От Селигера до Пиллау

Деревянный дом деда Миши пах яблоками и старыми книгами. Запах этот въелся в память, как мелодия старой песни, которую помнишь наизусть, даже если давно не слышал. Я, маленькая девчонка, бегу по скрипучим половицам, а за мной – сестра, на 3 года старше. Мама снова на работе, и мы, как всегда, у дедушки Миши и бабушки Маши.

Дед Миша… Он не был мне родным. Он был братом моего родного деда, которого я никогда не видела. Деда, погибшего в госпитале в сорок третьем. Но дед Миша… он был мне ближе, чем кто-либо. Он был моим дедом, настоящим, теплым.
Высокий, статный, с густой, серебристой бородой и усами, он казался мне великаном. Его руки, загрубевшие от работы, были такими сильными, но такими нежными, когда он брал меня на колени. У него были другие внуки и внучки, дети его сыновей. Но я жила рядом, и мне, наверное, доставалось больше всего его тепла.
Он рассказывал мне сказки, читал книги, учил различать птиц по голосам. Разрешал стричь бороду и усы.
На лето  к бабушке с дедом приезжала родная  внучка Надя из города на Волге-Астрахани. И тогда большая беседка в саду превращалась в корабль. Мы вместе с дедом мастерили из  алюминевой проволоки оснащение для корабля: штурвал, бинокль и т.п. Надя знала в этом толк, потому что ее отец был капитаном на транспортном судне.
Но больше всего я любила слушать его рассказы о войне. Не о героизме и победах, а о буднях солдата, о голоде, холоде, о друзьях, которых он потерял.

Красноармеец Михаил Коваленко  прошел войну от звонка до звонка. С самого пекла, с августа сорок первого. Вчерашний колхозник, он влился в 5-ю стрелковую дивизию, в самое сердце 4-й ударной армии. Тогда, в августе, он еще не знал, что такое война. Думал, как в кино: атака, крики "Ура!", победа. Но кино оказалось совсем другим.
Первые месяцы – сплошной отход. Пыль дорог, голод, страх в глазах товарищей. Озера Велье и Селигер стали первым рубежом, где они попытались зацепиться. Михаил помнит ледяную воду, пронизывающий ветер и постоянные обстрелы. Земля дрожала, небо рвалось на куски. Он научился рыть окопы быстрее, чем пахать землю, и различать звук летящего снаряда, чтобы успеть прижаться к земле.
Торопецко-Холмская операция, январь-февраль сорок второго… Михаил помнит заснеженные леса, где каждый сугроб мог оказаться замаскированным пулеметным гнездом. Мороз пробирал до костей, но страх грел сильнее. Он видел, как умирают его товарищи, молодые ребята, еще не успевшие пожить. Видел, как их засыпают снегом, чтобы весной похоронить по-человечески.
Потом были Невельско-Городокская и  Полоцкая наступательные операции. Михаил научился убивать. Не с ненавистью, а с холодной, расчетливой необходимостью. Он понимал, что если не он, то убьют его.
Во второй половине сорок четвертого, в составе 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов, они гнали немцев на запад. Режицко-Двинская, Рижская, Мемельская… Михаил помнит освобожденные города, разрушенные до основания, и радость в глазах измученных жителей. Но радость была недолгой. Впереди ждала блокада Курляндского полуострова.
Курляндия… Болота, леса, постоянные обстрелы. Немцы отчаянно сопротивлялись, понимая, что это их последний рубеж. Михаил  видел, как его дивизия тает, как умирают его друзья. Он сам был ранен несколько раз, но каждый раз возвращался в строй. Он не мог бросить своих товарищей, не мог предать память погибших.
В апреле сорок пятого 1-й Прибалтийский фронт был упразднен. Их, измотанных, но не сломленных, перебросили в 3-й Белорусский фронт, в Земландскую оперативную группу войск. Восточная Пруссия… Последний оплот фашистов.
Пиллау пал 25 апреля. Михаил помнит этот день. Артиллерийская канонада, дым, гарь, крики. Он стоял на берегу Балтийского моря и смотрел на руины города. Война, казалось, закончилась. Но последние подразделения немцев еще сопротивлялись на косе Фрише-Нерунг.
8 мая, когда последние немецкие солдаты сдались Михаил стоял на берегу косы. Он смотрел на серое, холодное море и не чувствовал ничего. Ни радости, ни облегчения. Только усталость. Тяжелая, всепоглощающая усталость.
Он прошел всю войну. Видел смерть, видел ужас, но он выжил.
 И умер он в 94 года.
Я помню, как он доставал из старой шкатулки свои награды:2 медали "За боевые заслуги", 2 Ордена Красной Звезды, Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Они были потертые, с тусклым блеском, но для меня они сияли ярче солнца. Он никогда не хвастался ими, не рассказывал о подвигах. Просто говорил: "Это память, внученька. Память о тех, кто не вернулся".
Он не любил говорить о войне. Но я чувствовала, что это важно. Важно, чтобы я знала, чтобы помнила. Он хотел, чтобы я понимала цену мира, цену жизни.
Бабушка Маша ворчала на него, когда он начинал рассказывать о войне. Говорила, что это не для детских ушей. Но дед Миша только улыбался своей доброй, мудрой улыбкой и продолжал говорить.
Он прожил долгую жизнь и умер в 94 года. Он видел, как я росла, как шла в школу, как влюблялась. Он всегда был рядом, его мудрый совет, его поддержка, его любовь.
Когда его не стало, мне казалось, что мир стал серым и пустым. Я потеряла не просто деда, я потеряла часть себя. Но я знала, что он всегда будет со мной. В запахе яблок и старых книг, в скрипе половиц, в тихом шепоте ветра в саду.
Я помню его рассказы, его уроки, его любовь.  И я знаю, что он гордился бы мной. Я живу так, как он учил, ценю мир, ценю жизнь, помню тех, кто не вернулся.
Иногда мне снится маленький дом и беседка в саду…
Дед Миша… Он не был мне родным по крови, но он был моим дедом. И я всегда буду помнить его