Русский бог

Об одном рассказе одной женщины

Однажды…
Когда она это рассказывала…
Я тогда был ещё так называемым начинающим…
И я тогда, слушая, – весь, помню, горел!
Лицом. И особенно – всем моим нутром.
Во мне – в те минуты – бесилась, как бы её обозначить, бесовская ликующая мстительность.
К самому себе.
Я тогда – кто бы знал… а потому я и слушал с тем возмущением на самого себя и со стыдом за самого себя… -- я тогда говорил себе.
Громко!
Заполняя и испепеляя изнутри всю мою душу.
Ты!.. Никогда!.. Об этом!.. Не напишешь!..
Начинающий…
Да и впредь -- всё равно никогда не напишешь.
Потому что… потому… называется на «у»…
Как приучила тебя с детства бестолково-злая и многозначительная тарабарщина.


…Больница.
Палата…
Что может быть грустнее!
Этой тишины… этой, повсюду, белизны… этой, с резким известным запахом, стерильности…
И этого – понимания.
Своего, на данный момент, в жизни положения.
Понимания – своей зависимости. От чего-то такого… что известно, во что очень хочется верить, одним этим, в белых халатах и в белых шапочках, сосредоточенным, будто бы иноземным, существам…
…А на улице – лето!
Там – за стеклянными стёклами – скрип лапками голубей по железу подоконника… зелёное колыхание ветвей… отдалённые, будто во сне, перестуки трамваев…


…Вдруг.
В палату в эту – «лежачую» – женскую…
Пробуждение или, наоборот, опьянение!
В палату – целая толпа!
И все – в своём, пахнущим летом, уличном. С чуть накинутыми на плечи белыми, будто летние же крылья, халатами.
Женщины! Мужчины! Весёлые, радостные! Какие бывают – подходя с поздравлениями к молодожёнам – только на свадьбах!..
С цветами! С пакетами!
А тут…
Так они все – к одной.
Из других всех.
Из всех здесь лежащих.
…Кто они?
Посторонний, из свидетелей, -- только гадай…
Родня. Наверно…
Друзья. Наверно…
Коллеги. Может быть…
Да не всё ли равно.
Они такие многие все – и к ней к одной!


…И вот, дескать.
Она.
Рассказчица.
Мол, тогда и там.
Тоже, небось, вдруг!
Обнаружила… нечто необычное! прямо необычайное!
И в то же время – самое очевидное.
До наивности.
К ней… за вся время… пока она тут… лишь однажды приходила одна знакомая с работы.
Что-то принесла.
Посидела.
Пошептались.
Ушла.
Вот она, свидетельница, и обнаружила – то необычайное и очевидное.
Разительное.
И разящее.
К ней – никого.
А к этой – целая делегация.
…Понятно.
Всё понятно, впрочем, ей.
С детьми с её – сейчас дома бабушка…
Муж её, активист-общественник, – весь в своих тех злободневных неотложных хлопотах…
На её работе, в её цехе, – как всегда, вообще завал…
Всем, во всём городе, – некогда.
Некогда?..
Или -- как?..
…А что же – со всеми с этими?
С той, что лежит тут на койке, и с теми, кто целой демонстрацией ввалился сюда к ней…


…Она рассказывала о том случае – с умилением. Даже, кажется, не моргая…
Таким голосом… таким тоном…
Рассказывала – как о подсмотренном ею однажды явном, чарующем-пугающем, видении. И, опять и опять, оживляя то видение перед своими глазами…
Рассказывала -- как о сказочной сказке.
Но всё-таки – сказке.
То есть – всё-таки светлой!
И, одновременно, рассказывала – с грустью…
С грустью!
Рассказывала – повествовала о том случае ещё и… как о некой беде… о некой длящейся беде-страде…
Как о напасти, однако, – естественной, природной.
Несомненной, но неустранимой.
Неприятной, но неизбежной.
Как о напасти – само собой разумеющейся.
Присущей…
И раз навсегда принятой.
И – никем не оговорённой, всеми умолченной…


Я, слушая её, -- уже и сам явно видел всё то, в той палате, происходившее… уже рисовал себе всех тех гостей…
А сам – будто лишь тут увидел и саму мою собеседницу:
Блондинка… голубоглазая…
Приветливая… доброжелательная…
И, да, -- с той, воспетой-загадочной, генетической грустью во всём её облике-лике…
Ожидающей, просящей – прямо-таки требующей жалости!
К ней к одной?..
Или… ещё к чему-то?..
Вот и – та моя вгоняющее в краску догадка:
Не может ведь так быть, чтоб у них у всех, у тех, в больницу, паломников, не было никаких своих семей, никаких своих, на тот день, забот…
Не может так быть, чтоб они все никто нигде, средь бела дня, не работал…
А вот – собрались.
А вот – пришли.
СВОИ – К СВОЕЙ.
…Кто они, те гости, те посетители, такие были? – Люди, рассказывает моя блондинка, судя по одной их внешности и манерам, приличные, интеллигентные…
Ещё, дескать, какие-то, что всегда бросается в глаза, в чём-то особенные…
Ну, одним словом, – не русские.


…Я тогда – тот самый начинающий – невольно, неизбежно проецировал ту, в той палате, ситуацию на самого себя. – Почему – весь выжженный изнутри этой своей фантазией – и горел…
Соизмерял то, в палате и вообще в жизни, положение – на мою биографию, на всю мою судьбу…
Вот бы – ко мне ТАК ЖЕ! Ко мне бы, начинающему пишущему, -- ТАК ЖЕ! Всем моим родным. Всем моим друзьям! Всем и всяческим коллегам!..
Всем моим – ко мне бы ТАК ЖЕ!
Ты метаешь стать писателем?! О как это здорово! Молодец! Всё брось и дерзай!.. И нельзя ли тебе в этом как-то помочь?! Главное, как мы все, все твои родные-друзья-знакомые, можем тебе в твоём стремлении помочь?! Говори же скорей и напрямую! Как мы все, твои все, в этой твоей мечте можем тебе помочь?!
Но – но…
Было то, что было.
И понятно что.


…Что ж.
Вернее – итак.
Грусть-то та – почему?..
Грусть её, той белокурой женщины.
И, как оказалось, моя.
Грусть – потому что ей это всё, тогда в той палате, так ослепительно бросилось в глаза?..
Потому что к ней, и правда, не приходили ни родные, ни друзья, ни знакомые с её завода?..
Или потому что она… какая-нибудь завистливая?..
Потому что она попросту праздно запоминает всё что ни попадя?..
Что она, наконец, – такова по своему характеру и склонна всё этакое разное замечать и отмечать?..
Потому ли – что она теперь об этом, сам факт воспоминания, попросту рассказывает?..
Поэтому и грусть?..
И у неё.
И у меня.
Так что мы с нею – в одной и той же беде-страде.
Или потому, что об этом обо всём… остаётся лишь как-то домысливать…
Например, так, что она, эта памятливая женщина, в больнице или на улице, или где б ни была, -- всегда и повсюду… как бы, что ли, дома? как бы, что ли, на своей родине?..
Ну и, мол, чего еще тебе…
И тогда уж – тут не просто грусть, а какая-то серьёзная печаль.
Которую, печаль-тоску, -- ещё бы и понять…
Или вообще.
Та грусть-печаль потому, что на эту тему… говорить не принято?!..


Но тогда было со мой – так.
А ныне со мной – этак.
И этот мой рассказ – как всегда бывает! -- ещё и… о самом этом моём рассказе.
Было то, что было.
И та моя, слушателя, краска и огонь были тогда, конечно, моей слабостью…
Тоже неизбежной?..
Может быть, и простительной…
Во всяком случае, понятной.
Ну да ладно…
Ведь имел я уже к тому времени, на моём начатом зыбком поприще, основательную помощь – достойное, профессиональное, одобрение...
И ещё, конечно, -- то самое:
«Барклай, зима иль русский бог»!

Ярославль, 26 апреля 2025

(С) Кузнецов Евгений Владимирович