Сладенький

   Кто и как, первый  дал этому Человеку такую кличку, с маленькой буквы писать, рука не поворачивается,  для меня долго оставалось загадкой. Я то здесь, в деревне, человек новый, городской, приезжий. Хотелось,  оставив суету и шум крупнейшего мегаполиса, тишины и покоя, уединится в какой либо глуши, у черта на Куличиках, наезжая сюда время от времени, да в тот же выходной. Надо сказать, что на большую часть жизни, прожитой мною здесь, это мне удалось.
    Это сейчас, вторая «Москва» в наших краях выросла, когда вдруг, в одночасье закрылись границы, пропали хорошие самолеты, а на оставшихся летать, все равно, что путевку выписать  себе на тот свет, согласившись на добровольную эвтаназию. А безопасные поезда на Багамы, да Канары не ходят, да и в тех же Испаниях, Кипрах, да Прибалтиках, ставших все вдруг «не дружественными», недвижимость, да предметы  «первой необходимости»,  в виде катеров и яхт арестовывать начали, крепко задумался «народ», куда деньги вкладывать? Да и емко подмеченное замечание самАво: держали бы свои «лодки» с «виллами» здесь, ни кто бы их не национализировал и не арестовал.
    Вот и бросились скупать все и вся, нарушая все ранее установленные правила, инструкции и нормативы. Не обошла это хищническая мода и наши, некогда спокойные и Богом забытые края.
     Это раньше тут было, ни заборов тебе ни каких, ни препятствий, ни дорог, хоть и расстояние от Москвы всего, каких то 160-т  километров, но отрезанная от основного «материка»,  Иваньковским водохранилищем, самым первым "рукотворны морем" на пути к Каспию великой реки, под названием Волга, превращала  вся эту местность в откровенную глушь.
   Но что за народ тут жил, хоть и любил погулять, да выпить, в какой же деревне не без этого, но жили дружно, сообща. Праздник какой, повод там, дымком шашлычным потянет, все ближайшие соседи сами, «на огонек» подтянутся. Лешка с Диной придут… а гармонист он был, поискать еще таких надо. А Дина певунья, весь вечер частушки будет строчить, и ни разу не повторится. А петь начнут дуэтом: шумел камыш, деревья гнулись, и ночка темная была… тут уж вообще  все трактора на полях во всей  округе смолкали, на самой Волге баржи тормозили, круизные лайнеры причалить норовили, пристать к берегу, но не могли, не было у нас для них пристани. И продолжали они плыть, как и все мы, по течению, а кто и против, в даль неизвестную, в «светлое будущее». Эх, времена были! Не чета нынешним, жили бедней, таких дворцов, да теремов нынешних, с трех- метровыми заборами не было, но как жили!
   Единственным транспортным средством, артерией жизни, соединяющей правый берег с левым, был и остается паром, под экзотическим и бессменным названием СП-14. И песенка А. Пугачевой «седой паромщик» была самой повторяющейся и любимой, словно про нас она, и гремела у  каждого на магнитоле в авто, кто только на него заезжал:
Упала ранняя звезда,в полях прохлада.
Плывет паром, поет вода о чем-то рядом.
И там, где светится река у тихой рощи,
Соединяет берега седой паромщик…
    Не сразу, но и меня приняли здесь, как своего, все равно ведь родом деревенский,  и  хоть чуть- чуть, слегка,  но все-таки свой. Хотя иные, некоторые, вроде нашей Селезнихи, проходя по улице, долго косились: ну ты смотри, знай, Губчека всех на карандаш пишет, всех тут, на «заметку» берет. Потом только, года через три «успокоилась» и когда деньги заканчивались, а занять больше не у кого,  на «горячительное»,  всегда бежала ко мне:  Ген, возьми моих оболтусов «на работу» на пару ден, понимая, что на большее их на хватит, пристрой куда ни-будь. А на завтра уже, с утра, спешила вытребовать под это дело «аванс». Что поделаешь, приходилось, идти «на компромисс», дабы не обострять отношения.
   По своей сути, ни чего это и не меняло, «репрессии» со стороны этой самой Губчека все равно были, грабили меня не единожды, наводя,  как им казалось свою, «социальную» справедливость: делиться надо. Отметая то же золотое правило, «по понятиям»: не воруй там, где живешь. Да и кличка у нее была,  «Сонька, золотая ручка» этим все и сказано.
     А иные, некоторые, учитывая мою простоту и доверчивость, откровенно меня подставляли, «эксплуатировали» пользуясь своей властью. Грузовик у меня тогда был в хозяйстве, как дополнение к легковому, вот и спешили с просьбами, кому дрова из леса вывезти, кому сена с дальней делянки привезти, кому дочь-сына на пароме встретить, как долгожданного гостя.
    Сплю утром, часов 5-ть утра на дворе, стучаться в дверь, да настойчиво так. Выхожу, Сашка, участковый наш стоит, в форме, да со всеми регалиями,  приказным таким тоном, исключающим всякие возражения: заводи грузовик, быстро подъезжай к причалу, человека надо в город свезти, сдать. Эх, знал бы я, какого, как ни-будь отговорился бы, колеса спустил, солярку слил, аккумуляторы посадил... нашел бы причину, не заводится! Но тут, спросонок, не допускал такой сторонней мысли, наверное «поймали» кого, застукали, вот и нужен транспорт, чтоб под конвоем значит, доставить в город, по «назначению». Одним жуликом в деревне, да станет меньше.
     Подъезжаю, даже не успев позавтракать, вижу, только он один, да Селезниха, больше и нет ни кого. Кого везти то? А вот ее и показал пальцем, на что- то там, у берега чернеющееся. Дочка Селезнихина оказалась, лет 45 ей было, пьяная была, да сиганула прямо с дебаркадера в Волгу, утопла. Утром только, на треть сутки  нашли.  Кое как вдвоем загрузили ее, не буду описывать в подробностях, но зрелище то еще. А теперь вези, в Конаково, в городской морг. Тут- то я уже взорвался, один не повезу, хоть расстреляй меня на месте, со своего «нагана», со мной поехали или найди мне пару человек, чтоб сами там, с ней распорядились. Не могу сам, мне следствие, дознание проводить надо, дело открывать. Солгал безбожно, а я поверил. Нашел какого то залетного забулдыгу, родственника Селезнихи, седьмая вода на киселе. Тот вначале артачился, не поеду, а когда уж пригрозил ему: 15 суток получишь, за неподчинение органам, вынужден был поехать. Да не бойтесь вы, сказал речь напутственную, я туда уже звонил, вас там встретят, подъезжайте к городскому моргу, туда ее. Эх, черт бы тебя побрал, да грузовик этот, на мою голову.
    Приехали к парому, а там заезжать не велят, не пускают, видя сверху что у меня «груз-200» в кузове. Сразу: а где сопровождающий, не положено так, вдруг вы ее сами «кончили». Пришлось подниматься к Журавлеву, тогда еще капитану, на самый верх, объясняться.
   Привезли к моргу, этот сразу, я не пойду, иди сам ее сдавать. Пошел, ну там думаю санитары придут, с носилками. Как ни как, Сашка то звонил. Хрен там. Да звонил, сами ее и тащите, вон в тот подвал, двери открыты, у нас тут некому. Эх жизнь портянка, знал бы где упасть…
   Подхожу к этому чудику, самим надо сказали, не кому тут. Придется, не куковать же нам тут до вечера. Тот даже затрясся бедный, побелел весь, с лица сменился, за сердце держится. Видно знал, какая там картина откроется, в этом «заведении». Не пойду и все, боюсь покойников. У в кузове у нас что, невеста на выданье! Вылезай тогда от сюда, к чертовой бабушке, пешком иди, да плыви через всю Волгу, еще одним жмуриком больше будет, не велика потеря. Подействовало.
   Потащили мы ее, кое- как, а уж когда двери в этот подвал открыли, таким душком на нас давануло,  что всего меня аж перекосило, спазмы схватили, дышать не могу. В Киевских лаврах и то легче, переносимее было. Хорошо хоть позавтракать не успел, тут бы и вышел с меня обратно и завтрак весь и обед, и ужин, все и сразу.
    Надо сказать, что и среди жмуриков там то же есть, своя иерархия, как и на кладбище. Кто бы подумал? У кого денег по- больше, у родственников там, более-менее приличные «места» занимают, а у кого вошь на аркане, те прямо при входе, на ступеньках, своей «очереди» дожидаются. Пришлось нам, натянув до самых глаз майки, да рубашки, зажав носы походить,  чтоб пристроить ее куда- ни то, да самим не споткнуться. Ни кому такой «экскурсии» в это или подобное заведение, даже врагу,  не пожелаю.
    Может и не надо бы так, уважения бы больше, к усопшим вдруг или по своему желанию, но уж что было, то было, извиняйте. Это в буржуйских фильмах только красиво показывают, чистота там, беленькое все вокруг сверкает, каждому свое место, отдельное, ни кто другой не позарится, как у нас,  вдвоем даже определить могут, чтоб веселей  было. У них нет, при жизни еще позавидуешь сам,  отдыхай там, сколько тебе вздумается.
   Когда уж закончили, да обратно поехали, видя как этого так и трясет, как бы в кабине у меня, концы не отдал, вот будет цирк, для полного моего «счастья». Купил ему четвертинку, понимая, что только и спасет она его, вернет к жизни. Высосал вмиг, все до дна, как в детстве, материнскую грудь и  на пароме уже ходил, пальцы веером, пытаясь порвать на себе рубаху: да я, саму  смерть в глаза видел, только что, как вас всех сейчас, шавки….
   Я благоразумно молчал, пусть его, тешится, глядишь и восстановит свой, пошатнувшейся «авторитет». Но от Сашки этого, участкового, бес ему в ребро, бегал как от чумы. Стоило ему только в деревне появиться, прыгал в моторку и скорей на Волгу, на «всякий случай», там то меня уже точно не найдет. Нашел однажды, поджидал у берега, я только что среки, с рыбой, сети проверял. Подчалил к нему, где всегда у берега моторку ставил, а у самого коленки трясутся: ни как опять "малый". Поздоровались, ты мне нужен. Ззз..зачем, спрашиваю уже заикаясь. Бандитов поедим ловить, преступников, вишь я с автоматом. Может мне ружье захватить, на "всякий случай"? Обойдемся. Так и катались с ним, по-вдоль Волги,целый день, причаливая ко всем деревням на берегу, где он вылезал, портреты там их роботом сделанные, показывал населению: не видели ли тут таких? Ни кого мы не нашли и не выловили, в этот раз, ни живых, ни мертвых.
     Прибегает как то Нефед, сын бабушки Груши, на соседней улице жили, корова у них была, а у нас малыш,  годика три только исполнилось, молоко бы натуральное не помешало.  Ген, говорит, там совхоз нам делянку сена уже скосил трактором, оно уже высохло, привезти бы как то, молоком расплатимся. Я сразу, грузить есть кому? Да нет, сам знаешь, мать уже старуха, а с меня глиста, какой помощник. Ну ладно говорю, что ни-будь придумаю. Собрал народ, кого смог, да и поехал. Полгрузовика уже загрузили и тут, подъезжает Максимка, фермер, про него отдельный рОман писать можно, как ни-будь попробую, если не забуду. У него своя, коровья ферма имелась, да и коров то оставалось на ней, раз- два и обчелся. И на меня: о, какие молодцы, я тут по всей деревне народ пытаюсь поднять, свое сено собрать, а вы уже оказывается тут. Немая сцена. Ревизор приехал. Какое сено, меня Нефед просил ему привезти, совхоз выделил, скосил. Какой совхоз, это мои поля, в аренде, сам же я их и косил. Разобрались конечно, что я тут совершенно ни при делах, помогли загрузить мой грузовик, да и отвез я его, теперь уже на Максимовское подворье.
      Баба Груша, видя, что все-таки я тут крайний оказался, но не признавая свою причастность, уж что там сын ее, Нефед  наплел, выпросив у нее на бутылку, не знаю, но все лето меня бесплатно снабжала каждый вечер,  кринкой*  деревенского натурального молока, сама даже на ступеньки к нам приносила. А самого Нефеда они потом наказали, сперли у него барана, ярок не тронули, разделали, да и сожрали где-то всей кодлой в лесу.
      Развернул и я здесь, лет 35-ть назад, дачное строительство, а при нем постоянно требуется то одно, то другое и приходилось каждый день ездить в центральную усадьбу, под экзотическим и многообещающим  названием «Юрьево и девичье». Со временем, буковка «и» потерялась,  и вместо нее стало непонятное «тире», всякий раз вносящие путаницу: то ли это усадьба по прежнему,  единолично Юрьева, то ли уже девичья. С таким названием, я его и застал. 
    Есть еще соседние, сохранившиеся деревни: «Едимонова», вместе с примыкающими к ней Горками,  с окончанием на переименованное «о», «Кузьминская»,  с современным, переименованным окончанием «ое» и стало нечто среднее, Кузьминское. « Андрейцева», тут то же постарались и вместо последней «а», стали произносить и писать «о». И на районных картах 2-х верстках, стали ее именовать,  как «среднего рода», Андрейцево. По ранешним временам, въезжаешь в деревню какую, на лошади конечно, другого транспорта тут не было, и сразу понятно,  чья деревня и кто ее основал. А сейчас, не понятное сразу что то, больше выражающее «среднего рода» нечто, с этими окончаниями. Быстрей бы только откреститься от своей истории, да исторического прошлого.  И кому от этого польза, да выгода, спросить бы тех, кто этим занимался.
     М. Евдокимов хорошо сыграл, отражая те времена,  в роли Филимона, «Не валяй дурака», как пытались переименовать его родное Маньдюкино и кто от этого переименования выиграл, сделав себе «имя» и как надолго. Так было и здесь, в период великого переселения, объединения, укрупнения, близлежащих деревень в нечто большое, современное, социалистическое, пытаясь сделать всех и вдруг беспредельно счастливыми, вытащив их из дремучей глуши на свет Божий. 
    Только что, как у Хазанова, в «Блудном попугае», не было названия, верней было, но уже подальше там, под Тверью. Василий, Василий, ты куда меня привез? Как куда, совхоз «Светлый путь». Какой светлый, какой светлый, орет Кеша, не видно же ничего!
   Были и такие времена, мода спущенная,  сверху. Ну а что касается другой, соседней деревни, под названием «Бабня», единственная  как была, так и осталась, «священной» коровой, ни у кого не поднялась рука на переименование,  «женская» там, «слабая половина» или еще как то.  Видно понимали все, куда ж нам, мужикам, без них, родимых, как двум генералам у Салтыков- Щедрина, не выжить.  Как была она, так  и осталась под простым и конкретным названием Бабня.
    Всякий раз, по-первости,  приезжающие ко мне,  друзья-москвичи, проплывая  на катере рядом с ней, вопрос задавали: а там что у вас, баб много? Не знаю, на счет баб, да как раньше было, но сейчас там постоянно живут только две-три замшелые старухи. А вот надо же, название сохранилось.
Приезжая в Юрьево, спросишь у кого в деревне, а где такой то (имя рек*), не видели? Сразу в ответ: а это кто?  Стоит только произнести «Сладенький», сразу всем ясно, про кого спрашивают:  а, вон там в гаражах, только что был. Большой души был этот Человек, а может и сейчас еще живой, и я не помню такого случая, чтобы хоть раз он мне с техникой, которой  заведовал, отказал.
      Один раз провалился на К-700 (Кировец) в болоте, пытаясь продраться на этом «танке», да вживую выяснить, стоит ли там вообще начинать строительство, в этой самой Бабне, где поначалу я приобрел участок. Дорог туда и по сей день, ни каких нет, но на таком «монстре», коему сам черт не брат, разве  не проедем? Уверенности этой добавлял и сам, слегка подвыпивший тракторист: еще не было тут таких «направлений», где я бы не смог проехать. Не проехали. Потонули, да чуть ли не под самую крышу.
     Делать не чего, оставайся тут, сказал «главному», видя что он точно сам не дойдет, уснет где ни то, по пути « с устатку».  Уж лучше пусть тут, под кустом выспится, чем в лесу его искать, а сам пойду, за еще каким трактором. К вечеру приду или приеду. А топать предстояло километров 7-мь  до центральной усадьбы, где все пути вели, все к тому же Сладенькому.
 Пришел, нашел его, «поклонился» в ноги: выручи, помоги.
- А вы чего вообще туда поперлись, на «экзотику» потянуло, острых ощущений захотелось?
- Бес попутал, разведать, выяснить, посмотреть… а сам чуть не плачу.  К-700 был то сам Конаковский, казенный, с ПМК. Напрямую к совхозу, разваливающемуся на глазах, он не имел отношения, на подрядах  земли под зерновые пахал, но выручать то все равно надо.
- Чем его теперь, такую махину, с болота выдернешь?
- Да нам бы хоть чем то, хоть попробовать….
Ладно, согласился Сладенький, не зря же его так прозвали, вон единственный, лаптежник стоит, ДТ-75 на болотных гусеницах, который может туда только сам проехать,  его бери, пробуйте, но вряд ли у вас получится учитывая вес вашего и этого.
   Поехали, а правильнее было бы сказать, пошли на этом лаптежнике, да еще лесом, сокращая и срезая «углы». Я и «дорог» то таких еще не знал, содрогаясь внутренней дрожью,  не заблудиться бы, да не «похоронить» еще и этот. Не бойся, уверил меня старшой, мы молодые были, пешком туда ходили, в «вашу»  Бабню.
-Зачем, спрашиваю, перекрывая грохот и лязг гремящего, всеми своими железками, лаптежника.
- Что значит зачем? Знаешь сколько там невест, девок на выданье,  да одиноких баб было, после войны, не счесть. А мужиков нету. Стоило нам только прийти, сами в руки просились, возьми меня, заходи в дом, хозяином будешь. Порывался тот углубиться в воспоминания, раскрыть, так сказать, свою душу шире, да и мне стало интересно, но не успел. Приехали.
   Нашли этого, успевшего хорошенько так, вздремнуть и освежиться. Далее, как обычно, танковый трос и тяни, «вола на баню», по моей команде. Не получается, буксуют гусеницы у лаптежника, масса не сопоставима. Пробовали и спереди, и сзади, а тот ни с места. Придумал я, выход из положения, видя единственную возможность разрубить этот гордиев узел.
Нарастили трос, говорю лаптежнику:
- Сейчас ты разворачиваешь свой нос, и рывком прыгаешь с обрыва в этот вот ручей.
- Потопну, не соглашается тот, там болото сразу и глыбко*. Как я потом из него выберусь?
- Если ты его только сдернешь, стронешь рывком с места, он сам вылезет. А тебя то уж, хоть с самой Волги на берег вытащит. Только если почувствуешь, что трос ослаб, сразу по тормозам и стой, не лезь дальше.
Послушались. Получилось, хоть и окончательно, только со второго раза. Даже лаптежника не пришлось тянуть, сам вылез, не успел «нырнуть».
    Были и еще «интересные» моменты, в начале моего пребывания в этой местности, в этой деревне, в этих местах. И всегда, в каких бы трудных ситуациях не оказывался, за душой была надежда, поможет, выручит, пособит. Да и как иначе, не зря его и зовут все тут за глаза, Сладенький.
 И стал я все чаще задумываться, кто же его так прозвал, да и кто из нас, мужчин, не мечтал бы иметь такую кличку. Вдруг повезет. У кого из мужиков не спрошу, ответ один: это надо у баб спрашивать, они его так прозвали.
 Вначале думал похабное что, не удобно,  стеснялся, у самих женщин спрашивать. Потом только, лет через 10-ть моего пребывания здесь, прояснилась и эта, так интересующая меня загадка.  Сидим с соседом, Михалычем, тот раньше меня лет на 10-ть поселился, да и старше меня был, лет на 25-ть, не умел хамить, да прикалываться. Разговорились с ним, как мол туда, да сюда, да на чем. Он и говорит:
- Это к Сладенькому ехать в Юрьево надо, его просить.
- Михалыч, а  почему его все так и зовут, а не по имени там, отчеству
- А ты и не знаешь? Ну так слушай, я тебе расскажу. И поведал мне настоящую, более правдивую историю его прозвища.
   Направили его по  целевому набору, от совхоза, в Москву учиться на агронома, да не абы куда бы там, а в саму Тимирязевскую Академию. А там, то ли в конкурсе он баллов нужных не набрал, то ли сам выбрал, но вернулся он в совхоз, через 5-ть лет,  дипломированным специалистом по специальности пчеловодство. Теперь пчеловод есть, а пчел нет. Купили пасеку, штук 150-т  уликов, завезли  чуть ли не с самого Алтая, где пчелы каждый год, сами по себе, из «воздуха» мед делают. Попробовали год, другой, не пошло. Нет меда, прибытка совхозу. Теперь другая беда вылезла, с чего медонос пчелам брать, одни леса, да вода кругом.  Думали, гадали, решили двух зайцев сразу убить: засеем поля борщевиком. И силосуется хорошо, коровам на силос, я застал еще колхозное стадо и пчелам мед. Но кто же знал тогда, что в период цветения от него большая опасность может быть. Решили, сделали.
    Меда совхоз так и не дождался. А вот угоститься, пасека то, почти в лесу стояла, от людей подальше, чтоб не кусались и всяк на нее норовил завернуть, направляясь по ягоды, грибы или возвращаясь. Не знаю, как на счет мужиков, продолжал Михалыч, но не было еще такого случая, чтобы хоть кому то из женщин этот человек посмел отказать. Любили они его, да и он их похоже то же, вызывая жгучую ревность у всех женатых мужчин  в Юрьево, видя как их благоверные возвращаются из «леса», с задумчивой улыбкой на лице  то и дело облизываясь.  Уж чем они там с ним расплачивались, о том история умалчивает, а вот кличка эта к нему так и присохла с тех пор,  "Сладенький". Пасеку я уже не застал, а вот с ним, был знаком, но не удобно же,  напрямую у Человека  спрашивать.
    В первый же год, когда еще не совсем понятно было, что это за зверь такой: борщевик, прислали студентов, в помощь подшефному совхозу, на поля. Ребята там, на ферме чего- то строили, ну а девок всех в поле.
    Лето, жара, девки молодые же, не опытные, так сказать, «одетые» в почти без ничего, «купальники»: тут черта, да тут черта, больше и нет, ни черта. По своим «делам» бежать до леса далеко, а вон в тех зарослях, чего то там, как в джунглях, да и обиходить себя потом лопушком можно, а они у него здоровые. Про туалетную бумагу, да прокладки, в те времена и слухом не слышали, вот уж дремучие времена были, ни кто о них, наших любимых, не заботился, не пытался хоть как-то облегчить им жизнь, в лучшем случае: газета "Сельская жизнь",  кусок медицинской ваты, да и то если под рукой в нужный момент окажется, вот и вся гигиена. Короче, стали девки в эти заросли бегать, потом чесаться, потом орать, да так орать, что трем скорую вызывать пришлось. Вначале думали съели что, в совхозной столовой, но уж когда скорая приехала, да врач растолковал отчего это, беготня в заросли прекратилась. Косились только все на них, но стороной обходили. 
    Вот после этого бабы и восстали на правлении: не надо нам такого зверя. Решение приняли, да вот настолько это растение оказалось живучим, что зарастают не только бывшие поля, но и у леса территорию себе отвоевывает. Лось еще его любит. И за все 35 лет, что я тут живу, что то не видно пока, чтобы из борьбы этой человек вышел победителем.
.
* имя рек- церковно- славянское, имя назвал, сказал
* кринка- глиняный кувшин, примерно на 2 литра
*глыбко- глубоко (местное)