Стихийное

                Огонь, камни, вода, ветер –
                части единого разбитого существа,
                а человек собирает природу
                в единство.
                Пришвин М.М. (1873 – 1954)

В памяти всё рядом, разрознено и смешано, текуче, из невидимого появляется и снова исчезает. Волна набегает, ветер с моря, камешки и песок под ногами, солнце встаёт над мысом. Жизнь зародилась на берегу морском. Без полноты стихий человека не стало бы.
 
Человек – планета. Плотное и жидкое – Земля и Вода – присутствуют в нём очевидным образом; можно взвесить, рост измерить, определить пропорции, измерить давление. Огонь – процессы в нервной системе, основа непроизвольных реакций и внимания, зрительные образы. Воздух – мышление и речь.

Жизнь длится, пока Огонь греет и Воздух потоком формирует паруса сознания – метафизика существования. Жить интересно даже не будучи философом или героем романов. Всё происходящее в частной жизни – роман, который пишется во сне и наяву. Дописан не будет, довольно и того, что память собирает в единство время частной жизни, заимствуя из всего, что под руку попадает.

Картина собственной жизни воспроизводится маловразумительно: штрихи, цветные пятна, что-то проступает, всплывает… было дело, тонул. С воды и начну, по ступеням Стихий в порядке против движения Солнца по Зодиаку: Вода (Рыбы), Воздух (Водолей), Земля (Козерог), Огонь (Стрелец).


                ВОДА

Лето детства дошкольного. Провинциальный городок. Изба, полная родственников, мы в гостях. Мы, это я и родители, они местные по рождению. Недалеко от дома круглый пруд, словно кратер вулкана потухшего миллион лет назад. Тропа к пруду несколько вверх. Пока у взрослы застолье, пацан исследует окрестности.

Стою один на мостке для стирки белья, бросаю камешки. Наклоняюсь, хочу швырнуть под мосток. Заглядываю… голова ниже… ниже… всплеск.

Сумеречная зеленоватая толща воды. В безмолвии плавно опускаюсь вдоль тёмного ряда торцов брёвен, словно вывернут наизнанку колодец. Дерево в скользкой тёмной зелени, не зацепиться. Свет гаснет…

Очнулся на кровати. Ковёр на стене, взрослые за столом.

Спас парень, дальний родственник. Играли ребята недалеко, приметили. Того парня через много лет навещал в Киеве. Потом он приезжал в командировку в Москву; институт, кажется, военно-морской. Потом уже не виделись. Канул, ушёл на дно реки времени.

Школьный период. Летние каникулы после седьмого класса. Первый раз на море. Анапа, песчаная дуга бесконечного пляжа. Отплываю от берега. С удивлением обнаруживаю, что вода солёная. Однажды нырнул, опустился на дно, метра четыре глубина. Смотрю вверх. Небесным покрывалом блестит поверхность моря, в нём купающиеся перебирают руками и ногами, тела безголовые. День солнечный. Песок светлый. Парящие наверху пары. Смотрел, всплывать в небо не хотелось.

Школа, выпускной класс. Столетие со дня рождения Горького. "На дне". Был Сатиным. Первый и последний в моей жизни опыт игры на сцене. Ставили только последнее действие пьесы, но гримировали профессионалы. Борода как настоящая. Смотрел в зеркало, не себя видел. Пожилая семейная пара гримёров игру мою одобрили. Хорошие люди. Когда выступали во Дворце Пионеров, снимало телевидение.

Восьмидесятые прошлого века. Эпоха зрелого возраста. Май. Байдарочный поход, река на полпути от Москвы до Ленинграда. Обут в рыбацкие резиновые сапоги на всю длину ноги. В лесу вдоль берега ещё лежит снег. На стоянках брожу по чащобе, проваливаясь в сугробы, но экипировка соответствует.

Узкая виляющая речка. Деревья шлагбаумами нависают над водой, местами больше половины ширины русла ими перегорожено. На одном из левых поворотов, где течение быстрое, сносит вправо, под стволы, опрокидываемся. Иду на дно. Сапоги гирями вниз, погружаюсь почти стоя. Вода мутная, едва проникает свет. Судорожные движения руками, всплываю. Цепляюсь за ствол, почти горизонтальный, карабкаюсь, встаю, пошатываясь. Следующая группа появляется из-за поворота. Вода в сапогах хлюпает. Смеюсь.

Пруд – детство, море – подросток, театральное дно – финал школы, река – отец семейства.

У меня Юпитер в карте рождения стоит в Рыбах, как у Михаила Булгакова, Гайто Газданова, Осипа Мандельштама, Эльдара Рязанова. Жаль, что не Юпитер распределяет способности к письму. Может быть, Меркурий? – Мой почти неподвижен, едва перемещается вслед Солнцу. За ним присматривает неподвижный Сатурн на пороге ретроградного движения. Между Сатурном и Меркурием фиксирующий аспект квадрата. С места не сдвинешь.

                ВОЗДУХ

Воздух растворяется в воде, насыщает её. Вода хороший растворитель, в ней жизнь растворяется. Влага испаряется, поднимается в небеса, туманом стелется в низинах. Воздух невидим, в нём слово звучит, плоти не имея. Поговорить, проговориться, шагнуть в пустое. Чтобы невидимое стало историей, нужна общая площадка и доверие – виза выдаётся его величеством Случаем.

Вот маленькая женщина в пальто с поднятым воротником, светлые короткие волосы, глаза с чуть поднятыми внешними уголками, с улыбкой от уха до уха. Ух, какая дама. А какая девочка была! – спортсменка, прыгала с вышки, участница международных соревнований. Шла с пацанами, на спор прыгнула с Крымского моста. Выбраться из мутной реки, когда вместо берегов отвесные гранитные стены, было трудно, милиция помогла. Газету, в которой была заметка о выходке малолетки, держал в руках, сидя на первом этаже институтского общежития. Кто бы знал, что через тридцать пять лет встретимся с прыгуньей на втором этаже кафе в переулках Замоскворечья.

В пору вышек и мостов её пытались похитить в грузинском отеле. Очередные спортивные сборы проходили на побережье. Вечером сидела в ресторане изящная девочка с не по возрасту высокой грудью и улыбкой до ушей. Рядом тренер и крепкие ребята, пловцы. Утром вышла из номера, в лифте её и взяли на руки пара дюжих молодцов. Какой-то местный авторитет присмотрел девочку на вечерних мероприятиях. Хорошо, что в фойе оказались товарищи по команде. Драка была. Много лет спустя Данелия приглашал даму в Грузию – отказалась.

Школа кончилась, образовательный процесс продолжался.

Отец за рулём, рядом только сын, младший брат девочки, едут к морю, Краснодарский край. Останавливает машину милиционер, просит подбросить до посёлка. Почему не подбросить, недалеко же. Сел на заднее сидение. Свернули в сторону посёлка. Пассажир всаживает нож в спину водителя, рукояткой оглушает мальчишку.

Отец был приметным человеком в модных столичных салонах. Бандита нашли быстро, приговорили к расстрелу. Но отца не вернёшь.

Милый друг, закончив институт международных отношений, отправился в Европу, не зная, что мог стать отцом. Можно было бы его вернуть, но самолюбивая десятиклассница не захотела. Потерявшая и ребёнка и своего отца, поступила в институт, закончив, ездила в командировки по строительным объектам. Ближе к перестройке, выйдя замуж за бывшего одноклассника, стала шить, продолжила дело отца. С появлением кооперативов сменила профессию, занялась финансами, валютой и фондами. Скучное занятие. Другое дело кинематограф. Стала исполнительным продюсером фильма, снимавшегося в Крыму и в Израиле. Со многими приметными персонами встречалась: Пугачёва и Березовский, Листьев и… как её – певица, до преклонных лет жила в Болгарии, потом в Россию вернулась… Баянова, что ли?

Азартная и жизнелюбивая, организовала свою студию, кино снимала. Не только кино, иначе денег было не добыть. Деньги серьёзные, не всё ладилось с окружением. Оттого и врезался на бетонке в её машину грузовик, долго ожидавший на перекрёстке заказанного клиента. У дамы связи в следственных кругах на самом высоком уровне, можно было вычислить заказчика, но вскоре шофёр того грузовика погиб. Бывает.

А тогда, на перекрёстке, женщина умерла. Должна была умереть, но через несколько дней очнулась в подмосковной клинике, ничего не помнит. Кости таза переломаны. Выжила, ходила на костылях, обещали жизнь инвалидную. Постоянная головная боль. Открыла окно на десятом этаже – соскользнуть в пустоту, забыться, исчезнуть. В дверь позвонила дочь. Закрыла окно.

Муж давней подруги сделал аварию, да не с кем-нибудь, а с людьми серьёзными. Поручилась за подругу. У той муж застрелился, долг остался, с подруги спроса нет. Несколько лет выплачивала долг. Не только со счетов, из квартиры всё вымели. Полностью не вернула, но отстали, не мелочились. У подруги мать некогда была прокурором. В те давние времена подруга побывала в наркопритонах, откуда наша героиня её вытаскивала. Финал – не так давно подругу застрелил сожитель.

Криминалом потянуло, словно холодным из подвала.

А что же воздух? – Рождена в знаке Близнецов. Лёгкая, улыбчивая, память великолепная. Слова, слова, слова – воздух души моей ими полнится, летят слова листьями с ветвей календарных, кричат птицами перелётными…

                ЗЕМЛЯ

Земля, земля! – закричали матросы. Там, где я появился на Свет, с одной стороны Тихий океан, с другой – озеро Ханка. Но родовые корни мои в тех местах, которые Лев Толстой русской Швейцарией назвал, присматривая землю для покупки. Эти корни не слишком глубоко во времени прошедшем. Если дать волю догадкам и фантазии – по отцу проступают контуры Северного Кавказа, глубже Иранское нагорье; по матери Византия, глубже Крит и Северная Африка. Все дороги ведут в райский сад, там наши общие предки.

Не состоялось у Льва Николаевича. Швейцария моего детства между Пензой и Саранском. Оказался на родине родителей и дедов четырёх месяцев от роду. Городка невелик, но с историей, первый в России хрустальный завод был построен там во времена Екатерины. Речка невеликая через тот городок протекает, Вырган называется. Правый берег уходит вверх крутым склоном, корабельными соснами порос. Мачты сосен, вот и всё, что с морем ассоциируется, а поди же ты, призывали из тех мест именно на флот. Так и дед мой оказался в Кронштадте; вернулся сменив сословие. Во время Первой Мировой преподавал артиллерийское дело; негожа было крестьянину учить дворян, получил личное дворянство.

Земля – стихия предметная, плотная, всё осязаемо, основа для построек, материал для изделий, образует перспективы, глазом видимые, горы вздымаются, острова…  «Острова в океане» Хемингуэя первый раз увидел на лотке, на площади перед Казанским вокзалом. Вот уж откуда по земле растекаться, так с железнодорожного вокзала, далеко от почвы не отрываясь. Купить книгу не получилось, потому что хозяин лотка обменивался изданиями, а не торговал ими. Студенческая пора, начало семидесятых прошлого века. Книгу нашёл, прочитал.

Книги – тоже среда обитания. Никакие экраны не заменят твёрдых обложек и шелестящих страниц. Оглядываясь во времени, не мерцающий экран вижу, а тома на столах и полках, брошюры в карман втиснутые, журналы, в рюкзак спрятанные.

Есть журналы – литературная материя – не срамной глянец и брехливая реклама. С великим сожалением вспоминаю STORY, издание, где первым редактором был Владимир Чернов. Когда первый раз обнаружил этот журнал на полках книжного ларька, обрадовался – жизнь продолжается. Было это, кстати говоря, напротив двенадцатиэтажного дома, где последние десятилетия своей жизни провела Анастасия Цветаева. Нынче и мемориальная доска на этом доме совсем невнятная стала, и журнал тот закончил существование.

                ОГОНЬ

Огонь – это плазма. Кому северное сияние, кому пепла тень. В детстве рядом было несколько пожаров. Первый наметился во дворе многоэтажного дома. Доски лежали высокой грудой. С торца куча неровно выпирала, образовалась ниша, укрытие, там собирались пацаны и разговоры вели неприличные. Напротив череда сараев. К стене одного из них прислонён большой плоский деревянный ящик со стружкой в нём. Мы с товарищем возимся с коробкой, в которую набили комки бумаги. Откуда взялись спички, не помню. Бумагу подожгли, сунули коробку между ящиком и стеной сарая, спрятали. Стружка в ящике полыхнула. Кинулся бежать прочь. Навстречу несутся мужики в домашних портках, спешат тушить. Прибежал домой, в комнату офицерского общежития, третий этаж, не ниже. Смотрю в окно выходящее во двор. Перепуган, озадачен. Сознался. Усадили есть. Обошлось, уцелели сараи. А несколько тех пожаров, что довелось видеть в городах больших и малых, память оставили, оттого не люблю свечей на столах в деревянном трёхэтажном строении.

Стихия, в которой главное действующее лицо Солнце – на всё свет бросает. В человеке это внимание: на что внимание обращаешь, то для тебя существует, остальное спрятано во тьме кромешной. Обращая внимание в себя, извлекаешь на свет образы из сумерек неосознаваемого, память в помощь. Зрительные образы – волновые структуры, свету родственные. Любовь – метафизическая гравитация, системы образующая – например, семьи. Или любовные связи. Или влечёт в читальный зал на Бобровом переулке. Или сидишь в кафе, ждёшь конца занятий у детей, посматриваешь на лампы светящиеся, на картины, на обрывки дневника.

Проснулся в 3:55. Лежал, ворочался с закрытыми глазами. Поток образов и слов небезгрешных. Внутренняя ненаказуемая свобода, детское состояние любопытства, подсматривание за реальностью, в которой перемешаны формулы, странные знаки вместо букв, движущиеся фигуры мужчин и женщин, река, груда досок во дворе.

Светает. На часах 4:44. Теория чисел, высшая алгебра, низшие представления… последний класс, лекции в пединституте. Матанализ читал профессор, живущий в соседнем доме. Ещё не понял, что ничего не понял, это выяснится позже, в институте – первый курс, экзамен по матанализу. С числами проще, прозрачнее.

Жизнь как образовательное путешествие… школьные годы… помню своё удивление на пустом месте: стоя в движущемся троллейбусе у прозрачной двери, на пороге июня 1968 года, осознал вдруг, что закончил одновременно три школы – среднюю, вечернюю и заочную. А что ещё было делать? Ах, да – спорт и девочки. То и другое присутствовало, без особых достижений, как и в учёбе. Есть что вспомнить, но нечем удивить.

Череда домов, дорога в школу: улица Урицкого, улица Ленина, Первомайский проспект. Между Урицким и Лениным Театральная площадь. Театр истории. Урицкий – гном. Расстреляли после того, как он поставил к стенке множество народа. В Ленина тоже стреляли. Тоже малорослый. Ходил без охраны, люди кругом. Сакуров показал последний год вождя в партийном заточении, на дачной свободе, в Горках Ленинских. Горки, горки, горки…

До Горок под номером 22 ехал на велосипеде через поле. За посёлком лес. За лесом ещё один посёлок, пафосный, недавно построенный, но пустой; стены осыпаются, трескается штукатурка. За пустым посёлком крутой склон, спускающийся к речке. За речкой дачи шестисоточной породы. А там, где малая речка впадает в большую, дача Горького, на которой он век коротал после Капри. Кто там нынче, неизвестно. Похоже, персона состоятельная или властная. Туда не попасть. Разве что в прошлом времени, раскрыв книгу. Где она, та книга? Бабель молчит, внимательно смотрит через круглые очки. Он где-то рядом снимал то ли дом, то ли комнату… уважал Максима Алексеевича… Алексея Максимовича… да как же его звали… расстреляли Бабеля. А этого как?… как звали, как в расход пустили, как строили дома, остающиеся пустыми…

Мимо столичного дома Алексея Максимовича часто хаживал. Дом в стиле модерна приметен. Пушкин венчался в соседней церкви. Александра Сергеевича застрелили. Не сразу умер, мучился поэт. В окрестностях церкви и модерна провёл пару лет начала перестройки, осваивая программы бухучёта в подвале на Малой Никитской; поменял космос и железные дороги на конторы, склады и кабинеты.

Мысли путаются. Улицы Ленина мелькают, звёздочки октябрятские, пионерские галстуки алые. В Мавзолее побывал пацаном – тогда была там пара вождей… несочетаемых… не счесть алмазов…

С внучатой племянницей Владимира Ильича давно не встречался. Иногда звоню. Деда её, двоюродного брата вождя (линия матери – Бланк), тоже застрелили, в Екатеринбурге. Жена деда ждала ребёнка, это и была мать моей знакомой… мать моя, давай рыдать, давай думать и гадать… а мать другой моей знакомой знала Александра Ильича, Володиного брата. Соседи были в Ульяновске… в Симбирске… Саша Ульянов играл с соседскими девочками. Он уже студентом был, а они малышня. Что там? Прятки? Лапта? – Повесили Александра. Владимир на юриста выучился, адвокатом был, но недолго.

Пляшут огоньки, догорают поленья. Проступают года прошедшие, окна и лица. Пройденное повторению не подлежит.

Что сгорело, то сгорело.