Глаза героя

В бригаде путейцев пополнение: прибыл новенький. Этот новенький сразу стал жадно постигать все азы путейского ремесла, везде и во всём он стал «застрельщиком», игнорируя недоумение бывалых мужиков, отработавших по десять-двадцать лет на этой нелёгкой работе.

Да, тяжела эта работа: приходится и в зимнюю стужу, и в летний зной, выходить на пути и обслуживать железнодорожный путь. Где – менять шпалы, а где и изношенные рельсы менять на новые, особенно – в кривых, где износ идёт особенно сильно, когда состав отклоняется от прямой линии.

А чего стоит снегоборьба? Это же целые горы снега нужно в кратчайшие сроки убрать с путей, обеспечив бесперебойность железнодорожного движения!

На этом непростом поприще люди ведут себя по-разному: кто – неравнодушен и «болеет» за работу, а кто – только отбывает положенные часы работы, создавая видимость её, выполняя всё «из-под палки».

Новенький оказался не из этих, кто лишь «плывёт по течению», за что и сразу стал объектом насмешек со стороны пассивного «болота».

Наступил День железнодорожника и по традиции вся бригада поехала его отмечать шашлыками, на остров Казачий.

Пригласили с собой и новенького.

Остров Казачий - популярное место отдыха у жителей Саратова, он расположен посреди Волги.

Переправившись на нескольких моторных лодках, ребята развели костерок, расстелили «поляну». Пока готовились шашлыки, выпили за День железнодорожника, а затем и «обмыли» новоиспеченного железнодорожника – новенького. Он, как полагается – проставился.

На свежем воздухе, да в такой живописной обстановке, захорошело, развязало языки, ребята разговорились.

Тут и «раскололи» новенького: кто он, откуда, чем раньше занимался?

Вдруг он помрачнел, взгляд его стал суровым. Он обвёл глазами насмешливые лица своих сослуживцев, от чего те заёрзали, впервые почувствовав себя неуютно под его твёрдым взглядом, и рассказал, как у него прошёл один из дней, проведённых на фронте, коих было уймища, пока он служил на СВО.

Лица «зубоскалов» посерьёзнели, а бригадир по-новому взглянул на этого новенького.

*   *   *

«Ну, в общем, у нас опять предстояла ротация: нас направили на «выход», на «передок», сменить заходящих, из которых: кого в команду эвакуации, кого в караван за припасами и топливом, кого в помощь ребятам, обеспечивающим поддержку РЭБом.

Добираемся до «нуля» где - бегом, где - пешком, под неусыпным оком вражеских дронов, хотя позже я понял: что – «передок», что - «ноль», разница небольшая. Ведь атаки дронов интенсивны и там, и там, они везде долбят по нам сильно, и откуда у врага их столько? Просто бесконечные рои этих беспилотников!

Кое-как мы укрылись по блиндажам, а то и просто - по ямам, которых везде - тьма, как правило: они наспех накрытые подручными материалами, чем попало. Нас и по ямам забилось полно народу, теснота, нас там - как селёдок в банке!

Вроде утихло. Народ, расположившись: кто, где, немного отдохнул, оружие всегда при нас, сами в полном оснащении, все в «бронниках».

 А вот свой «РД» каждый боец укрыл отдельно, в основном - в кустах, среди ветвей, и замаскировали его тем, что каждый смог найти.

Мы уже более - менее обкатанные не расслабляемся, ждём поступление приказа: куда да чего…

Сидишь так в затишье, между боями или обстрелами и задумываешься: а существует ли страх на войне?

Думаю, что да, и мало того: у страха даже есть некий запах. Не верьте тем, кто утверждает, что не боится. Страх не проходит совсем, просто чувство страха несколько притупляется. Порой страх выражается в постоянном ожидании того, что тебя в любой момент могут бросить на боевое задание, а приказ надо выполнять, иначе, зачем сюда пошёл?

А пока, в редкие минуты затишья, кто куда забился, там и сидим, ждём, каждый своего часа. Вроде всё спокойно, но аппетита - ноль и мысли путаются. Даже в туалет сходить – подвиг: постоянно надо маскироваться, постоянно надо оставаться незаметным.

Тут раздался шум: пришли парни, которые оставались на полигоне.

Среди них знакомые все лица, некоторых из них приятно снова увидеть, но есть и такие, которым - не очень то и рад, но, в основном, там все, как бы, становятся родными.

Многие сразу расположились: кто – где смог.

Я заметил старого знакомого, его позывной: «Дон», ему около шестидесяти лет.

Когда с ним впервые познакомились, у меня к нему был первый вопрос:
- Брат, ты намного старше меня, почему пришёл?

Он ответил:
- Надо, чем-то ребятишкам помогать…

Сейчас, при встрече, мы обнялись с ним, и я почувствовал исходящий от него запах, сразу подумалось: это запах смерти. Вроде и родной запах, вроде и необъяснимый: тяжело понять. Но что точно: могильный запах.

Поговорили с ним о том, о сём, покурили. Я спросил:
- Ты где расположился?

Он ответил:
- Вон там, под деревом.

Объясняю ему:
- Надо бы укрыться, хотя бы в яму.

Отвечает:
- Не страшно: я же – егерь.

Я так понял, что он приехал откуда то из Сибири.

Каждый, где мог, там и расположился, я сам то: приткнулся к ребятам. Наше укрытие: то ли - блиндаж то ли – яма: два метра на полтора, может и меньше.

Но, как говорится: кто - куда смог нырнуть, кто - куда смог забиться.

Тут вышел незнакомый парень в очках, предупредил, чтобы тише вели себя, а новеньких, вновь прибывших: чтоб без этих неуместных бравых рисовок.

Опять суета: вновь прибывшие ребята обустраиваются.

Среди них заметил парней, с кем «учебку» проходил. Они начали занимать пустующие ямы и обустраивать из них подобие блиндажей.

Раздаются разговоры и беззаботный смех, на что опять прибежал этот «очкарик» и снова сделал замечание, но, куда там: на него внимания – ноль!

Но, я то знаю, что он прав: я ж не первый день на войне.

И действительно: наш шум привлёк противника, тут такое началось!

Начали бить по нам жёстко: и с неба - дронами, и с той стороны - миномётами. А я, как назло, оказался на открытом пространстве.

Парень в очках дёрнул меня за руку и кричит:
- Старый, бежим!

И мы запрыгнули с ним в первое попавшееся укрытие. Только, помню: потолок сложен из ящиков, на которых я увидел много надписей от предыдущих солдат, укрывшихся здесь до нас.

Эти надписи были из сажи, нанесённые от блиндажных свечей. Ребята написали: кто они и откуда прибыли.

Так вот, лежим, затаились, а по нашим позициям бьют и бьют, вот что значит: «нарисовались», не соблюдали режим тишины.

Потом «укропы» начали бить кассетами. Слышу: сверху раздался глухой удар по крышке ящика. Кассета покатилась, издавая такой звук: «тук-тук-тук». Думаю:
- Ну, вот и всё!

Но, слава Богу: она не взорвалась.

Били  по нам долго, минут сорок, потом наступила тишина.

Вышли из укрытий, начали считать потери. Я увидел «Дона»: он лежал навзничь, с открытыми глазами, в груди дыра от ранения. Гляжу на всё это, и только одна мысль крутится в недоумении:
- Как же так, как же так?

Позже «Дона» я увидел снова, точнее: чёрный пакет, в который его поместили для эвакуации.

Он погиб как герой, хоть и не успел сейчас сделать не единого выстрела.

Он пришёл бить врага, пришёл служить во славу нашей Родины.

Сколько времени прошло, я уж с год, как вернулся оттуда, но до сих, пор помню его глаза, и тот запах. И этот запах не от грязи, не от антисанитарии, и не от того что нам приходилось ходить в туалет в бутылку по ночам, не покидая укрытий, а другой необъяснимый запах.

Что это за запах, меня поймут ребята, из тех, кто уже был «там», или те, которым ещё предстоит попасть на «передок». Но он есть. Это запах смерти.

Так же я знаю, что никогда не забуду глаза этого героя…»


*   *   *


Рассказчик замолк, наступила тягостная тишина, лишь в костре потрескивали горящие поленья. «Зубоскалы» также помалкивали, пряча друг от друга глаза, и тут бригадир впервые обратился к новенькому, уважительно так:
- Петрович, давай, помянём наших героев, потом выпьем и за тебя. Почту за честь работать с тобой и добро пожаловать в нашу семью!