Воспоминания о войне

Сейчас не принято говорить правдиво о войне с Украиной, да это сейчас называется  СВО - просто военной операцией. Но это ужасно.
А уже 80 лет прошло со дня завершения самой жуткой схватки с нацистами и нашего триумфа.
Сначала общественные рупоры и трубачи почти 20 лет молчали о том событии.
Слишком было много горя и печали. Болели раны. И пугали места боёв своими не разорвавшими боеприпасами и воспоминаниями. Не принято было у фронтовиков, хлебнувших с лихвой войны вспоминать о том времени.
А для нынешних молодых людей это было слишком давно, как для нас в своё время русско-турецкая война в Болгарии, ещё при царе.
Но эта Победа  соединяет нас с прошлым отцов, дедов, страны, она национальный день поминания огромных силы, стойкости и патриотизма русского и всего советского народа.

Название позаимствовано с книги Николая Никулина, о которой,  пролежавшей рукописью в столе более 30 лет, М.Веллер отозвался так: «Невыразимо жестокая, подлая и жуткая, трудная до адских мук война – как есть, без прикрас и умолчаний. Это потрясает».
Но начать-то надо с Ленина, который превратив войну империалистическую в гражданскую, победил. Он была ему палочкой-выручалочкой.
Ну а Сталин продолжил и с войной преуспел. По всей округе – Китай, Монголия, Финляндия, Польша, Румыния. В Испании, правда, проиграл. Но зато присоединил Бессарабию и Западную Украину, Прибалтику. Потом победы в Иране. А победа сорок пятого сделала его Хозяином оккупированных стран Восточной Европы. Даже Кёнигсберг сделал Калининградом. А ещё победа над Японией с расширением территорий.

А вот слова Сталина в 1945 - отражение его милитаризма: «В этой войне мы получили современную армию, и это важнее многих других приобретений. В войне сформировались хорошие кадры... Беспримерные трудности нынешней войны не сломили, а ещё более закалили железную волю и мужественный дух советского народа. Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа».
Много чего он говорил, начиная с «братьев и сестер» в сорок первом, он же политик.
И дни Победы праздновать не стал, он был не дурак и не тщеславен для дураков. А уж народу досталось! – и воевать, и голодать, и отстраивать  разрушенное в СССР и вассальных государствах. Огромадил свою империю.
И все еще оставался верным той маниакальной подозрительности по отношению к своим, которая в итоге обернулась потерей бдительности по отношению к врагу (К.Симонов). А уж сколько со своей жестокостью бед наделал, «создал гибельную атмосферу»! И сколько погибло – вспоминать некому.

Виктор Астафьев считал, что преступно показывать войну героической и привлекательной, и что Сталин за победу, сжег народ в огне войны.
«Трудно все-таки копаться в старых, кровоточащих ранах и не надо бы уж так громко хвастаться тем, как трудно жилось народу нашему в войну и какой ценой досталась нам победа».
«Ничего грязнее, жестче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали».

«Сколько потеряли народа в войну-то? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. Не случайно ведь в Подольске, в архиве, один из главных пунктов «правил» гласит: «Не выписывать компрометирующих сведений о командирах Совармии».
В самом деле: начни выписывать — и обнаружится, что после разгрома 6-й армии противника (двумя фронтами!) немцы устроили «Харьковский котёл»… Может, Вам рассказать, как товарищ Кирпонос, бросив на юге пять армий, стрельнулся, открыв «дыру» на Ростов и далее? Манштейн силами одной одиннадцатой армии при поддержке части второй воздушной армии прошёл героический Сиваш и на глазах доблестного Черноморского флота смёл всё, что было у нас в Крыму? И более того, оставив на короткое время осаждённый Севастополь, «сбегал» под Керчь и «танковым кулаком», основу которого составляли два танковых корпуса, показал политруку Мехлису, что издавать газету, пусть и «Правду», где от первой до последней страницы возносил он Великого вождя, — одно дело, а воевать и войсками руководить — дело совсем иное».
«И что спрашивать с наших вояк, Бога не ведающих, воспитанных на призывах к беспощадной борьбе с врагами, выросших в стране, где врагом советской власти и правящей партии сделался весь народ».


А вот слова Виктора Некрасова, лауреата Сталинский премии за «В окопах Сталинграда».
«Война — это не только отчаянные атаки и вступление наших войск с поднятыми знаменами в освобожденные города. Война — это напряжение до предела нервов, сцепленные зубы, горечь отступлений, гибель товарищей, с которыми ты спал под одной шинелью. Это ночные переходы по колено в болоте, вещевой мешок, набитый патронами, миномет на плечах, грязные лужи, к которым припадают пересохшие губы.
Война — это тяжелый труд, тяжелые суровые будни».

«Полюбил вечно чем-то недовольного рядового, бойца, — солдатом он стал называться позже. Нет, не того, что на плакатах или в Берлине, в Тиргартене, спокойного, уверенного, в каске — их никто никогда не носил, — а другого, в пилотке до ушей, в обязательно разматывающихся обмотках, ворчливого матюкающего старшину больше, чем немца, пропахавшего пол-Европы и вскарабкавшегося на Рейхстаг».

«Многое на войне было. И пленных разоруженных с поднятыми руками кололи штыками и бросали гранатную связку в блиндаж забитый тяжело ранеными немцами и пристреливали с прибаутками чтобы снять серебряный медальончик с фотографией, чего только не было на войне».

«Мы будем воевать до последнего солдата. Русские всегда так воюют.  Драться до последнего патрона. … А кончатся патроны — кулаками, зубами... вот это и есть русский человек».

Но он о войне и Сталинграде в своей знаменитой книге - как-то мягко и оптимистично. Потому, видно, и получил сталинское признание.  Но очаровывает. Там война героическая, не такая жестокая и страшная, как у Никулина, чем, кроме мастерского литературного изложения, и привлекает и по сей день.

А у Николая Никулина война на ленинградском фронте глазами очевидца, как с кинокамерой с ощущениями, комментариями - и осмыслениями  из будущего.  С фактами, увиденными и услышанными от соратников и противника.

«Война – самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий. Подавляет на войне не только сознание неизбежности смерти. Подавляет мелкая несправедливость, подлость ближнего, разгул пороков и господство грубой силы…»

«Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ: «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано! Выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних — пригонят других». Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем. Людей много. А людей этих хватают в тылу, на полях, на заводах, одевают в шинели, дают винтовку и — «Вперед!»

«В пехотных дивизиях уже в 1941-1942 годах сложился костяк снабженцев, медиков, контрразведчиков, штабистов и тому подобных людей, образовавших механизм приема пополнения и отправки его в бой, на смерть. Своеобразная мельница смерти. Этот костяк в основе своей сохранялся, привыкал к своим страшным функциям, да и люди подбирались соответствующие, те кто мог справиться с таким делом. Начальство тоже подобралось нерассуждающее, либо тупицы, либо подонки, способные лишь на жестокость. «Вперед!» — и все. Мой командир пехотного полка в «родной» 311-й дивизии, как говорили, выдвинулся на свою должность из командира банно-прачечного отряда. Он оказался очень способным гнать свой полк вперед без рассуждений. Гробил его множество раз, а в промежутках пил водку и плясал цыганочку. Командир же немецкого полка, противостоявшего нам под Вороново, командовал еще в 1914-1918 годах батальоном, был профессионалом, знал все тонкости военного дела и, конечно, умел беречь своих людей и бить наши наступающие орды…»

Чего стоил, например, переход через железнодорожное полотно под Погостьем в январе 1942 года! Этот участок простреливался и получил название «долина смерти».
Убитых стали собирать позже, когда стаял снег, стаскивали их в ямы и воронки, присыпая землей. Это не были похороны, это была «очистка местности от трупов». Мертвых немцев приказано было собирать в штабеля и сжигать.
Видел я здесь и другое: замерзшие тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх на перекрестках дорог в качестве указателей».

«Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока, как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»! Но все это обнажилось лишь весной».

Вот что после войны рассказал немец, участника боёв у Погостья.
«Едва брезжил рассвет, толпой атаковали красноармейцы. Они повторяли атаки до восьми раз в день. Первая волна была вооружена, вторая часто безоружна, но мало кто достигал насыпи.
Четырнадцать раз атаковали нашу позицию, но не достигли ее. К концу дня многие из нас были убиты, многие ранены, а боеприпасы исчерпаны. Мы слышали во тьме отчаянные призывы раненых красноармейцев, которые звали санитаров. Крики продолжались до утра, пока они не умирали».

«Много я видел убитых до этого и потом, но зрелище Погостья зимой 1942 года было единственным в своем роде! Надо было бы заснять его для истории, повесить панорамные снимки в кабинетах всех великих мира сего – в назидание. Но, конечно, никто этого не сделал. Обо всем стыдливо умолчали, будто ничего и не было».

«Победа 1945 года! Чего ты стоила России? По официальным данным — 20 миллионов убитых, по данным недругов — 40 и даже более. Это невозможно даже представить! Если положить всех плечом к плечу рядом, то они будут лежать от Москвы до Владивостока! Миллионы и десятки миллионов — звучит достаточно абстрактно, а когда видишь сто или тысячу трупов, искромсанных, втоптанных в грязь, — это впечатляет.
Сейчас мы склоняем и спрягаем в печати и по радио цифру 20 миллионов (сейчас около 27, А.Т.), даже вроде кокетничаем ею и хвастаемся, упрекая западных союзников в том, что они потеряли меньше. А когда речь заходит о конкретных событиях, о Погостье, Синявино и тысячах других мест на других фронтах, мы замолкаем. Конкретные факты ошеломляют, рассказывая о них, надо называть конкретных виновников событий, а они пока еще живы. Так и молчим, а война выглядит в газетах и мемуарах даже очень прекрасно».

«Танков даже больше, чем у немцев. Не все, правда, новые, но для обороны больше, чем нужно. И самолетов немало, но мы умудрились потерять в первый же день войны 2 тысячи машин на аэродромах, на земле! Одним словом, как всегда, был развал, головотяпство, негодная организация. Теперь, через много лет после войны, я думаю, что иначе быть не могло, ибо эта война отличалась от всех предыдущих наших войн не качеством, не манерой ее ведения, а лишь размахом».
«Оружие у немцев и у нас было неплохое, однако немцы были лучше обучены и не лезли зря под пули. Вспоминаю, как происходило обучение нашего, вновь сформированного, пехотного полка: мы бегали по лесу, кричали «Ура» и ни разу не стреляли по мишеням – берегли патроны. У немцев все было наоборот – каждый солдат отлично стрелял, умел быстро окопаться и оценить обстановку.


 «Всю правду знает только народ», — сказал незадолго до смерти Константин Симонов, услышавший эту великую фразу от солдат-фронтовиков.
Один из наших писателей-фронтовиков писал мне следующее:
«Я был на Керченском полуострове в 1942 году. Мне ясна причина позорнейшего поражения. Полное недоверие командующим армиями и фронтом, самодурство и дикий произвол Мехлиса, человека неграмотного в военном деле... Запретил рыть окопы, чтобы не подрывать наступательного духа солдат. Выдвинул тяжелую артиллерию и штабы армии на самую передовую и т. д. Три армии стояли на фронте 16 километров, дивизия занимала по фронту 600-700 метров, нигде никогда я потом не видел такой насыщенности войсками. И все это смешалось в кровавую кашу, было сброшено в море, погибло только потому, что фронтом командовал не полководец, а безумец...»

«Мы прошли через всю войну, и мы помним ее всю - от начала и до конца. И мы не собираемся ничего выбрасывать из истории, потому что любые изъятия искажают общую картину. Только изобразив всю меру наших несчастий в начале войны и весь объем наших потерь, можно показать всю длину нашего пути до Берлина и всю меру усилий, которых потребовал от партии, от народа, от армии этот бесконечно длинный и бесконечно трудный день».

«Не будь 1937 года, мы к лету 1941 года были бы несомненно сильнее во всех отношениях, в том числе и в чисто военном, и прежде всего потому, что в рядах командного состава нашей армии пошли бы на бой с фашизмом тысячи и тысячи преданных коммунизму и опытных в военном деле людей, которых изъял из армии 1937 год. И они, эти люди, составили бы к началу войны больше половины старшего и высшего командного состава армии».

Маршал А.М.Василевский, дважды Герой Советского Союза с двумя орденами Победы:
«Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в тридцать девятом году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозина Мерецкову, был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы».