Попал в МОПИ - не вопи

Вся моя трудовая жизнь после окончания института (около пятидесяти пяти лет), скорее огромная ее часть, связана с вузом, неоднократно менявшим название – МОПИ (Московский областной педагогический институт) им. Н.К. Крупской, МГОПУ (Московский государственный областной педагогический университет), МГОУ (Московский государственный областной университет), ГУП (государственный университет просвещения).

Мне было двадцать два года, когда я начала преподавать в МОПИ им. Н.К. Крупской на кафедре английского языка. Преподавала на дневном, вечернем и заочном отделениях.

Мне нравилось работать с вечерниками: может быть потому, что сама в прошлом была вечерницей, а может быть и потому, что, как правило,  вечерники учились более осознанно, знали, каких именно знаний им не хватало и зачем они пришли в вуз. Многие из них сами преподавали или переводили.

В первой, в моей преподавательской жизни, группе вечерников были в основном студентки старше меня, некоторые из них окончили московские спецшколы, бывали с родителями за границей.

Это была группа третьего курса. Когда я начала первое занятие и вызвала к доске студентку, вышла девушка богатырского роста. Сидя, я едва доставала ей до пояса. У нее, также как у меня на поясе, была модная тогда брошка с изображением оленя. В перерыве я поспешила снять брошку.

В продолжение этого и последующих занятий, когда я вводила новый материал, кто-нибудь из студенток оборачивался и спрашивал вполголоса у самой возрастной студентки: «Правильно, Зоя Егоровна?» Зоя Егоровна кивала со значительным видом, а я продолжала занятия.

Через 2-3 недели мне это порядком надоело и я, завершив объяснение, обратилась к Зое Егоровне: «Ну как, Зоя Егоровна, одобряете?» Группа рассмеялась и, как мне показалось, поверила в то, что я кое-что знаю.

Это была довольно большая группа – шестнадцать человек, восемь из которых потом получили «красные» дипломы. Я подружилась с этими замечательными девушками и мы еще несколько лет после окончания вуз’а встречались по праздникам, обменивались книгами.

Занятия заканчивались почти в одиннадцать вечера. Я старалась выходить из здания и идти до автобусной остановки вместе с кем-нибудь из студенток или коллег. Забирая иногда последними свои пальто в гардеробе, мы шутили, все приличное разобрали, остались только два задрипанных пальто, понятно, преподавательские.
Некоторые студенты дневного отделения относились к учебе не слишком ответственно, радуясь как школьники, если преподаватель заболевал, и можно было пропустить занятия. Как-то меня задержали в деканате, я опаздывала, и торопясь в аудиторию, услышала ликующий вопль: «Ура! Виктория заболела!».

Занятия у заочников проходили по воскресеньям. Среди них было много стюардесс, которым нужен был только диплом, оценки и глубокие знания их не интересовали. Однажды, когда я летела в самолете в Великобританию,  и услышала традиционные фразы «Пристегните ремни….», произнесенные с чудовищным акцентом на английском языке. Затем ко мне подошла наша студентка-заочница, редко баловавшая меня присутствием на занятиях, с любезной улыбкой и словами благодарности. Я готова была сквозь землю провалиться. Неужели нельзя было пять-шесть фраз научиться произносить как следует!

Большинство этих девушек по-человечески были приятны, отзывчивы,  с нелегкой судьбой. Помню, у  мамы болели почки и ей посоветовали пить настой травы пол-пала, которую тогда достать было трудно. Именно студентки-стюардессы, услышав об этом, привозили мне траву из Индонезии.

Были среди заочниц и одиозные личности. Одна девушка никак не могла сдать экзамен. Она исправно приходила на экзамен, даже не пытаясь хоть что-то выучить и откровенно пытаясь взять нас измором. Наконец, мы принимали у нее экзамен с комиссией из трех преподавателей. Аудитории были заняты и мы принимали экзамен в помещении деканата. Сидит девица с невероятно вульгарным макияжем, крутит пальцем диск телефона и заявляет на английском языке с ошибками: «If you will not give me three, I go on the street»/«Если вы мне не поставите тройку, я пойду на улицу».  До меня не сразу дошел смысл ее угрозы. Так и не добившись от нее грамматически правильного предложения, мы все таки не поставили ей удовлетворительной оценки и девицу отчислили.

Часть учебной нагрузки составляло руководство педпрактикой, требовавшее от меня помимо собственно посещения уроков студентов в школе и обсуждения их работы, разнообразных переговоров по телефону со школами.

Дома телефона у меня не было, хотя мы стояли в очереди на телефон более двадцати лет, я пользовалась телефоном-автоматом. Надо было наменять мелочи по 2-копейки,  найти исправный телефон, и дождавшись очереди  не слишком долго занимать его.
Во время педагогической практики я ездила в несколько школ в разных районах Москвы, наблюдая как студенты проводят уроки, анализируя  их, составляла и проверяла массу документов. После окончания педпрактики старалась проследить, чтобы учителям школ выплатили причитающиеся им за руководство деньги.

За десятилетия моей работы сменилось несколько заведующих кафедрой. Дольше всех кафедру возглавляла Нина Михайловна Пригоровская, человек, несомненно, интеллигентный, прекрасный специалист, вырастивший нескольких кандидатов наук, элегантная женщина, по внешнему виду которой невозможно было догадаться, что у нее дома парализованная мама и дочь, больная полиомиелитом.

Однажды она преподала мне урок, запомнившийся на всю жизнь. В это время я поступала в аспирантуру и с замиранием сердца ждала, выделит ли Министерство мне место. Потребовалась какая-то очередная бумага и я примчалась в институт, опасаясь, что место мне не дадут. Расстроенная, попавшая под дождь, с повисшими волосами, нацепила платок и приняла страдальческий вид. Нина Михайловна, увидев меня, спросила: «У вас, что, зубы болят?». Это было сказано таким тоном, что больше я никогда не позволяла себе демонстрировать, насколько плохи мои дела. Нина Михайловна обладала непререкаемым авторитетом.

Спустя несколько лет случилась моя стажировка в Оксфорде, во время которой меня разместили в доме, где жили мать и дочь. Я купила себе черный бархатный пиджак. Когда я продемонстрировала обновку хозяйкам, молодая хозяйка сказала, что она мечтала о таком пиджаке, но это дорого. Я назвала ей цену (18 фунтов) и сказала, где именно его купила. На следующий же день и она щеголяла в таком же пиджаке.
Затем в какой-то лавочке я увидела черную бархатную юбку-карандаш, которая оказалась мне впору и была мне по карману. Получился бархатный костюм, который оставался моей лучшей одеждой в течение многих лет. Он выручал меня в любой ответственный момент жизни.

Как-то, поднимаясь по крутой лестнице на четвертый этаж в свою аудиторию, я почувствовала, что кто-то меня обгоняет. Это была Ирина Николаевна Софийская, преподаватель французского языка с соседней кафедры. Она всегда носила шляпки с цветочками, белые перчатки, выглядела как человек какой-то иной эпохи. Она остановила меня и сказала: «Вам не стыдно? Я всегда считала вас приличной женщиной. Разве можно носить такой разрез? Надо ушить!».

Действительно, у моей бархатной юбки сзади был довольно глубокий, хороший  разрез