, однополчане, собирались за столом и вспоминали, размахивая руками, изображая бреющие полёты, «заходы» в хвост немцу, посадки в гущу деревьев…

Смотрит на меня с давней фотографии мой папка, «седой мальчишка», сохранивший в себе юношеский задор, упорство, жизнелюбие до конца дней.