Мёд, молоко, масло

Я дрогнула веками и попала в мутное, неясное осознание действительности. Похрипывающие пересохшие губы и не дышащий нос по прежнему принадлежали мне. Тело под пледом, свистящее легкими рядом, было уже не мной, а кем-то еще. Я потянулась и осторожно выпустила щупальце руки. «Дарт?», - рядом могла быть Дарт, и я была бы отчаянно рада ее видеть. Больше рядом не могло быть никого, так казалось. Кончики пальцев дотронулись до волос и не обнаружили привычных, с детства знакомых до корней локонов. Я ласково провела по коротким светлым волосам. Голова мурлыкнула и прижалась ближе. В ней не обнаружилось того, кого  ждала, но я продолжила ласково гладить соломенные, мягкие волосы. Блондинка, лежавшая рядом, оказалась знакомой, которую я вчера попросила выгулять собаку, если не успею вернуться с ярмарки. И теперь, ероша тонкие волосы, я вдруг вспомнила, как она ждала меня здесь всю ночь, как выловила утром возле подъезда – полуобморочную и замерзшую. Она ставила чайник, готовила завтрак, который для меня был еще ужином. Закрыла окно, натащила мне на спину свитер, а потом отпаивала чуть ли не из ложки и, морщась, думала о том, где я держу уксус, если вдруг придется делать компрессы. Чувство едкой благодарности забилось во мне, запульсировало в горячем вздувшемся пальце левой руки, воспаленном, видимо, от случайного укола обо что-то.

- Спасибо, Настён. Ты хорошая, – выдавила я сжато, вложив в нехитрую благодарность столько сентиментального чувства, что еще пару лет назад перестала бы уважать себя после этого. Я всегда считала себя жестокой. Раньше.

Теперь похрипывала, и очень четко черной своей головой понимала, что болеть в одиночестве хорошо только тогда, когда есть уверенность, что кто-то о тебе помнит и успеет прийти в последний момент, чтобы остановить на грани бреда. А так, когда сил верить в это совсем не осталось (и поблизости нет Дарт), все-таки надежнее, чтобы кто-то лежал рядом. До чего я еще не опустилась окончательно, так это чтобы забыть полностью обо всех различиях и принять для себя формулировку, чтобы рядом был хоть кто-нибудь. Кто-нибудь меня не устраивал, число людей, возможных в роли моей больничной сиделки, ограничивалось предельно маленькой цифрой. (Видимо, я была недостаточно сильно больна). Теперь в нее вошла и Настя, так искренне заставлявшая меня проталкивать мелконарезанный сыр в огрубевшее, сопротивляющееся болью горло. Я гладила ее голову, чувствуя ладонью, как сквозь настороженность тревожно пробивается удовольствие. Господи, как же все-таки женщинам не хватает ласки. Веки опустились на место, и вспомнился прошлый день: я рядом с ним и все, что нужно – невзначай коснуться плеча, упасть в руки, прижаться. Сучье выражение, глубоко спрятанное во взгляде, сучья преданность и такая же сучья тоска о хозяине. Сука! Я улыбнулась. Этого не выразить в словах. Как захлестывает паника, когда он кусками вышвыривает меня из себя, умом хочет, чтобы я исчезла, а душой – осталась. Он умный! Ужас плещется во мне, налитый по самую кромочку, – умнее своей души? Не переживу этой беды – сука! Кашляю, кашляю, кашляю…

Вытряхнув истеричные мысли, я с трудом собираюсь подобрать под себя ноги и встать. Оплывшие ножки журнального столика, покосившийся телевизор, глаза слеповато и нехотя вновь открывают старый мир. Что знает обо мне он? Как я просиживаю перед компьютером часами, выстукивая истонченные психически тексты, чтобы не жаловаться каждый раз: «С тех пор, как ты решил, что мне без тебя будет лучше, я надрываюсь от ожидания. Я знала с самого начала, что ты примешь это решение, но зачем заливать все наши прошлые встречи чувством вины? Я умерила свой максимализм, и в свои чуть за двадцать согласилась отступиться от прочного жизненного кредо: «Все или ничего», а ты нет. Не можешь получить все и хочешь остаться ни с чем? Хотя бы кто-нибудь в этом мире будет думать друг о друге и улыбаться друг другу из-за соседних столиков?!»

Я научилась держать глаза открытыми за рулем, весь день в солнце, не спать, отжиматься и бегать, стоять под холодным душем и наслаждаться. Я не знаю, как могут болеть глаза? Ты действительно думаешь, что настолько мне не интересен, чтобы я не научилась самому элементарному? А ты? Уже знаешь, как это, когда матку словно протыкает спицей, а потом еще долго мерно вяжет внутри? Вероятно, детские шарфики. Как можно вечером ждать с работы, лепить пельмени и отбиваться от десятков чужих ненужных мужчин?

Моя рука задумчиво затихла на подушке, рядом с ее виском. Ноги вернулись в исходную позицию. Я так и не собралась встать и заняться утром. Первой поднялась Настя и исчезла на кухне готовить теперь уже настоящий завтрак. Хорошо, что рядом была женщина. Хорошо, что рядом не было другого мужчины и хорошо, что тебя тоже не было!

P.S. Кружка подогретого молока, ложка мёда, масло. Весь день спать. Под вечер заставить себя выбрести в кухню. Снова кружка, мёд, молоко, масло. Кру-жизнь…

4 октября 2002 г. 17:31:34