Путь к Чёрной ступени

                                                                  Пути людей куда ведут?
1. Везение

Пётр не был князем. Не был он и витязем. Даже мелким десятским. Пётр мог защищать себя хитростью, уловками, незаметностью, но не силой. Да ещё ему просто очень везло.
Повезло, когда его, единственного в семье работника, рекрутировал местный боярин на войну с ордой. Войну эту объявил Великий князь Зелен-царь тридцать лет тому назад. С тех пор даже холопы в огрызке былой страны на перечёт: кого не побили в походах, тех выбили, как утверждали указы Зелен-царя, дикие кочевники своими налётами да захватами. Пётр узнал, что после того, как он ушёл на войну, всех в городке убил небесный огонь. И следов не осталось. Так Пётр остался один на свете.
Записали его в стрельцы и погнали бить поганых. Все вои знали, что помрут или от стрел кочевников, или от болезней, или от палашей заграничных дружинников, что стояли позади войска, и убежать из войска невозможно. Зато, говорил сотник, помрут как один за свободу и за счастье. Не уточнил, за чьё счастье. Не солдатского ума это дело. А Пётр задумался и отрёкся от княжьей воли: поодстал от своего приказа, уже маршировавшего на битву, спрятался в кустах, а потом утёк; по пути расстрелял нескольких накушанных мухоморов наёмников, что стояли в заграде. Изменил Зелен-царю. Зато живым остался. Ведь повезло! Долго прятался в лесах, пока не заключили на тридцать первом году Большой Вселенский мир. Откупился Зелен-царь всей оставшейся землёй, а вдобавок воздухом и водой, а сам жил в княжьем дворце в стольном граде Киеве. Там и столовался. И слугой был безропотным кокосовых полубогов.
Повезло, что после войны Петру ума хватило не сунуться в какое-нибудь селение. Там бы его точно поймала кокосова челядь, узнала бы по роже да коже, по стати да кудрявым волосам русым, и казнили бы за дезертирство да за не произнесённые слова крамольные — всё на потеху смердам и заградским людям. А на деле в стране и городов-то не осталось, их сносили напрочь, рыли под ними, искали богатства несметные. Народ вымирал или убегал кто куда, детей и тех продавали. Пётр продолжил свои метания по разорённой стране: побирался, воровал, подрабатывал, пока не набрёл на хутор, стоящий в глухом позабытом месте, на уступе. Там и остановился. И так получилось, что он отрёкся от новой кокосовой власти, хотя ей и не присягал.
Повезло, что вокруг хутора давно уже выбрана была вся земля до желтозёма. Ниже уступа меж болот остались островки красно-бурых глинарий да белых гипсов. А в хутор вела только одна дорога — по разбитым болотным гатям. Плохая дорога. Никто и не совался. Пётр узнал, что когда-то в хуторе рыли наглые заморские купцы, да поняли, что земля тут кое-где отравлена да пуста, и ушли. Нашёл Пётр древнюю карту, где так на хуторе и написано: «not promising», а рядом жирный крест. И другие сёла с такими же крестами. Да Пётр и сам знал: из тех сёл, что остались, уже всё вывезено, уцелевший народ так в болотах и чахнет. Потому Пётр тут остался, чтоб не на глине жить, а как в раю, на настоящей земле.
Рай не рай, а не все селяне смогли и тут приноровиться. Семейным особенно трудно. Потому жившим тут хуторянам изолированность не помогла: вымирали от голода неурожаев, от страшных невиданных ранее бесснежных холодов; разбегались по сытным местечкам кто далеко на запад к горам и морю, кто на север в леса и за кордон. На востоке, у Днепра по слухам всё вымерло, одни воронки. На юг пути не было: там мёртвая пустыня да болота до самой Чёрной ступени, по гребню которой — пограничные заставы, а за ними — кочевничье тридесятое царство. Нет там людям ни жизни, ни даже пристанища, только рабство, если не убьют сразу, как написано в указах Зелен-царя. Говорят, что откупиться можно, но откуда простому люду денег столько набрать? Так из хутора все и убежали, кто не помер.
Петру везло и дальше: занял полуразвалившийся незаметный сарай, подлатал его, ковырял огородик с кукурузой и овощами да ухаживал за садиком со старыми вишнёвыми и яблочными деревьями. Бил прилётных птиц. Бродил и по округе, добывал себе брошенные воями да селянами вещи — что получше и не испорченные, — иногда даже еду находил в банках и коробках. Но далеко ходить было несподручно и опасно. А здесь никто о нём не знал, никуда ему теперь вроде бежать не нужно. Сгинул он для всех, как сгинули все для него. Нарыл даже щелей по хутору, чтоб было куда сунуться в случае чего, переждать или убежать.
Кроме него в хуторе остались одинокая старуха да её собака, рыжая с подпалинами. Жили они от него через пять разрушенных домов, сразу за устоявшей обгоревшей кирпичной стеной, усеянной оспинами от стрел. Пётр следил за старухой и даже прорыл до её землянки ход. Собака поначалу, конечно, рыкнула, но потом признала дух Петра, успокоилась и больше не тявкала. С бабкой он не общался да и видел её только у ключа, когда ходил по воду.
Колодцы, оставшиеся от старой жизни, стояли сухими и полузасыпанными уже давно: вся вода уходила мимо них. Только дождевой и спасался для полива.
Повезло и в том, что вода всё же была: у подножия уступа в единственном иструге была питьевой, очищенной водоносными пластами. Ведь дальше по руслу вода становилась порченной, горькой и даже грязной, да и не вода там, в мертвячках была, а солёная жижа. Это знал Пётр точно, когда рыскал по округе, когда искал пути побега в случае чего.

2. Девка

Счастье всегда недолгое. Только на пару спокойных лет его и хватило. Одним летом произошло не желанное, но ожидаемое: разбудил Петра стук, грюк да рёв. Выглянул — а это посреди хутора кокосовые купцы — под охраной стражи — ставят железную ёлку, чтоб бурить. Да шурфы били кроты сверкающими зубьями. По небу что-то приносили жужжащие стрекозы в цепких лапках. Железными когтями нелепые, смердящие сизыми выдыхами копатели разгребали остатки хуторских домов, как куры в сору рылись, да скидывали труху с землёй пополам с обрыва уступа. По невежеству или специально сыпали прямо на место, откуда бил родник, туда, где плескалась чистая питьевая вода в чаше иструга. Да и зачем им вода? Привозили её себе разорители контейнерами на рычащих телегах с огромными дутыми колёсами.
И непонятно Петру: ведь знали, что в хуторе нет ничего хорошего: ни земли, ни чего под ней. Или ошиблись наглы, если приползли ковырять землю кокосы? Им теперь и ядовитая земля понадобилась? Или разглядели с высоты ристатской огородик и садик да сообразили, что есть чем поживиться? А вот жить теперь здесь невозможно: всё разорят, уничтожат.
Уходить надо. Но нет худа без добра. Подглядел Пётр, где тут стоят охранники, что они сторожат, а там можно найти нужное для странствия. Дождался тьмы да времени, пока поутихли в своём лагере люди. А железяки их ковырялись на другой стороне уступа в ярком искусственном свете. Пробрался к новенькому дутому сараю склада и наткнулся на уже холодного, по наряду — из гриди. Порадовался, что грех на душу брать не пришлось, не пришлось резать его или использовать уловки смертоносные. Обыскал его, забрал из кармана кричалку, положил её за пазуху к иконке, что оберегала его.
Замок на двери вскрыт, и дверь легко открылась в прохладную темноту. Пётр втащил труп, засунул под какие-то тюки, выбрал по себе оружия и стрел и сохлой еды и воды кубиками, одёжку, примерил обувку. И медикаментов всяких нагрёб. Всё для похода долгого и опасного.
Уходя даже замок приладил, как не вскрытый. Чтоб не сразу заметили воровства. И полез по своим лазам сначала к сараюшке своей, а потом к выходу из хутора по выкопанному лабиринту. За собой тянул рюкзак со своим да наворованным.
Да вот незадача. Проползал по ходу мимо бабкиной землянки, что жила за пять домов, и услышал, что там кто-то скулит. Собака что ли? Отодвинул завесу, и в нос ударил смрад: моча и мертвяк. Сообразил, что бабка померла. И рядом пёс скулил. Забрать что ли? Спустился, зажёг факел на мощность лучины и увидел, что возле бабкиного ложа сидит девчонка лет пятнадцати, глазом зыркает, а рядом — плачущая зверюга.
Пёс оскалился было, но узнал Петра, да и девчонка ладошкой пригнула собаке голову: молчи, мол. Бабкино лицо накрыто, на теле дерюжка, одни грязные пятки торчат.
Про собаку-то он знал: бабкина. Одно удивило: вот не гадал, что девчонка тут живёт!
Сел он рядом, помолчал на покойника и сказал тихонько:
— Мёртвому мёртвое. А тебе тут теперь тоже помереть придётся, если не уйти. Скоро и сюда доберутся и всё разроют, не посмотрят, что ты тут сидишь с мертвецом.
Девчонка закрыла ладошками лицо и всхлипнула. Собака уже успокоилась, лежала себе у её ног, положила морду на лапы. Пётр подумал, подумал... Одному убегать сподручнее, да пса и девчонку жалко. Может, взять обузу с собой? Пёс пригодится. Но девчонка?
— Давай, собирай вещички да и пойдём, куда глаза глядят.
— Не пойду с тобой, — пискнула девка. Пёс встрепенулся.
— Остаться хочешь? Купцы кокосовые на тебя даже не глянут, а вот гридь позабавится... — и увидел, как расширились глаза у девочки. А потом глазки закатила и заныла противно и тихонько. — Понятно. Уже порезвились с тобой? И когда успели?
И тут Пётр подивился несуразности: непонятно, почему живой оставили? Чудеса! Или ей сказочно везёт? Вспомнил о своём везении и усмехнулся.
Девчонка ещё раз всхлипнула, потом опомнилась, видно, отхлынула жаль к себе, но смотрит исподлобья. Собака опять улеглась.
— Когда сюда к бабе шла, поймала стража... — выдохнула, отвернулась.
Ясно да не ясно, и откуда девку сюда принесло?
— Меня Пётр зовут.
— Я знаю. Мне твоё имя баба сказала. И я тебя много раз видела.
— Глазастая оказывается ты, — не удивился Пётр. — Вот тебя я не припомню. Где пряталась?
— Я тут два дня. Пришла вот к бабе. Никого у меня не осталось. А она взяла и померла.
Два дня назад померла? Или раньше? Наверное, пришла девочка, а старуха уже умере? И как она смогла имя моё спознать? Да и бабку моё имя неведомо было. Врёт, девка. Или просто испугана да буровит невесть что?
— Ну, если меня знаешь, то не дрожи, а собирайся. Я еды припас в поход. Вода есть. Жаль, что свежей не набрать теперь. Авось воду по пути встретим, только вряд ли. Да я кубиков набрал, не помрём. — Девка посмотрела в угол землянки, а там сверкнули под лучинным светом посудины с водой. — Вот сама бутыли и потащишь. — Он показал в угол. — Я себе припас одёжу и обувку понадёжнее. Далеко ведь идти. Тебе есть во что одеваться? А здесь ждать нечего. Не помрём сами, так кокосы убьют. Мы им да наглам всегда мешали. И войну они затеяли, чтоб нас убивать...
Много он ещё бормотал, пока девчонка беспорядочно ползала по землянке, что-то брала в руки и бросала, натягивала на себя и снимала. А одёжка на ней и так оказалась справной: солдатская, прочная, плесницы выше щиколотки с крепкой шнуровкой, на толстой подошве, на голову платок накрутила, спрятала волосы, оставила только лицо с размазанными слезами. Карманы оттопырены. Еда? Оружие? Удивительная сиротка! За спиной сапёрная лопатка.
Потом она прервала его пустой монолог:
— Хватит. И куда нам теперь идти?
— Знаю, что на юге, не очень далеко от этого уступа есть ещё один. Его верхушку даже отсюда в ясную погоду видать. Пойдём туда. По всему ещё не срыли его. А на запад или север мне нельзя. Да там нас и будут искать.
— Искать? — она задумалась. — А кто о нас знает?
— А тебя-то как кликать? — перевёл разговор Пётр. Не рассказывать же ей про труп у склада?
— Паулиной.
— Вот славно! Я читал когда-то книжку, так там Пётр и Павлина. Тоже ходили по свету и людям про светлую жизнь рассказывали... Собралась? Тогда вьючься да пошли.

3. Пустыня

Вылезли из пещерки на склоне. На востоке — чуть светлело красным, будто полыхало что-то. Как в печи, когда газ сгорал не весь, зато оставлял отравленный воздух. Будто предупреждал горизонт: туда не ходи. На бледнеющем небе между неподвижных звёзд к правому черпу луны пролетели друг за дружкой ристатки. В стае сегодня их было шесть.
Пётр ногой сбил крепёж, и земля в норе осыпалась, потом прикрыл отверстие, чтоб сразу кокосы не поняли, куда ушли. И он, и за ним Паулина, которая взяла собаку на руки, съехали по земляному жёлобу на задницах до самого низа, отряхнулись и потопали по разведанной Петром дорожке. Испуганную собаку девка внизу выпустила, но зверь затрусил следом.
Пётр показал направление: там, из-за горизонта торчала грязным облачком гора, на которую уже упали лучи солнца. До неё по виду километров тридцать по прямой.
Шли часа два по извилистой глиняной тропке, по кочкам, мимо луж, окружённых белыми следами высохшей соли. Пётр исходил вокруг уступа всё, что можно, отыскивая пути ухода. Карта вот на этом месте обрывалась, приходилось наобум тыкаться туда или сюда. И давненько он на юге от хутора не бывал, поэтому шёл осторожно. Вышли на сухое гипсовое место. Мел тут размыт дождями, образовывались неглубокие овражки, относительно сухие: гипс хорошо пропускал воду.
Занимался день. Уступ сзади закрывал горизонт. На нём урчали звери, рылись там основательно. Но служилые люди вряд ли уже проснулись, значит, можно продолжить ход.
Минут через десять собака зарычала. Одновременно чуть слышно пискнула на груди кричалка. Молодец пёс, услыхал, что близко стрекозка подлетала, высматривала. Укрылись от неё в ложбинке под крутым обрывчиком. Да и пора осмотреться: рассветает уже во всю. Пётр осторожно высунулся над краем овражка, водил биноклем.
На уступе продолжали шуметь железные звери. По дороге потянулась вереница самоходных телег, громадных; на них землю возили аж за Буг, а дальше — по морю в закордонные страны. Нет в заморье хорошей земли своей, чужую вот везут, даже отравленную. Оставляют тут бедную глину или гипс. А на глине что будет расти? Чахлый бурьян. Это на уступе была земля и что-то росло.
Задумался и услышал рычание: собака снова предупреждала об опасности. Сполз он в ложбинку, замер. Девки не было, приползла откуда-то минут через десять. По нужде что ли уходила? И на носу у неё сидели очки от солнца, плотно сидели. Дорогие очки. С толстыми заушниками. Откуда такая роскошь? Но спросить не успел:
— А что у тебя там? — девка протянула руку к его груди, где в потайном кармане лежали кричалка и иконка, глянула с усмешкой. Услышала, значит, писк кричалки. А сама достала концентрат хлебный, смочила его водой из бутыли и начала жевать. Поманила пса кусочком: иди, мол, вот тебе награда. Собака, косясь на Петра, бочком подошла на полусогнутых, помахала хвостом, понюхала и только собралась забрать хлеб, как девка кусок это сама себе в рот и запихала. А псу руку пустую протянула. Тот сунулась носом в ладошку Паулины, лизнул. Та отдёрнула руку, вытерла её о штанину. Рассмеялась.
А Пётра удивило даже не отношение девочки к собаке: у девки лицо чумазое, ладошки грязные, а вот повыше ладоней из-под рукава виднелась чистенькая кожа.
— Ладно, — сказал. — Подманула пса, значит тебе за него и отвечать.
— Вот ещё!
— Что ж ты за хозяйка? Если скотину свою не кормишь? Иди ко мне, псина! — и Пётр поманил кусочком вяленого мяса.
Собака подошла, понюхала, посмотрела на Петра.
— Как тебя зовут? — погладил. Пёс взял кусочек. — Как его зовут? — спросил у девки.
— Не знаю.
За два дня не услышала, как зовёт собаку бабка?
Потрепал пса по загривку, а тот вдруг схватился за верёвку, которая выглядывала из рюкзака Петра. Он еле успел её перехватить, чтоб не выпала, потянул на себя. Пёс довольно рыкнул.
— Ах ты ловкач! Ну, тяни, тяни!
Пёс упирался, рычал, но игра ему нравилась. Потом насторожился, бросил игрушку и куда-то убежал. Пётр свернул верёвку, надёжнее спрятал. А пёс принёс крысу! Девка даже сплюнула от досады. И чего теперь злиться, если не кормишь своего зверя?
— Ой-ёй-ёй, какой молодец! — похвалил Пётр пса. — Ну, это твоя добыча, расправляйся сам.
Посидели ещё с полчаса, Пётр снова осмотрел пустыню и небо вокруг в бинокль. Вроде всё чисто. Но опасаться всё одно нужно. Обычно геологоразведка и копатели с собой таскают таких или других летунов на всякий случай. Берегутся от банд. Но сейчас особая тревога может быть, ведь на складе убитый гридник. Его хватятся, искать будут и найдут мертвяка. А как только это случится, будут думать, кто тут был и кто убил. Найдут и следы его или девки. Поймут, что были грабители. Но поначалу искать их на юге не будут, это точно. Не зря же Пётр прикрыл ход. Петра беспокоило только одно: то ли это был плановый дозор территории, то ли всё-таки стрекозка по их душу?
Красное солнце уже пригревало, лежало на пухлом облаке. Хорошо, если хмари приползут, а то днём тут будет пекло.
Поднялись и пошли дальше. Сухое место кончилось, опять пошли болота. Пётр тут когда-то натыкал вешек, некоторые до сих пор торчали, потому шли спокойно и уверенно. Вскоре вышли опять на сухой меловой участок. Лучи солнца отражалось от белизны, Пётр только тут вынул из-за пазухи свои очки на верёвочке и надел; нашёл их где-то в мусоре, почти новые.
Вода пропала, лёсс стал пылить от каждого шага. И это было опасно: пыль заинтересует оператора стрекозы. Обошли слева — подальше от края — глубокий провал с грязной водой на дне. За него Пётр никогда не ходил: смысла не было. На горизонте, на юге маячила вершина горки, будто и не приблизилась.

Вышли на ровную как стол светло-серую справа и красноватую слева пустыню с редкими кустиками трав. За ней правее, где гипсовые выходы размыты сильно, увидели призрака. Он, грязно-белый потихоньку поднимался над землёй, постепенно раздувался головой, сильнее и сильнее раскручивался, поднимаясь выше и выше; в нём мелькали комья травы, какие-то ветки и кости, а потом на верхотуре вдруг будто кто оторвал ему голову: и стал пыльный столб осыпаться. Тяжёлые песок и захваченные предметы падали на землю из серого облака, которое сносило на запад. Хорошо, что под него путники не попали.
Впереди справа виднелись чуть пылящие гипсовые дюны. Они глубоки и в себя затягивают. Чтоб в них не завязнуть, пришлось обходить их по большой дуге.
Когда вышли за дюны, то перед ними стояла огромная серая гора, с маленьким и прозрачным облачком наверху. Пылит или горит?
Пётр думал, когда гору впервые увидел с высоты хутора, что это ещё один уступ. Но теперь, когда подходили ближе и ближе, больше и больше он сомневался: слишком высока эта оплывшая голая гора, да и верхушка у неё остра. Не может там кто-то жить. Но больше-то и идти было некуда! Но ничего, придумают что-нибудь.
Подошли, спрятал за ненужностью очки и теперь, когда они уже были у подошвы, убедился, что это не природная, а искусственная гора: её насыпали. Кроме глин и мела эта махина состояла из обломков кирпичей, сухих деревяшек, бутылок, труб, костей, ржавых металлических остатков каких-то машин...
— Стоп, — сказал Пётр. — Отдохнём. — Показал на тень от горы. — Наверх не полезем, тут не меньше пятидесяти метров, обойдём эту громадину слева. И шли, получается, зря: придётся искать другое место, где можно жить. А на этой горе не выживешь. Смотри, вон там оползень был...
Девка ни слова не произнесла, просто уселась на когда-то скатившийся когда-то сверху обломок кирпичной стены, достала бутыль с водой. Как будто ей было всё равно. Пётр вынул из рюкзака банки еды, а водяные кубики решил поберечь. Девка открутила крышку у бутылки, жадно отхлебнула. Подумала, хлебнула ещё раз и отдала Петру воду.
— Зря много выпила, п;том выйдет.
— Не учи, — сказала девка, протянула руку за банкой еды. Видно, освоилась, борзеть начала. Зря он её с собой взял. Даже не не прикинуть, чего от неё ждать.
Пётр передал ей банку. Она вскрыла её, добавила из бутыли воды, подождала и стала хлебать ложкой горячую похлёбку. Пётр сделал то же самое. Показал девке глазами на собаку: псина лежала рядом и жадно смотрела на хозяйку, а та её вроде и не замечала. Наверное, правильно: пока хозяйка не наестся, пёс должен ждать. Банку протёрла куском хлеба и выкинула в кучу. Собака подхватилась, обнюхала и разочарованно глянула на Петра. Жадная девица. Хоть бы воды туда плеснула.
Не хозяйка ты ей, пёс, а приблуда.
Налил воды в свою банку с остатками еды, кинул туда сухой лепесток мясного концентрата, поставил у ног, посмотрел на собаку:
— Ешь!
Пёс глянул на Паулину, потом виновато подошёл к Петру и стал лакать из банки.
— Сам себе пусть еду ищет. Охотничек крысиный! — сказала девочка зло, сверкнув очками. — Если и его кормить будем, то самим не хватит. Что, крыс тебе мало?

4. Гора

— Знаешь, а я полезу на гору, — вдруг сказала Паулина, поднялась, натянула на себя рюкзак, посмотрела вверх, как бы оценивая предстоящее восхождение.
— Ты ненормальная? Что там делать?
— Как хочешь. А я хочу осмотреться. Вдруг увижу с верхотуры, куда идти. Можешь оставаться.
— Ага. Ты голову свернёшь, а мне тебя из мусора изымать?
— А ты не спасай! Чего ко мне прилип?
Пётр опешил от такой наглости. Это кто к кому прильнул? А девка полезла вверх.
Лезла она уверенно, не вызывая опасных оползней, видно понимала, куда можно поставить ногу, а за что схватиться рукой. Пётр плюнул и полез за ней. Получалось у него много хуже, и полз он медленнее. Собака заскулила, но в гору не пошла: не дура! Убежала куда-то.
Гора явно сложена пластами. Как вынимали ковшами из земли тот или иной слой, так и кидали в одну огромную кучу. Пётр начал догадываться, зачем это соорудили: заметил пару оранжевых камешков. Явно не кирпичи.
И тут заверещала кричалка. Да настойчиво так, видно не одна стрекоза подкрадывалась к ним. Нашли что ли? Девка тоже услышала писк, остановилась выше метрах в десяти, сняла очки, посмотрела на север. И Пётр глянул. И от неожиданности уселся в пыль рядом с раздавленным рогатым черепом: с юго-запада на хутор, откуда они убежали, летела чёрная туча, зудящий звук от тысяч моторчиков ветер донёс и сюда. Внизу лаяла с остервенением собака.
Пётр достал бинокль. Мать честная! Сколько же их! Оторвался от бинокля, глянул на Паулину. Очков на ней не было. Она смотрела на это всё с такой фанатичной дьявольской улыбкой, что становилось страшно. Она даже руку подняла, сжала пальцы в кулак. А потом полезла выше. И что с ней стало вдруг?
И тут началось: на хуторском уступе поднялись вулканы взрывов, что-то заполыхало. Огромное огненное облако вздыбилось грибом над уступом. Пётр себе представил, что там творится. Но не мог никак сообразить, кто это всё сотворил и зачем. И тут осенило: орды кочевников начали войну! Новую! Как и предсказывал Зелен-царь!
До него донёсся ухающий звук: ударная волна порывом ветра докатилась до горы. А следом началось настоящее землетрясение: гора дрожала, оседала, ссыпалась вниз. Петра чуть было не накрыло небольшой пыльной лавиной, но ему удалось отползти с её пути. Постепенно тряска прекращалась. Пётр глянул на место катастрофы: там стояли клубы дыма, что-то горело и продолжали вздыматься огненные шары. Он еле-еле оторвался от вида грандиозной катастрофы и полез дальше наверх.
Когда оказался на бугорчатой взрыхлённой землетрясением вершине, то увидел, как девчонка грозила кулачком в сторону продолжающихся взрывов, чуть не танцевала, так ей было весело. А сама грязная, в пыли, слёзы радости измазали ей лицо так, что выглядела она уродкой.
— Ты с ума не сошла? — Пётр недоумевал. — Ты что, за одно с дикими?
— Какими ещё дикими! Это бомбят союзничков и разорителей земли нашей, кокосов.
— Кто именно бомбит? Столько стрекоз только кочевники и могут нагнать. Но зачем? Не из-за моря же они летели?
— Ближе их собрали, ближе. А бомбят наглы. Им этот уступ продали раньше. А кокосы на него незаконно позарились.
— И что? Посмотри вокруг: искать кто из них лучше? Что ещё осталось от нашей страны? Не страна, а выкидыш! Да после этого и наглы для меня стали хуже кочевников!
— А то, что конец кокосовому рабству, это тебя не радует?
— Ты всерьёз думаешь, что кокосы после этого испугаются и удерут за своё море? Не будут помогать Зелен-царю? Они же его и породили!
— Кокосы нас всех предали и отдали в лапы восточных дикарей! А вот наглы принесут нам мир, покой и демократию! — она продолжала отплясывать и даже напевала что-то патриотическое. Но уже вяло, явно обессилила.
Пётр её приобнял, успокаивая. Она пыталась вырваться, но потом смирилась. Смирилась ли?
— Все они одинаковы. А рабство... Какая разница, у кого быть в рабстве?
Паулина вздрогнула.

5. Откровения

Они посидели на горе, пока небо постепенно затягивало дымными облаками. Хоть не так жарко было. Хутор продолжал гореть, хотя что там ещё могло гореть?
Паулина умиротворилась, уже не бесновалась.
Они осторожно спустились с горы.
А за ней, с юга плескалось огромное круглое озеро с прозрачной водой. Это была старая выработка. Вырыли этот карьер, что хотели, достали из-под земли, а пустую породу ссыпали в одно место, пока не получилась гора. Пётр видел похожие горы возле старых заброшенных угольных шахт.
Путники нашли более-менее пологий спуск к воде и там искупались в озере.
Пётр не удивился, а только убедился, когда увидел Паулину голой: не девочкой она была, а молодой женщиной, крепкой, ладной, с соблазнительными невеликими грудями. И вся её легенда для него окончательно рухнула, как пыльная лавина. Да грязь на ней не грязью была, а маскировкой, раскраской, чтоб не видно было со стороны, когда она затаится. Явно она была связана как-то с подрывом хутора. Для этого и появилась там. Шпионкой она была. Но какая теперь разница? Им всё равно нужно было уйти оттуда. Но что она будет делать теперь? Куда направится?
Выстиранная одежда быстро подсохла, но они не одевались.
Перед закатом Пётр разжёг костёр, благо деревяшек и сухих веток тут было много. С озера тянуло прохладой. У огня беглецы поели. Вода в озере для питья была плохой, поэтому пили водяные кубики. Собаке достались остатки воды из бутылки. Для ночлега нашли местечко подальше от горы и воды, после землетрясения возможны и обрушения. А земля стала рыхлой, мягкой, достаточно расстелить какую-нибудь ткань.
Легли они вместе и после секса отдыхали, глядя на звёзды, считая звёздочки в караванах ристаток. Долго не могли ни о чём говорить. Каждый думал о своём. Сбоку отлёживалась и собака.
И вдруг Паулина ткнулась в плечо Петру и расплакалась. Он её обнял, успокоил поцелуями.
— Спасибо тебе... И жалко тебя... А любовник ты неважный...
— У тебя был выбор: трахаться или нет. Зато ты далеко не девочка, которой прикидывалась в хуторе. Это ты бабку убила?
— Нет, баба сама померла. Ещё до того, как я в её землянку залезла. Я там прятала вещи, оружие, а тут ты пришёл, успокаивать начал... Смешной!
— Много маячков по хутору для дронов натыкала?
— Последний воткнула в задницу второго убитого стражника. Было забавно смотреть, как он корячится. Он — продажная шкура! Служил кокосам!
— Да мало ли кто кому служит? Да и не за это ты его убила. Помешал чем-то?
— Я его, гада, узнала. Давно и далеко отсюда он — или не он, какая разница? — убил моих детей. Паулинку и Токсика. Я ему отомстила. А теперь его хозяевам тоже отмстила.
— Убил детей? Сука он!
— Бросил гранату в дом. А я это увидела и рожу его запомнила.
— Так только кочевники делали!
— Дурень ты. Какие кочевники? Это ему кокосы приказывали делать. Для них мы и есть дикари, а теперь ещё нас сделали кочевниками. Ни городов у нас, ни сёл. И народ лишился своей страны и даже своей землицы. Мы теперь изгнанники. Только наглы нас спасут.
Пётр промолчал. Подумал, что Бог возненавидел их обитель, не пускает их в место славы Своей. И что теперь у них есть одна бесовская привилегия: увидеть одним глазком башню эйфелеву или идолицу с факелом. Там теперь паломники молятся.
— И поэтому ты стала служить наглам?
— И поэтому. А ещё они вытащили меня из тюрьмы... Спасли от звериных зубов кококсов...
— И сделали диверсантом.
— А мне нравится. Я себя познала там. Ты бы попал в их школу, там главное — вытерпеть боль, признать главным самоотречение, молчать, когда жизнь, как кажется, уже еле держится в теле. Но они научили меня, как можно мстить.
— Но теперь ты всё выполнила, месть была сладка, чего ещё можно желать? Ждать награды?
Она промолчала. Значит, ещё что-то должна сделать, догадался Пётр. И испугался своим мыслям. Обнимая девчонку одной рукой, полез другой в рюкзак, нащупал аксессуар, отключил на нём блокировку и освободил тонкую в виде цепочки нить.
— У меня есть иконка. Защитит тебя. Возьмёшь? — и он надел ей на шею оберег. А на нём — Богородица. Продолжал её баюкать, пока она не засопела, и сам теперь уже спокойно заснул.
 
6. Казнь

И проснулся от укола в шею. Паулина стояла над ним на коленях, одетая, в очках, через которые не видно взгляда:
— А ты такой крутой и глупый. Думал, что всё обо мне узнал, о работе моей узнал и останешься в живых? Не бойся, не отравила я тебя. Я придумала тебе повеселее что-то. А это — чтоб ты не рыпался, — она показала пустой шприц, который отбросила в сторону горы.
До кучи, успел подумать он и опять уснул.
Проснулся он от страшной боли в ногах.
Он попытался понять, что случилось, и ощутил, что его руки задраны кверху и привязаны к чему-то, сам он голый, а Паулина прибивает его ноги к брусу: нашла гвоздь, круглый камень и неистово колотит.
Пётр застонал, не понимая, что происходит. А потом вспомнил про укол. Усыпила, чтобы это с ним сделать.
— Что ты творишь?
— А надоел ты мне. Ты такой же предатель, как все. И такой же убийца, как все. Ты не стал воевать с дикарями, и за это тебе вот такие мучения! Всё про тебя в базе узнала! Ты не любишь кокосов и ненавидишь наглов! Ты всем враг и мне тоже! Хочу, чтоб ты сдыхал тут и думал о своих преступлениях!
Она отбросила камень, подняла припасённую лопатку и начала копать подрывать глину под брусом у привязанных рук Петра. Рыла как испорченный автомат, резко и не попадая, цокая о попадавшиеся камни. Рыла с какой-то бесовской радостью, даже пела что-то. Она всё время облизывала губы. Каннабиол? За очками не видно, но наверняка все симптомы: зрачки, веки, белки... Солнце ей явно доставляло боль, потому и очки.
— Что молчишь, Пётр? Знаешь, что с тобой будет?
— Не будет, если ты прекратишь. Что я не так сделал? — он не очень-то и верил, что она одумается. Её разобрало уже хорошо, она убивала его по-садистски.
— Это ты бросил гранату в дом и убил моих детей!
— А у тебя дети вообще были?
Она замахнулась лопаткой и штыком рубанула. Но удар пришёлся по брусу у самого уха: вовремя вспомнила, что задумала:
— За всё ты ответишь! Ты один! Тебе будет долго так хорошо, как никогда! Хорошо, что в землянке тебя не убила!
Девка глянула в ямку, оценила глубину и отбросила лопатку. Подтолкнула «крест» к выкопанной ею дыре. Тот сполз, став не вертикально, а наклоном. Конец верёвки, которой были привязаны руки, больно хлестнул по лицу Петра. Это была его верёвка, из рюкзака! Паулина, придерживая брус, ногами стала сгребать землю, чтоб присыпать ямку и закрепить брус. Пару раз попала по голове Петра коленом.
Глупа была она. Пётр отплевался от пыли и чётко сказал:
— Затянись!
И увидел, как девка схватилась за шею. Но не успела. Да и не смогла бы успеть, даже если бы была трезва. Иконка мгновенно затянула цепочку, которая с лёгкостью разрезала мышцы, сосуды, кости. Голова упала и откатилась. Её тело ещё постояло, а потом рухнуло на землю. Кровь постепенно перестала фонтанировать. Но Петру некогда было наблюдать за этим спектаклем. Он висел на брусе вверх ногами, ступни ног страшно болели, кровь начала приливать к голове. Руки отекали, перевязанные верёвкой.
Он начал раскачивать брус. Это удавалось плохо. Гвоздь елозил в ранах ног. От боли чуть не терял сознание. И тут Пётр увидел собаку:
— А ну-ка, пёс, поиграем? Хватай верёвку!
Собака не понимала.
— Ах ты какая ловкая! Ну, тяни, тяни!
И пёс вспомнил, подбежал, хватанул верёвку, потянул, наклоняя столб всё сильнее и сильнее, пока тот не рухнул.
Хорошо, что не придавил Петра. И хорошо, что упал не в лужу крови.
Постепенно вытащил руки из-под верёвки. Сел, осмотрел ноги. С гвоздём было сложнее, лишь бы он не загнулся в бревне. Но он смог раскачать его и вынуть. Боль была дикая.
Передохнул, пересилил боль, из рюкзака достал медикаменты, обработал дыры в ступнях, наклеил пластыри. Сделал обезболивающий укол. Натянул осторожно носки, одежду, ботинки, морщился, терпел, матерился. И простил эту дуру.
Потом посмотрел на пса, который сидел недалеко и следил за Петром.
— Что, остались мы с тобой вдвоём? Не жалей хозяйку. Ты ей не нужен был. Совсем. Не удивился бы, если бы она приколотила рядом со мной и тебя. И тоже вверх ногами... лапами... — и рассмеялся.
Пётр встал, подошёл к телу Паулины, снял с неё иконку. Обтёр её об одежду девки, зафиксировал предохранитель, сунул во внутренний карман. Рядом с кричалкой. Потом поднял очки Паулины. Это были не просто очки, а смарт-очки, с экранчиком, временем, связью... Она точно знала, когда налетят дроны на хутор. Знала, куда пойдёт после ликвидации Петра. Связывалась со своим оператором... Опасная штука, его найдут по сигналу от очков. Он бросил очки на камень и хорошенько на них потоптался.
Пёс приподнялся, наблюдая за Петром подошёл к луже крови, понюхал.
— Тьфу ты, мерзость!
Пёс отпрянул, посмотрел на Петра, сообразил, что сделал что-то не так. Подошёл к брусу, от которого помог освободиться Петру. Понюхал деревяшку. Потом задрал заднюю ногу.
— Правильно. Только на это он и годится. А нам с тобой идти дальше на юг. К Чёрной ступени. Здесь не жить. А если уступ, значит, землю не вывозят. Значит, живут по-старинке. Это хорошо. Хоть они и кочевники, но соображают. Дойти бы, — и он глянул на ноги. — Надо найти что-то вроде костыля...

7. Чёрная ступень

Они дошли до неё. Остановились в километре. Боялись, что их расстреляют дикари. А там был въезд за границу. И над грядой чернозёма виднелись широкие кроны тополей. Пётр и собака уселись рядом, поели. Пётр сунул псу кубик воды псу в пасть: они давно не пили.
Раны на ногах болели, так что Пётр в пути несколько раз разувался, обрабатывал антисептиком, вкалывал анестетик. И теперь занялся своими ногами.
Они поднялись — стрекоза подхватила их вещи и полетела по своим делам — и пошли к пандусу, что вёл на ступень — крутой трёхметровый обрыв из жирной чёрной земли.
Они поднялись и пошли к пандусу, что вёл на ступень — крутой трёхметровый обрыв из жирной чёрной земли. Стрекоза подхватила их вещи и полетела по своим делам.
Прошли до верха, потом дальше за колючку, за бетонные надолбы. Пётр увидел настоящий целый дом с крышей и окнами со стёклами, электрическими проводами, гладкую дорогу, стоящего у входа в дом четырёхколёсного робота-санитара, даже клумбу с цветочками и лавочку у клумбы.
Их остановили ещё раз. Они уселись, потом подошли солдаты, стали поодаль. В руках одного из них висел рюкзак Петра. Уже проверили? Дикие оказались точно такими же людьми, только форма диковинная. Подлетел рой насекомых, окружил. Искали бомбу? И так с каждым? Или людей уже они давно не видели, только диверсантов? Пёс прыгал, пытался ухватить дрона, ну как за мухой гонялся, а потом рой улетел куда-то к деревьям.
— Пошли, — устало сказал солдат.
— Куда? — спросил Пётр. — И пса я не брошу.
— Хорошо, что собаку тоже спас. А дорога тут одна. Там, — он махнул рукой на юг, — теперь начнёшь жить заново. Если сможешь.
— Смогу. Мне вообще везёт...

Февраль, март 2025