На море качка

Как всё же быстро пролетает жизнь. Как песок сквозь пальцы утекает время.
Детям всегда кажется, что их родители вечны.
  Пап, как всё же жаль, что у нас с тобою так и не состоялся самый важный разговор. Я была наивно уверена, что всё у нас ещё впереди, что я все еще успею.
  В детстве часто слышала от тебя: « дочка, не смогу я тебе сейчас всего объяснить, но когда вырастешь, повзрослеешь ты многое поймёшь сама.»
  Знаешь, пап, я действительно многое о тебе поняла, осознала уже после твоего ухода.
  Если бы ты знал, как я сейчас сожалею, что не попросила тебя тогда рассказать более подробно о некоторых отрезках твоей жизни.
  Надо было всё бросить, выкроить несколько дней и специально ради одного этого разговора поехать к тебе.
  Конечно будучи ребёнком я ничего толком понять не могла. Тем более, что ты был связан  гос тайной и каждый год тебя вызывали в военкомат подписывать вновь и вновь какие-то секретные бумаги о неразглашении этой самой  государственной тайны.
  Но вот когда я была уже взрослой, ведь я прекрасно понимала, что должна обо всём узнать «от первого лица» так сказать.
 Хотя ты сам прекрасно знаешь как это всё было.
 Когда приезжала в отпуск к вам — в родительский дом начиналась такая  кутерьма. Дети и свои и племянники, родня ближняя и дальняя. Дом превращался в проходной двор. Всех надо накормить, за всеми убрать - не до разговоров. Ты к тому же до последнего всю свою жизнь с утра до ночи пропадал на работе. Да, что говорить. Ну, а теперь, когда твоя "младшенькая" уже дожила до пенсии, где и у кого что узнаешь?
 Про отца твоего — моего деда Александра я, кстати, многое узнать все же
смогла.
 Узнала например, что умер он в госпитале, где лежал после осколочного ранения живота. Узнала где находится в Венгрии его могила.
 А вот с тобой всё оказалось сложнее. До сих пор вся информация закрыта. До архивов не добраться.
 Я ещё ребёнком понимала, что с тобою произошло что-то экстраординарное в армии. Но тогда мне лишних вопросов задавать не позволялось.
 До сих пор из раннего детства обрывками помню разные ситуации. Помню как друзья называли тебя «на море качка». К тебе это прилепилось, как кличка.
 На всех праздничных застольях вся родня знала, что тебе много пить нельзя, а то начнётся та самая «на море качка».
 Несколько раз будучи ещё маленькой девочкой я была её свидетелем и очень её боялась этой "качки".
 Сейчас я понимаю, что конечно детей от всего в жизни оградить невозможно.
А тогда…
 Помню ты крепко подвыпивший лежишь на диване, сбежав от застолья и уткнувшись в подушку горько плачешь. Плачешь навзрыд.
 А я стою и не знаю что делать. Ведь ты мой защитник, ты у меня самый сильный, самый умный. Как ты можешь быть слабым и так плакать? Я подхожу, глажу тебя по голове, успокаиваю: « пап, не плач, всё же хорошо, мы все тебя очень любим.»
 А ты не просто плачешь, но ещё и разговариваешь при этом сам с собою. Это пугает. Я слышу только обрывки фраз из которых совсем ничего не понимаю:
« Ребятки… ребятки... братушки… держитесь… на море качка… на море качка… не умирайте, родненькие...  мы одни в море… не умирайте, прошу.. больше не умирайте.. Олежек, зачем мы с тобою выжили? Всё равно ведь здесь почезнем, так уж лучше бы со всеми вместе.»
 А на другой день после «качки» ты как ни в чём не бывало, просыпаешься и совершенно не помня своего вчерашнего пьяного бреда, занимаешься своими обычными делами или, как обычно, идёшь на свою работу.
 В семье было негласное табу всем запрещалось напоминать тебе о вчерашней «качке», чтобы тебя не расстраивать.
 И опять шли за днями дни. Ты был большой умница. Всегда хорошо зарабатывал, баловал нас как мог. Помню один раз ты потратил всю тринадцатую зарплату, купив мне-пигалице шикарное пальто. Но я тогда была уже чуть постарше.
Ещё ты всегда очень много читал.
Просто поговорить с тобою твои друзья шли через весь посёлок.
Мне было радостно осознавать, что тебя уважают.
 Помню дядя Коля — главный инженер — электрик нашего района как-то
так же однажды пришёл к тебе в гости и вы с ним долго сидели в саду на скамейке. Я слышала его слова: « Я, Витька,  иду к тебе через весь посёлок просто чтобы поговорить. Ты здесь для меня как луч света в тёмном царстве. Если бы не ты я бы наверное давно спился.»
 Мне почему-то было приятно это слышать. И потом у вас начинаются интересные споры и долгие разговоры, но я ничего из них не понимаю. Слышу только фамилии каких-то незнакомых мне мужчин — видимо  ваших с дядей Колей общих знакомых. Я никого из них не знаю.  Слышатся в контексте разговора фамилии: Ушинский, Ухтомский, Ключевский, Вернадский, Чижевский, Булгаков, Бердяев, Флоренский и Бог весть кого ещё обсуждаете вы с дядей Колей - простые деревенские мужики разговаривают за жизнь.
Помню ваши традиционные пятничные ссоры с мамой из-за того, что она опять на выходные из библиотеки принесла давно тобою прочитанные книги — самому тебе ходить по библиотекам было некогда. Мама на тебя ругается с кухни:
- Вечно тебе со чтивом, Вить, не угодишь! Ходи и выбирай сам! Зав библиотеки из-за тебя уже плачет. Они виноваты что ли что ты всё уже перечитал?- и начинаются пререкания:
- Ну, что ты ерунду говоришь! Ну какое же «всё»! Я же просил историческое что-то из жизни Петра Первого, можно Ивана Грозного. Им сложно что ли что-то подобрать?
 А потом долго, долго жизнь идёт своим чередом.  А потом опять срыв и снова повторяется «на  море качка».
 С какого-то момента я своей обязанностью начинаю считать спасать тебя от неё. Ни у кого в семье так быстро не получается тебя от неё избавить. Когда начинается твоё бесконечное, бредовое: « Олежек, милый, зачем мы с тобою здесь посреди моря? Пить, пить… Умереть бы уже и не мучиться больше. Никто не спасёт, никто нас не спасёт… Олежек, ты слышишь меня? Ты без сознания, родной! Я не понимаю сколько мы здесь. Я кажется и сам впадаю в забытьё… Все погибли братушки, все погибли только мы с тобою остались, Олежек» - я сажусь тихонько к дивану и начинаю гладить тебя по голове: «папочка, не плач, всё уже хорошо, ты дома, мы тебя все очень любим, не плач. Ты всех пугаешь своей «качкой». Стыдно будет если кто-нибудь чужой услышит, все будут тебя сумасшедшим считать. Ты поспи. Я всё глажу твою голову и что-то говорю, говорю и «качка» потихоньку отступает, а ты спокойно засыпаешь. В моменты своей «качки» ты иногда на минуты приходишь в себя и начинаешь просить прощения:
- Доченька, меня, что опять «качает»? Прости меня. Это пройдёт.
 Помню как-то среди ночи ты меня сонную вытаскиваешь из кровати и зачем-то тащишь в большую комнату. На дворе ночь, а в комнате горит свет.
 Мою старшую сестру на руках держит какой-то незнакомый мужчина. Сестра как и я не понимает, что происходит и жмурится с просоня от бьющего в глаза света.
 Ты зачем-то несколько раз подбрасываешь меня под самый потолок, потом кружишь, кружишь: « это моя младшенькая, смотри, Олег, какая!» и , после  передаешь меня на руки к маме и её при этом обнимаешь и целуешь.
 А потом вы начинаете обниматься, и даже радостно подпрыгивать с этим незнакомым мне мужчиной: « Олежек, Олежек, как я рад, что ты ко мне заехал!» - говоришь ему ты. На, что он отвечает: « А я, Витька,  в командировку поехал. Я всё заранее просчитал. Ну и пусть думаю, что ночью и, что всего два часа между поездами, зато Витьку повидаю!»
 А потом вы сидите на диване в обнимку и оба, с неожиданно вдруг ставшими серьёзными лицами, о чём-то полушепотом разговариваете.
 Мой сон сломан. Я уже не совсем маленькая и кое-что даже понимаю. Мне любопытно о чем вы там говорите.Я прислушиваюсь. До моего слуха доносятся некоторые обрывки фраз: «Меня каждый год вызывают — о неразглашении бумаги подписываю. Они же целый год не знали что с нами делать. Если бы мы с тобою вместе со всеми тогда погибли им бы даже так проще бы было. Похоронку маме на меня прислали, что мол погиб в Баренцевом море на учениях. Мама с моей тётушкой в Архангельск ездили, всё пытались разузнать обо мне хоть что-то. Но всё конечно без толку. Похоронили они меня в общем.»
 И потом голос твоего друга: « Это чудо, что мы выжили. То рыболовецкое судно Норвежское совершенно случайно нашу шлюпку заметило. Сколько мы оба без сознания в море проболтались — Бог весь. И они тоже полгода в госпитале в Норвегии не знали, что с нами делать. Потом Москве передали и те сколько ещё продержали. Но видно Судьбе мы с тобою, Витька, зачем-то были нужны. Да и просто мы с тобою самые здоровые были. Помнишь на соревнованиях по лыжам от северного военного флота я первое место занял, а ты вторым пришёл.»
 Вы всё говорите, говорите, а меня начинает смаривать сон.
А через год ты получаешь письмо от жены твоего армейского друга Олега, где она сообщает, что он умер среди полного здоровья, просто во время еды подавившись вишневой косточкой.
И когда в очередной раз приходит твоя «качка» ты плачешь и без конца повторяешь: « Один, один из всех остался.. Один, совсем один… Олежек, ну как же так глупо… Зачем меня Судьба одного оставила? Братушки мои, братушки, все в море, все в море… Опять пошла на море качка...»
 А я всё глажу и глажу тебя по голове: « Папка, не плач, не плач, всё же у нас   хорошо, мы все тебя очень, очень любим. Ведь если бы ты погиб тогда, в той качке, то не было бы тогда на свете сегодня ни меня, ни Танюшки. Всё же у нас тобою хорошо, папка, всё у нас  хорошо. Мы тебя любим» - ты на секунды включаешься в реальность - доченьки, простите меня. А я ведь сыновей хотел когда-то. Я же не знал, что такое дочки - папа засыпает, а его злая «качка» опять надолго уходит.