61. Модель прогулки по Пушкинской

– Теперь деревья высокие. Теперь они. Без листвы – высоты нет. Клети для птиц. А теперь – великаны, полнокровные. 
Это мы идем по Пушкинской, вокруг влажная весна и деревья в самом деле ширятся листами в стороны, тянутся позвонками вверх. Камни уличные греются, гигант Публичной библиотеки изживает своё прежнее платье. 
– Эх, как я был стар. Как же был стар... Иногда вспомнишь, вскрикнешь.
– Ну а любовь хоть была? – спрашиваю.
– Любовь? Много.
– Так расскажи. Это мне интереснее всего послушать, –  говорю.
– Любовь – с ней просто – тёмная комната, и там свет.
Пожилая женщина поодаль сидит и тихонько кормит грудью птицу. Накормит одну, а едят птицы быстро, ссаживает на землю и берт следующую, дает ей сосок. Но ведь уже тепло, не зима, теперь птицы могут сами найти еду. Если так продолжать, то они станут беспомощными. Кроме того – площадка вокруг вся измазана… 
– А иначе они станут есть пластик из мусорников, –  отвечает мне женщина недовольно. Прижимает птицу теснее к груди, склоняет к ней голову с длинным капельным носом.
– Не поспоришь.
– Я не собираюсь спорить, –  отвечаю. – Вот завели бы эти дамы дружбу с другими, которые кормят котов…
– Был случай… Просыпаюсь ночью, а за столом - у меня такой круглый стол посередине комнаты, очень красивый, черного дерева - сидит за ним тень. Крупная, скорее мужчина. Я спрашиваю – ты кто это, в такой час, и за моим столом, и не видно тебя толком. А он говорит:
– Вот как, обнаружен... Думал, присяду отдохну, кто же меня тут заметит.
– Но вот я заметил. Из сна вынырнул. С тебя правда.
– Твоя правда. Послужу тебе немного. Так что, ты спрашиваешь, кто я?
– Спрашиваю. Отвечай.
– Я отвечаю за незаметные вещи.
– Дух?
– Скорее бог, но такой, что обо мне никто и не знает.
– И что же это за вещи такие?
– Так те, что ты не замечаешь.
– Плохо ты объясняешь.
– Пример. В сорок лет ты не заметил, прямо в день рождения, что три волоса у тебя в брови стали из золотистых сероватыми.
– Но мне теперь только тридцать.
– Но не заметил ведь. Это простое. Иное и не расскажешь. Чего не видел, о чем не знаешь, того и не было, а вот для меня не так.
– Может тебе книжки писать?
– А кто же их читать будет, их и не заметят.
– Интересная у тебя жизнь, наверное.
– Я на твой вопрос ответил, даже на два. А теперь, будь добр – налей стакан воды и выплесни в окно.
*
– Я так и сделал. И больше его не встречал, хотя думаю, что этот бог всегда рядом. Вот и теперь я о нем вспомнил. 
Весна такая: днем жар, а вечером – краски. Днем хочется красок, но они только вечером, а к нему еще дорога – может и не остаться сил для наслаждения. Ведь нужна сила для наслаждения. Краски – утешительный приз уходящему или первая награда пришедшему. И еще есть некоторые штуки с временем. Вот, к примеру, идет семья, у них есть одна история.
– Да, мы завтра собираемся пойти полюбоваться цветением. Встанем пораньше, чтобы посвежее на улице и нелюдно. Пойдем в парк. Сирени, тополя, черёмуха. Что там еще? Нужно выбрать время и отправиться. Мы завтра пойдем смотреть черемуху, как цветет. Пойдем не спеша, вдохнем мокрый воздух. За руки возьмемся и отправимся. С улыбками. И потом мороженое. Именно, завтра полюбуемся деревьями, как они расцвели. Весна! Особенное время. Всё оживает. Кто же такого не заметит? Нужно пойти и посмотреть. Завтра отправимся. Вчера нет, не вышло, а завтра обязательно. Непременно нужно в парк, полюбоваться ветвями в самом цвету. Свежие лепесточки, аромат какой будет! Пофотографируемся. Завтра мы пришли любоваться. А ветки трясутся зеленые и пустые. Цветочки, засыпающие на земле, сказали нам, что вернутся. Ветер поднимает их горстью и снова отсыпает вниз, перемешивает с пылью. Завтра вернутся, они так сказали, и ветки подтвердили. И мы договорились с ними, что придем завтра, а они завтра будут на деревьях.
– Я сложил на восточный манер песню:
Мы придем завтра
На вишню смотреть в цвету.
Цветки на земле
Скажут:
«Приходите завтра».

*
Время и в самом деле – для кого шутка, а для кого сплошная досада. Так вот, есть минутки, буквально десять, когда солнце уже приготовилось, оседает тихонько, но прежде дает такие цвета, такие краски! Радуется всякий, кто в этот момент смотрит на небо и спускает взгляд на ветви, на далекие облака. А там несколько вдохов, и сама суть освещения уходит, как душа отлетает. И уже не смотришь, а высматриваешь, но пусто. Но только что – было. И кто видел – живет на несколько мгновений шире.

 
Меня перебивает сидящих на лавочке со своей правдой и лукошком клубники старик:
– Позволь-ка я скажу свою правду. Она сегодняшняя и трехглавая – отсекай любую, вырастут новые и побольше. Вначале ее душа: «Кто заработал, тот и прав». Дальше вот три головы:
1. Если ты заработал, и тебя не посадили, то ты красавец.
2. Если ты заработал, но тебя посадили, значит ты гад.
3. Если ты не заработал, и тебя еще и посадили – ты полный провал.
– А если не заработал, но и не посадили, – спрашиваю.
– Это что ты такое делал тогда?
– Не знаю даже. Ничего не делал… Такого… – говорю.
– Возвращаемся к началу. Кто прав?
– Кто заработал… – говорю.
– Ты в этой истории не заработал. Значит, полный провал.
*
– Сирень. Другое слово и дело – сирень. Кто те люди, наслаждающиеся ароматом сирени? Сиры, то есть сэры, или сирые? – рассуждаю я с позиции этимологии.
– Это неправильная этимология.
– Но ведь работает, в контексте? – говорю.
– Если так, то насладиться запахом сирени может каждый, только нос чтобы был.
– Как у той, с птицами, –  говорю. – Сэры вот так просто вдыхать ничего не станут. Это для сирых – с ветки сирень нюхать… 
*
– Не лучше ли послушать историю про убийство? – спрашивает нас прохожий.
– Оно всегда лучше, – говорю. – Про любовь бы еще послушал, но тема эта обходит меня стороной.
– О любви, боюсь, не особо умею. Но извольте про убийство, пока еще целы мои мысли и нервы:

 
Начинается всё в открытом море, зеркале неба, птиц, облаков и звёзд. Не помню, где именно мы подобрали того парня… В основном он спит. И когда спит – дрожит и бормочет. Надоедает команде, но не бросать же его в волны. По крайней мере пока. А когда бодрствует, он смотрит в сторону горизонта и рассказывает, что снова видел того, то ли человека, то ли не человека. Говорит – скоро остров, а там случится убийство. Мы уверяем его, что подобное не редкость, ведь нечасто островитяне рады пришельцам из моря. Он же бормочет, что это вовсе не рядовой грабеж, не взятие городишки, с его тощими женщинами и скудными богатствами. Нас ждет нечто иное. Ноги, говорит он, его ноги хотят летать, а голова – спрятаться. И снова скручивается под одеялом, засыпает. Жалки его глаза, постоянно слезящиеся, жалко его тощее тело…


Остров, к которому мы пристаем – скалы, потом холмы, потом леса. Дубы высокие, гудят при ветре. Не похоже, что где-то здесь есть поселение. Это ощущаешь сразу. Мёртво. Может на той стороне? Ни дыма в небе, ничего. Пока расположимся вон там, у подъема. Поставим парней охранять и еще пару отправим прогуляться немного вглубь, принести птицу или, если повезет, чего-нибудь пожирнее. Тут же один говорит, что видит источник.


– Воду видит? Источник. Это источник воды? – спрашиваю.
Именно так. Не проходит много времени, разведчики возвращаются. Несут связку битых птиц. Они обошли остров по правой и левой стороне, но не до конца. Никого не встретили, никого не слышали, кроме кошек. Небольшие кошки, дикие, в еду вовсе не годятся. Мы проведем здесь ночь, а утром отправимся дальше. Спутник наш развел костер, сделал это мастерски. Ощипал птиц, растер зерно в муку. Я впервые подумал, что мы везли его с собой не зря. Парни во вторую ходку поймали двух небольших кабанчиков, собрали ягод, а значит еды хватит еще и на завтра.
Мы поели, даже с лихвой. Выпили хорошенько разбавленного вина. Спутник предложил нам послушать песню. Аккомпанировать было нечем, поэтому он просто запел, опираясь на шум волн. Восхитительно, пел он как настоящий мастер. Он спел несколько вещей откуда-то из дальних стран, мы таких не слышали. Очень интересные. Потом одну известную всем. Выпив еще понемногу, мы, сытые и усталые, пребывали в прекрасном настроении. Песни унесли нас еще дальше, чем мы заплыли и, в то же время, вернули домой.


После почти вся команда уснула, кроме тех, кому пришлось стоять на часах. Певец наш еще не спал. Он придвинулся поближе и сказал мне, что боится. Он был снова тем помятым и протертым бродягой с испуганным взглядом. Чего же он боится? Что пением потревожил то, что обитает на острове. Я заверил его, что нам ничто не страшно. Но он мотает головой и говорит, что мы ничего еще не видели. Это тот самый остров. Именно здесь произойдет убийство. Что же, убить мы готовы всегда, говорю ему. Если кому-то нужно умереть – пускай выходит на нас. Хоть прямо сейчас. Больше мы не говорили. Где-то далеко орали коты. Я смотрел на ночные волны, на млечную линию луны. Что-то думал, вспоминал, а потом всё замерло и провалилось внутрь себя.


– И что же дальше? – спрашиваю. 


Дальше я спал.


– И всё? – спрашиваю. – А убийство?
Оно еще впереди. Так вот, во сне я увидел тот же остров, но будто бы что-то в нем изменилось. Гляди ты, не так много леса, а еще прямо через него проложена камнем дорожка. Ступени невысокие вверх, и туда дальше. Моих нигде не видно. Я давай по дорожке. По сторонам дивные статуи. Дальше сирени. Потом снова статуи. Воины, красавицы, волшебные животные. Позы экзотические. Впереди на дороге силуэт. Нагоняю мужчину. Он стоит на месте, спиной ко мне. Поравнялся с ним, смотрю – а он тот же, что и наш спутник. Только моложе. Крепок, волосы на голове кудрявые. Под мышкой держит шлем, в другой руке щит. На ногах у него диковинные сандалии. Он смотрит на меня, а глаза у него грустные. Сильные, но грустные. Я спросил, что он тут делает, о чем переживает.


А, это ты… Я тот герой, о котором пел тебе там, у костра.


Никогда не встречал героев.


И правильно, их давно нет.


Но вот ты, здесь! Какое чудо.


И в этом моя большая печаль. Не здесь я должен быть. Я заплутал в песнях, сказаниях, мечтах и догадках, и попал сюда. А с той стороны остался другой.


Страшно звучит и воистину печально.


Это еще не всё. Произошло то прямо перед одним из главных событий моей жизни, перед подвигом.


Что же это за подвиг?


Подвиг всей жизни! Я столько к нему готовился. Даже когда еще не знал его. Но подвиг мой там, а я тут. И обратно мне не выбраться…


Но ведь ты есть и на той стороне, просто другой.


Для подвига нужен я. Этот я, которого ты видишь теперь.


Мне нравишься ты, скажу от сердца. Чувству в тебе мужество, чудесную силу. Всегда мечтал увидеть настоящего героя. А что если я убью того, кто спит? Не вернешься ли ты тогда?


Нет, это не поможет делу.


А если я отправлюсь на подвиг вместо тебя? Ведь что-то должно произойти именно на этом острове?


Вон там, чуть далее. Но на подвиг должен отправиться именно я…


Там, куда указал герой, стоял полуразрушенный храм. Да, больше всего строение походило на храм. Небольшой, с колоннами где-то в два моих роста.


Мои сандалии летят. А шлем делает меня невидимым. Меч очень остр и особо изогнут. А вот этот щит. Гляди, какой он сияющий, как тонко отполирован лист бронзы на нем. Как зеркало. Все, что там, в той стороне, нельзя видеть глазами. Только через отражение. Мой подвиг ведет меня к свету, но, что более важно, ведет меня к…


– К любви?! – говорю я рассказчику. 


В стороне развалин мы услышали жуткий стон…


– Что дальше? Что? – спрашиваю


Дальше я проснулся. Остров был таким, каким я его оставил, сходя в сон. Я уже скучал по герою, которого встретил там. И мне было грустно за него. Я встал и пошел посмотреть, есть ли хоть след той каменной дороги, что я видел… Но ничего, никаких следов. Как же мне хотелось помочь ему, преодолеть вместе с ним ту неизвестную опасность.


– Тогда попроси своего соратника принести суму с твоими пожитками. Там, я верю, есть что-то полезное, –  говорю. 


Вот она, моя сумка. В ней я отыскал… Да, именно! Крупное зеркало из бронзы, в виде головы.


– Когда-то ведь ты выкрал его у одного скряги. И тот говорил тебе…
– Он сказал, что это зеркало отделяет сон от яви. И что же… Всмотревшись в землю, отраженную смутно в зеркале, я увидел камни, втоптанные, расколотые, разнесенные по сторонам. Они подбивались друг к другу, сбрасывали с себя землю и песок. Та дорога! Она восстанавливалась в отражении. Значит, если пойти по ней, как я и шел во сне, все еще можно найти место подвига. Меня окликнул наш спутник. Он спросил, куда я отправляюсь без него и команды. Я велел ему будить всех и сказать, что нам нужно разведать одно место. Спутник же мой прошептал, что чувствует – вскоре произойдет убийство. Все мы в большой опасности. Я, ведомый любопытством и острым желанием помочь лучшему из нас, рвался вперед. Из лесу послышался знакомый жуткий стон.


Пройдя совсем немного, на первой же опушке, мы нашли двух часовых. Они стояли на ногах, но были холодны и мертвы. Увиденное напугало нас, но я убедил всех продолжать путь и найти причину гибели друзей.
Чем дальше мы шли, тем чётче становилось изображение в зеркале, тем целее была дорога в нем. Только бы успеть! Я повернул зеркало так, чтобы увидеть отражение спутника, но он на бронзовой поверхности не появился. Команда поглядывала на меня с подозрением. Мы зашли глубоко в чащу. И вот, перед нами открылись развалины. Более того, в зеркале отразился герой. Он с удивлением обернулся и посмотрел на меня. Его глаза засияли. Грусть сменилась нечаянной надеждой. Он что-то прокричал, я видел, как открывается и закрывается его рот. Откуда-то из зарослей послышался знакомый жуткий стон. Мой спутник подбежал ко мне и сказал, что отныне я ни на секунду не должен отводить взгляд от зеркала. Вокруг раздавались крики товарищей. Что-то, чего они не видели или не замечали, губило их. Но я смотрел только в отражение, куда же еще. Сердце мое замирало. Это было настоящее чудо! Я увидел смутное и нечеткое отражение женщины. Очень высокая, в простом платье. Она страшно озиралась по сторонам, кричала и выдирала из головы пряди волос, и пряди эти извивались змеями. Я увидел – герой подкрадывается к ней, глядя на ее отражение в моем зеркале. Последний страшный крик… Герой поцеловал девушку в губы, она ответила на его поцелуй. В руке обезглавленное тело продолжало сжимать очередную змеиную прядь. В этот момент откуда-то из развалин вышли еще две девы, по-настоящему жуткие. В ужасе я отвел взгляд от зеркала. Только теперь, очнувшись от колдовского оцепенения, я увидел, что все мои товарищи обратились в холодные изваяния – кто-то продолжал стоять, кто-то упал. Спутник же мой вдруг взмыл в воздух, точно кто-то схватил его за ноги и тут же головой приземлился на камни, расколов ее. Последний раз я увидел его жалкие глаза уже вне черепа. Так я понял, что герою удалось совершил свой подвиг и крыться. Я и сам пустился в бегство, сунув зеркало обратно в сумку. Бежал, стараясь не смотреть по сторонам, и мне кажется, что бежал я много дней, а за мной, ужасно завывая, неслось что-то. Я вышел из зарослей где-то на Зеленом острове, и только здесь понял, что, можно передохнуть. Упал на землю и то ли спал, то ли бредил годами.
– Убийство, выходит, и в самом деле состоялось. Об этом непротиворечиво свидетельствует рассказ «Мисты». В нем находится тело той самой девушки, –  говорю. – Но куда делась голова?
– Я потерял всех товарищей, свой корабль и, кажется, разум! –  застонал наш рассказчик.
– А что кошки? – спросила прохожая, на руках несшая страшненького котёнка.
– Кошки? – удивился он.
– Да, как кошки? С ними-то всё в порядке?
– Кошки?! – переспросил он еще раз.
Женщина посмотрела на него с презрением и пошла дальше по улице. Котёнок фыркнул, придав презрению звук. В сущности, именно он задавал это вопрос, повелевая слабым разумом хозяйки.
– Теперь я стремлюсь только запрыгнуть на какой-нибудь корабль, идти по волнам как можно дальше отсюда, на край света. Страшны подвиги, страшна жизнь, теперь страшны даже сны!
На этом рассказчик, исхудалый и жалкий, покрепче запахнул крутку, оправил сумку на плече и побрел в сторону набережной.
*
– Мне тем временем вспомнилась иная история, о продавце клубники. Он приехал из дальних земель с гигантским горем и большим возом клубники. Горе было в том, что друзья его и враги перессорились из-за теплиц с той самой клубникой и пошли друг на друга войной. Небольшой войной, но кровопролитной. И вышло так, что в живых не осталось никого. И только этот самый продавец не участвовал в сражении, так как лежал в бреду дома. А как очнулся, так уже всё было кончено. Решил он вернуть своих земляков. Всех. Он напитал клубнику их душами и повез в Ростов. Там он устроился неподалеку от Центрального рынка и, вооружившись громкоговорителем, стал зазывать людей попробовать ягоды. Каждый мог съесть, чтобы опробовать товар, хоть лукошка – совершенно бесплатно. Да и цену он поставил смешную на килограмм. Люди стали подходить, пробовать, покупать понемножку. Клубника сладкая, сочная, ягоды крупные. У всех по губам и пальцам стекает кровь, все довольные. Когда еще так угостишься? Тут души, которые случайным образом разошлись по ягодам и заселились в новых людей, взглянули друг на друга новыми глазами, но старыми обидами, и тут же вспомнили, от чего все погибли в прошлый раз. Снова запылала ненависть, закипела, и люди стали изрыгать съеденное. В тот день вся улица была обмазана кровью, то есть соком, даже стены зданий. Продавец скрылся. Наверное, ему было несладко, от того, что не смог вернуть земляков. Да и на клубнике ничего толком не заработал… Ну хоть не попался. 
– Один человек, которого я готов назвать мудрым, сказал однажды, что подвига не нужно искать. Твой подвиг позовет тебя сам, и ты его не захочешь. То есть, именно твой подвиг – он тот, который тебе нежеланен. И это логично, ведь испытывать он будет что-то такое в тебе, что уязвимо, вовсе не то, что безупречно. А разве же ты хочешь так? – говорю.
– У солнца и вовсе никогда не бывает ночи. Но и ему может прийти сон...
– Теперь пора бы сказать, что именно у меня этот пройдоха стащил зеркало. Да, именно у меня, – говорит нам тот старик, рассуждавший ранее о трех правдах. – Тогда я приютил его, еще молодого и неопытного, учил его рыбачить и читать стихи. Ничему не научился он. Только и бредил о приключениях и прочей романтике. В какой-то момент он просто потерялся в грёзах. Все перемешалось в его мозгу. Тогда-то я и показал ему зеркало. Я хотел, чтобы он отделил то, что есть от того, чего нет. Но кто же знал...
– Видимо, зеркало – это не поверхность, а коридор. Жизнь – не прямая полоса, а лабиринт, – говорю. – Вовсе не стоит думать, что всё и навсегда ясно и определено.
– Ясно только камню, потому он и не двигается. 
– Или вот зрачок кошки, который может быть и полосой, и кругом, - окликнула нас раба кошек. – Всё зависит от силы света, погружаемого в ее зрачок.
– Говорите что хотите, но камни двигаются, – говорю.
Мы подошли к великолепному металлическому шару, где Поэт был представлен в разную пору своей жизни. Ажурная дуэль, ажурное детство. Внутрь этого и следующего шара вставили однажды по белой сердцевине из пластика. Шары с тех пор горели по вечерам. Но теперь уже шары Поэта не горят. А днём и вовсе. Вокруг и дальше всё густо усажено тюльпанами, что приятно отвлекает от подобных незадач. Поэт любил сказки, мистику, но об этом вовсе не нужно никому напоминать.
– Говорят, под Пушкинской течет река. От Речного училища и в самую глубь века девятнадцатого или дальше. Доказательством этому служит само Речное училище. Почему еще оно так названо, если не стоит на реке? И, конечно, ввалившиеся тут и там камни, а иногда и огороженные колдовскими деревяшками ямы, ведущие к той реке, не дадут соврать. Не по той ли реке до сих пор плывет голова бедного Орфея, плывет и пробуждает музыкантов и иных деятелей выходить сюда, терзать гитары, записывать строки, встречать первую любовь? – говорю.
– Своими рассуждениями ты напомнил о том, что мне надо бы по малой нужде. И даже усилил это желание. Где бы это сделать?
– Мочится чтущий богов, рассудительный муж либо сидя, либо – к стене подойдя на дворе, огороженном прочно. Это известно здесь каждому, – говорю.
И совет мой не пропал даром.          
– Это ты, между прочим, украл, – говорит всё тот же старик с лукошком и тремя правдами.
– Это ваша правда. Но вряд ли меня поймают, – говорю.
– Хоть заработал? – спрашивает он как бы невзначай. Глядит хитро.   
– Посмотрим, но вообще-то вряд ли, – говорю.
– Кто тянет – тот и прав, – высказывается хаска. Он гордо ведет своего хозяина, натягивая поводок, что твой Одиссей тетиву. Хозяин, иногда притормаживая своего пса, расклеивает тут и там плакатики. На них хаска смотрит на нас доверительно, весело высунув язык. Надпись гласит: «Впрягусь за вас! Кандидат от нашего района». И пусть ни коты, ни птицы не стоят на его пути.
*
– И чего же мы сегодня не заметили, прогуливаясь по лучшей улице? – говорю.
– На набережной, передают птенчики, какой-то безумец бегает с книгой, тычет ей в лица людям и говорит, что она, книга, тотчас превратит их в камень. Никто, понятное дело, ее не открывает, не читает. Кто, ведь, ее знает. Начнешь читать, и всё… Никаких гарантий. Может какие-нибудь рыбаки подберут его и увезут подальше? - говорит кормилица птиц, проходя мимо нас.
– Все же, история с убийством – это история о любви, – говорю. 
– Несомненно. Когда я был стар, любовь была крепче. Но деревья такие же. Думаю, дело в том, что темнота стала не такой густой и непрозрачной, поэтому и сердцу не так заметен свет, не так остро чувствует оно свою главную потребность.
– Так тот бог незаметных вещей в одночасье станет богом самого главного? И это главное обратится вовсе невидимым? – говорю.
– Надеюсь на иной исход, впрочем. Гляди, какой знатный куст сирени.
«Беги, тварь» – мгновенный зеленый свет светофора с этой надписью и продолжающееся движением машин из-за поворота. Но это уже не Пушкинская, а Красноармейская. 

ЦВ


Все персонажи и события вымышлены.