Четыре вспышки разума

        Ветер на набережной порывистый и пробирает до костей. С одной стороны, день был не холодный, но этот ветер очень резко напоминал о том, что лето давно закончилось и тепла ждать уже не приходилось. Я не спеша брёл по гранитной мостовой, посматривая по сторонам, к своему удивлению, замечая, что гуляющих очень мало.
Сегодняшние газеты принесли в мою жизнь очень неожиданные известия, которые, с одной стороны, меня не удивили, а с другой – заронили в сердце некую тревогу. Сообщалось, что наши войска этой ночью нарушили границы Польши и уверенным маршем движутся к Варшаве. Это было понятно и даже ожидаемо. Польша никогда не была самостоятельным государством. Это была некая квази-территория, не обладающая ни суверенитетом, ни исторической целостностью и вряд ли имеющая какую-либо перспективу на существование. И, с одной стороны, всё было очень понятно и обосновано. Но, с другой стороны, мне казалось, что была допущена какая-то ошибка.  Неуловимая, но фатальная. Вроде бы всё было правильно. Зачем существовать государству, не имеющему ни исторических корней, ни перспектив развития, ни вообще какой-то значимости в европейской истории?
Но с другой стороны действия правительства вызывало вопросы. Ведь до этого момента мы прекрасно сосуществовали с Польшей, и никаких принципиальных противоречий у нас не возникало. Во всяком случае, в прессе либо в обществе никто и никогда не задавался этим вопросом: "А может ли Польша продолжать своё существование и далее?". Это государство соседствовало с нами лишь по факту своего наличия. И вот сегодня она утратила суверенитет. Теперь наши доблестные и храбрые солдаты топтали землю Польши своими сапогами, и с этого момента я уже стал сомневаться. А нужно ли это моей стране? Разве без этого решения она не могла быть счастлива, развиваться и крепнуть, поражая соседей своим величием и успехами. Неужели так необходимо было низвергать Польшу? Не знаю. Я был озадачен.
Странно, почему на набережной не было гуляющих пар, дам с собачками, гувернанток с воспитанниками? Хотя нет. Одиночные фигуры офицеров иногда проходили по другой стороне тротуара. Но общее количество людей было несравнимо меньше, чем в обычные дни. Возможно, все остались дома, чтобы осмыслить происходящее, а возможно их напугал холодный порывистый ветер этого утра. Это был очень странный день. День, в который, с одной стороны, вроде бы ничего необычного не произошло, а с другой стороны возникло предчувствие надвигающейся катастрофы. Да, именно катастрофы.
Вы знаете, это, как в горах, когда есть опасность схода лавины. Стараешься не повышать голос и уж тем более не кричать. Но возможность снежной лавины ощущается всеми клетками твоего тела… Также было и в это утро.
Польша. Ну, что Польша? Кто они и зачем? Так я думал раньше. А вот приходится сейчас думать об этой никчёмной стране и почему-то становится так тревожно и неуютно.
Я купил газету у худенького мальчишки, отчаянно размахивающего свежим выпуском, дрожа от холода и старающегося согреться, прижимая к щуплой груди пачку бумаги. Обычная газета, которую я покупаю каждое утро: "Фёлькишер беобахтер". Да и дата ничем не примечательная - 1 сентября 1939 года.
Но странное ощущение, очень странное…
Я решил, что на сегодня прогулки хватит и свернул на улицу, ведущую к дому. Горячий кофе, возможно, успокоит меня.

* * *

Я подошел к окну и осторожно отодвинул накрахмаленную занавеску. По каменной улице шагали пожилые мужчины. У каждого десятого на плече красовался фаустпатрон. Мужчины шли не в ногу, но в едином эмоциональном порыве. Сразу было видно, что это марш единомышленников.  «Фёлькишер беобахтер» накануне опубликовала приказ нашего лидера о тотальной мобилизации всего мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет, не состоящего на военной службе. День для публикации был выбран правильно. Почти 130 лет назад наши героические предки разгромили Наполеона, этого французского полукровку, возомнившего себя императором. День Битвы народов стал днем создания Фолькс-штурма.
        В середине октября уже похолодало, но мобилизованные почему-то были одеты в осенние плащи. Редко кто мог похвастаться пальтом времен Гинденбурга.  С 1939 года был введен запрет на использование хлопка в невоенных нуждах, поэтому такие счастливчики были видны даже со второго этажа моего дома.
Я смотрел с гордостью на сынов великой нации! Ведь именно на них возлагалась наша последняя надежда. Восточный фронт забрал наших самых достойных сынов, а подлый удар американских войск в Нормандии, окончательно подорвал боевой дух нашей армии. С этого рокового июня прошло всего четыре месяца, но они стоили моей стране слишком дорого, чтобы помиловать гражданское население. Отныне мы все были единым кулаком, громящим врага! И стар и млад крепили эту стену в едином порыве, сжимая оружие несокрушимой рукой. Так писала «Фёлькишер беобахтер», так ежедневно говорил наш златоуст – доктор филологии, не верить которому было невозможно. Он был очень убедителен, хотя иногда в порыве патриотизма и переходил на истеричный крик.
Я отошел от окна, налил из початой бутылки бокал шорле с яблочным вином и задумался о том, как случилось, что война, выглядевшая на первый взгляд победоносной, пришла на землю моих предков. Казалось бы, всего каких-то три года назад наши бравые солдаты топтали варварские поселения, а сегодня лично рейхсляйтер Борман стал руководителем народного ополчения. Планировалось призвать до восьми миллионов немцев и, конечно, такая народная волна патриотов сметет восточные орды, но тревожная мысль не давала мне покоя. Куда исчезла наша регулярная армия, состоящая из настоящих профессионалов военного дела? Ведь только на Восточном фронте было почти пять миллионов человек. Что случилось с этими храбрыми войнами? Возможно, создание отрядов Фолькс-штурма было очередной мудрой уловкой нашего великого лидера? Да, скорее всего так и было. Другие ответы не приходили в мою голову, которая слегка затуманилась от второго бокала шорле. Я откинулся на спинку кресла и прикрыл покрасневшие веки. Бессонницу прошедшей ночи придется компенсировать утренним сном.

* * *

Странное ощущение, связанное с переоценкой ценностей. То, что вчера казалось логичным и обоснованным, сегодня воспринимается, как безумие и фарс. Когда первого сентября наш любимый Фюрер начал Великую войну, мы все, как один, понимали ее важность и ценность, приветствуя его жестом Римской империи. Не было ни малейшего сомнения в Его правоте и в святости нашей миссии. Одна нация, один язык, один фюрер – что может быть более естественным?! Но, по независящим от нас причинам, вышло почему-то иначе. Совсем иначе. Не так, как мы все рассчитывали! Орды безграмотных, бескультурных, прямо скажу – диких, славян и азиатов вторглись на наши святые, Богом хранимые земли. Земли, доставшиеся нам от предков, окропивших их своей священной кровью! И никакая историческая правда, никакие воспоминания о доблестях и славе, для этих диких орд не имели значения. Они уничтожали всё, что становилось на их пути, а что скрывалось – находили и тоже разрывали на части. Это было цунами, сметающее на своем пути цивилизацию и веру в будущее нашей нации. Наш великий народ пал под гусеницами их танков и копытами их конниц. Мы были повержены и разобщены. Сегодня окружающее меня монолитное общество атомизировалось и каждый был сам за себя. Исчезли общины, единомышленники, однопартийцы и друзья. Каждый, обуреваемый животных инстинктом самосохранения, думал, нет – чувствовал, свою жизнь, как истинную и непреложную ценность, возвышающуюся над величием Империи и попирающей догматы Истины ее существования. Мы превратились в животных, мечущихся в столбе света прожектора охотников, хладнокровно расстреливающих их из карабинов. Как произошло, что дикие орды уничтожили наш порядок? Как случилось, что варвары смели нашу стабильность? На эти вопросы ответа не было! Мы были сметены внезапно и жестоко. Никто не успел понять, что происходит! Просто в одну непрекрасную ночь, вскочив от грохота взрывов, мы поняли, что наш Рейх рухнул. Обрушился безвозвратно.
Вся наша вера, наша надежда и наша любовь к нему оказались мифом, который внушался народу ежесекундно на митингах и из радиоточек. Мы жили в навязанном мире, придуманном Великими вождями, которые к нашему ужасу не оказались бессмертными, а покорно закончили свою невероятную жизнь в час крушения Империи. Они нас оставили наедине с реальность, которая ни имела ничего общего с миром, в котором мы обитали последние двенадцать лет. И этот мир был нам не по вкусу. Он был груб и жесток, грязен и непредсказуем. Мы не имели понятия, как его освоить и принять. Мы оказались в замешательстве. Весь мир восприятия действительности рухнул. Еще день назад у нас было четкое понимание реальности: мы высшая раса, несущая свет заблудшим во тьме невежества и убожества. А сегодня выяснилось, что эти самые «заблудшие» в нашей помощи не нуждались, а напротив, наслаждались своим убожеством и ничего не желали менять в своей жизни. Это было странно. Мы же ничего, кроме их блага не хотели, почему же получили такую реакцию?
Кто-то из запрещенных психологов как-то ошибочно заявил, что нельзя причинить добро. Выходит, что этот унтерменш оказался прав. Мы не сумели внедрить наши стандарты и культуру жизни в сознание варваров. Они выбрали прозябание в собственных заблуждениях. Пусть так. Но почему эти недочеловеки сконцентрировали все свои убогие силы для обрушения нашей Славной Империи? Хотят жить в тьме и невежестве – это их выбор, но какой смысл вторгаться на наши земли. Бомбить наши города. Разрушать наши ценности и наш мир. У нас была великая цель, а чем руководствуются они? Я был в замешательстве и не находил ответа ни на один вопрос. Даже две порции шнапса, приготовленные моим добрым соседом Гюнтером, не прояснили мое сознание.
Удерживая подрагивающий стакан, я наблюдал зарево пожаров начавшихся после бомбежки соседнего района. Было страшно.

* * *

Грета капризно одернула бархатную юбку и обиженно надула губки. Она была восхитительна. «Не делай так больше, Хельмут!» - она сильно, но совсем не больно ударила меня по руке, тянущейся к ее коленке, и демонстративно отвернулась, сев вполоборота. Воспользовавшись ситуацией, я быстро придвинулся к ней сзади и обнял, ухватив в горящие ладони налившиеся за этот год девичьи груди. Она откинула назад голову и томно выдохнула: «Даааа!». В этом момент я утратил самообладание и разрывавшая ткань каменная плоть дала первый залп…
Я с ужасом открыл глаза и в панике огляделся, стараясь понять, где нахожусь. Ничего за время моего сна не изменилось. Всё та же унылая казарма, куда нас заселили накануне. Мои новые друзья по отделению сладко спали и возможно видели сны про своих мэдхен. О чем же еще грезить в 14 лет, скажите мне?
Испытывая одновременно счастье и стыд, я пробрался в туалетную комнату, где застирал белье, впитавшее обильные следы моей страсти. Просушить исподнее не было возможности, поэтому я надел влажные кальсоны, рассчитывая, что жар моего молодого тела выполнит свою работу.
Через два часа мы уже строились. Выданные накануне самозарядные карабины «Gustloff Werke» больно врезались в плечо, но их владельцы саркастически ухмылялись, глядя, как под тяжестью Панцер-фауста сгибаются их менее удачливые сослуживцы.
«В колонну по четыре становись!» - зычно прокричал наш командир отделения, казавшийся нам умудренным опытом боевым офицером, но в реальности старше нас лишь на четыре года.
Еще через минуту мы нестройно шагали по улицам родного города, который за четыре года войны утратил свой лоск вместе с некоторыми зданиями. Часть из них была разрушена полностью, некоторые таращились на наш отряд глазницами пустых окон, но встречались и счастливчики, которые совсем не пострадали. Возможно, осколки битых кирпичей и посекли их стены, но черепичная крыша и оконные стекла были целы. Такие дома привлекали мое внимание и в момент прохождения мимо них, я вспоминал наш уютный двухэтажный домик на Цветочной улице, превратившийся в глубокую воронку от прямого попадания английской бомбы, трусливо сброшенной с самолета.
Меня спасла Грета. Вернее то обстоятельство, что в этот момент я подсматривал за ней, сидя в кустах пятью домами дальше по улице. Не скажу, что она вела себя как-то непристойно, но мне было достаточно и склоненной головы над кружевным платком, который не давался ее тонким пальцам уже пару месяцев. Из своего укрытия я видел, как ритмично стучит пульс в тонкой вене ее грациозной шеи, как золотистый локон, спадая, овивает розовое ушко, щекоча и заставляя поминутно заправлять его под чепец. И большего счастья мне в эти минуты не требовалось. Лишь грохот взрыва привел меня в чувства.
За годы войны мы все привыкли к бомбежкам и мало уже кто спускался в подвал собственного дома. Но в этот раз был нанесен удар не только по моим барабанным перепонкам, но и по моей судьбе. Две младшие сестрички – Марта и Берта. Первой уже было четыре года, вторая еще ни разу не узнала про праздник дня рождения. Мама погибла вместе с ними, когда пыталась накормить младшую и призвать к порядку ее сестру.
Отец пропал на Восточном фронте еще зимой 41-го года и я, к своему стыду, его уже плохо помнил. Дядя Гюнтер, изредка появляющийся в нашем доме, поражающий меня красотой черной формы, украшенной серебряными черепами, очень быстро разыскал меня у соседей и оформил в городское отделение Юнг-фолька. Оттуда я и призвался в Фолькс-штурм. Собственно, другой судьбы у меня и быть не могло. Семья погибла, отец – герой войны. О чем тут еще думать? Моё будущее было предрешено.
Наша колонна миновала перекресток и оказалась на бульваре из довоенного времени. Ни одного разрушенного или сгоревшего дома. Аккуратные садики у каждого здания, окна которого закрыты ажурными занавесками. Цветы на подоконниках. Мы как будто на машине времени попали на пять лет назад, когда о бомбах и взрывах никто не слышал, а мощные и красивые марши солдат воспринимались как праздничное шествие, дарящее гордость и радость восторженном народу.
Один дом мне запомнился особо. Небольшой, но очень опрятный. С эркером, остеклённом по всему периметру. Проходя мимо этого чудом сохранившегося кусочка довоенной жизни, я заметил за отсвечивающими стеклами фигуру грузного мужчины в домашнем халате. Он неподвижно стоял, сжимая в левой руке бокал с какой-то жидкостью, и пристально наблюдал за нашей колонной. На его лице застыла маска ужаса. Наши стоптанные ботинки отбивали неритмичный шаг, карабины подпрыгивали на худых плечах, а мужчина превратился в соляной столб, поедая нас взглядом. Что его так потрясло? Я так и понял. Возможно, он был просто пьян или из тех кокаинистов, которые расплодились в последнее время, несмотря на усилия Гестапо.
Наше небольшое отделение сбивалось с походного марша, но все также неумолимо продвигалось к выезду из города, где уже были слышны отзвуки канонады линии фронта. Там было наше место и наша слава. Наша честь и доблесть умереть за великого Фюрера. И нас было не остановить