Мама

Эти взгляды сопровождали ее всюду: когда Лида шла на работу по снежному месиву, мимо свалок и редких деревьев, когда готовила или мыла посуду в своей квартирке на восьмом этаже; казалось, даже в лаборатории от них некуда было деться. Внимательные черные бусинки глаз, полураскрытые клювы, взъерошенные перья – она кожей чувствовала постоянную слежку. Лидии было все равно.

***

- Лидочка, ты меня послушай! Послушай мать, она плохого не присоветует…
- Не присоветует… - Лида привалилась к стене кабинки, мусоля шершавую полоску вызова на межгород. Прямо перед глазами кто-то нацарапал «Любаша дура». Любаша. Дура.
- Лидочка, тебе уже не двадцать… ш-ш-ш-ш… И даже не тридцать… ш-ш-ш-ш… Что ты… ш-ш-ш-ш… там себе думаешь?
- Мама, плохо слышно. Тебе из столицы видней, да? Что ты хочешь?
- Ребенок тебе нужен, Лида. Пока еще можешь… пока…
- Время вашего разговора истекло.
И нервные гудки.

***

Тогда, десять месяцев назад, она долго стояла перед зеркалом,  держа выгрызенную у профсоюза путевку в анапский санаторий. Тридцать пять лет. До сих пор одна. Правильно мать говорит, надо… хоть от кого… Чтобы хоть ребенок был. На дно фанерного чемоданчика, одолженного у соседки, легли нейлоновые комбинации с кружевами, давным-давно купленные матерью  на толкучке, старый югославский купальник и единственный приличный костюм в горошек. Оказалось, что больше ничего и нет подходящего для такого курорта.
Пять дней пролетели незаметно. И совершенно бессмысленно. Курортного остервенения, от которого предостерегала мать, не было и в помине. То ли Лидия была слишком робкой, чтобы соблазнить хотя бы жирного отдыхающего из Воркуты, то ли слишком много загорелых красоток фланировало по санаторным аллеям. Уже в купе, грязном, пахнущем мочеными окурками и старым потом, она дала волю слезам.
- Вах, женщина, почему плачете? – с верхней полки свесились тощие волосатые ноги в дырявых носках.
- Они… я… они… - Лида мяла подол  и давилась рыданиями.

***

Потом она почти весь срок лежала на сохранении в областной больнице. Часто навещали девчата из родного ЛОР-отделения, таскали яблоки и делились опытом. Начальница через каких-то знакомых достала пять комплектов ползунков и гэдээровский комбинезончик из вельвета. Старушка-соседка взялась приглядеть за домом и забрала кота. Она же подсуетилась и раздобыла  коляску. Об одном Лида жалела - не успела, пока могла, выбить у жэка хоть какой ремонт. Однушка-малосемейка, оставшаяся за ней после бабушкиной смерти, очень в нем нуждалась.

***

А потом все полетело к чертям.

***

Незнакомая палата. Чужие лица, вместо ставших уже почти родными девочек на соседних койках.
- Токарева? К доктору. – Соседки по палате уставились на нее с болезненно-жадным любопытством. Лида поднялась, превозмогая слабость и боль, и по стеночке вышла в коридор.
- Токарева? – Заведующий родильным отделением областной больницы N-ска поднял взгляд от папки с историей болезни. – Как самочувствие? Присядьте.
- Где… мой… ребенок, Александр Иванович?!
- Плод родился мертвым. Его было невозможно спасти, Лидия Сергеевна. Будете забирать? Как пожелаете. Я, собственно, вас вызвал не поэтому. Вы сама медицинский работник, должны понимать… Пришлось сделать гистеротомию. Атония, сами понимаете, Лидия Сергеевна. Но швы заживают очень хорошо. Скоро мы вас выпишем.- И припечатал, глядя на Лидино помертвевшее лицо. - И без матки живут люди. Что такого?
…Первые дни после выписки Лидия просто сидела на диване, обнимая подушку. Изредка поднималась, чтобы накормить кота, механически что-то ела сама и снова проваливалась в полубред.
Никогда.
Никогда.
Никогда.
Слово билось вместе с сердцем, пульсировало в висках, душило. Она не могла гулять в парке, мимо мамаш с колясками, не могла встречаться с приятельницами, как назло, веселыми и многодетными - не могла видеть их смущенные и сочувствующие взгляды. Не могла слушать истеричные всхлипывания собственной матери в телефонной трубке. Лидия перевелась в фармацевтический отдел и стала пропадать на работе, брала сверхурочные, выходила на смену в выходные, лишь бы не сидеть в пустой квартире наедине с мыслями, заливая их «Анапой». Тогда она и начала замечать слежку.

***

Не спалось. Батареи  топили так, что крохотная комнатка напоминала духовку, не помогал даже открытый балкон.
Взгляд. Лидия во все глаза смотрела на силуэт большой птицы на перилах.
«Человек. Бояться. Не. Детеныш? Хотеть?»

***

Утром голова просто раскалывалась. Это все духота и вино. Кот забился под ванну и подвывал, не желая выходить даже на «кис-кис-кис» и стук миски по полу. Как сомнамбула, Лидия собралась и потащилась на работу. «Свалка... Надо было мусор вынести… Воронья-то сколько…» Когда она проходила мимо, птицы с хриплым граем взлетели. Из-под ноги вывернулась припорошенная снегом картонка, и Лида поняла, что падает – прямо на осколки разбитой бутылки. Вспышка боли взорвала лицо.

***

«Человек. Жертва? Что отдать?»
- Что вам нужно?! Вы… Вы мне только кажетесь!
«Детеныш. Хотеть? Жертва. Отдать. Глаз?»
- Дожила. Моя галлюцинация предлагает мне ребенка в обмен на глаз. Ну, соглашусь я, и что дальше-то?

***

Сознание возвращалось медленно. Стены палаты смыкались сводами пещеры. Где-то капало, гудело, неоновые лампы блестели бриллиантовыми россыпями. А в голове распускал лепестки цветок боли.  И разевала клюв в беззвучном крике черная птица, похожая на грача.
- Лидия Сергеевна, вам очень повезло. Еще бы немного, и вам лицо бы из лоскутков пришлось собирать… И осколки чистые были, ничего в рану не ушло. Только глаз спасти не получилось. Но вам очень повезло! – Медсестричка щебетала что-то еще, но Лида уже не слушала. Отчасти из-за обезболивающих. Дикая, безумная надежда шевелилась под сердцем. Глаз! Это не может быть просто совпадением. Не должно!
Через пять дней лечащий врач, наконец, сдался, и оформил выписку. Все его аргументы вроде «С лицом не шутят, если начнется воспаление, вам же пол-лица парализует» разбивались о Лидино «Мне. Надо. Домой». Надо и надо. Еще и койка освободится. Выдав пациентке направление на перевязку и кипу рецептов на антибиотики с обезболивающими, эскулап умыл руки.
Квартира встретила пустотой и затхлостью нежилого помещения. На балконе, истоптанном кошачьими следами, Лида нашла  черные перья, вдавленные в снег, и веточку какого-то сильно пахнущего растения. Барсика не было. Она перегнулась через  низенькие перильца – на земле тоже нет – и заметила цепочку следов, ведущую к соседскому балкону. Значит, вернется.
 Лида запила анальгин «Анапой», чтобы боль  в  пустой глазнице не отвлекала, и достала с антресоли бабушкин мешок с нитками, иголками  пуговицами. Заметалась по квартире, собирая все потребное. Веточку она засунула за бретельку лифчика, чтобы не пропала. Звонок в дверь, досадная помеха. На пороге стояла соседка, держа на руках кота.
- Ой, Лидочка, несчастье-то какое, деточка! Ой, да что ж это деется-то?! – зачастила та, шаря взглядом по лицу - по повязке, по толстым красным рубцам.
- В чем дело, теть Валь?
- А вот ребеночек твой сначала, теперь вот чуть сама не убилась, деточка… Как сглазили!  Котик твой на балкон ко мне перелез, а уж мяучил как…
- Спасибо за Барсика, теть Валь. Я б вас на чай пригласила, но от лекарств так спать хочется… Я к вам завтра сама зайду, ладно?
Лида закрыла дверь перед носом  у раскудахтавшейся  старушки. Если пригласить, меньше, чем через два часа не выдворить. Не сегодня. Переживет. Рассеянно поглаживая серую шерстку кота, она вернулась в комнату. Лидия никогда не любила рукодельничать, но это не имело значения. Как одержимая, она сшивала кривые детальки и набивала их соломой из распотрошенной шляпы, распарывала,  судорожно всхлипывая, когда игра вытыкалась в пальцы.  Солома. Оно сказало, что обязательно надо солому.  Комбинезончик по-прежнему лежал в шкафу. Даже у начальницы не хватило духу потребовать подарки обратно. Лида натолкала внутрь старых колгот и пришила к горловине, штанинам и рукавам бежевые мешочки, набитые соломой.  Получилась кукла в рост младенца, но без лица, только черные пуговицы-глаза блестят. Осталось самое главное – сердце. Без сердца ребенок не может жить. Веточка легла на место. Больше расстегивать нельзя.
Так началась новая, полубредовая жизнь. Шесть раз в сутки куклу нужно было прикладывать к груди, нянчить,  петь ей колыбельные. Каждое утро на балконе оказывалась новая веточка, которую следовало сжигать, окуривая куклу ароматным дымом. Казалось, все окрестные пернатые переселились на реденькие деревца перед Лидиным домом; ветки сгибались под тяжестью маленьких телец. Птицы молчали: не было ни перебранок воробьев, ни сорочьего треска, ни галдения, ни карканья…
Так прошло почти четыре месяца. Весна вступила в свои права. Лида перешла в отдел рецептурных лекарств – провизором, готовить пилюли, растворы, отвары и настои. Она заказала стеклянный глаз, обещали прислать через три недели. Впрочем, повязка уже почти не мешала, и Лидия привыкла к монокулярному зрению.
В апреле на свалке за городом нашли исклеванный птицами труп. От мягких тканей мало что осталось, позвоночник вообще отсутствовал. Тело опознали – это была девочка-гимнастка, которой прочили место в сборной, медали и блестящую спортивную карьеру. Завели дело об убийстве, посадили какого-то ханурика, который пытался впарить на толкучке курточку гимнастки, на чем и успокоились.
Третьего апреля в глухой предрассветный час, Лидия, уже привычным движением взяв куклу на руки, почувствовала перемену. Аморфное тряпичное тельце приобрело некоторую жесткость, хотя ручки и ножки по-прежнему  безвольно свисали…
Через две недели в городском парке ранний собачник заметил ботинок, торчащий из кустов. Так нашелся пропавший восемь дней назад мальчик Павлик. Тело, как и в первом случае, было изуродовано: собаки растащили части трупа всей зеленой зоне, и найти удалось не все. Мальчика похоронили в закрытом гробу, милиция начала поиск серийного убийцы-потрошителя. Расчлененные и поврежденные животными трупы продолжали находить, раз в неделю, в две недели, на свалках, в заброшенных домах, парках, на крышах. Жертвами становились дети и подростки.
Лида пеленала куклу. Лида пеленала кота. На работе, когда девочки уходили на обед, она делала свертки из их халатов и укачивала их. Каждой новой недели она ждала с нетерпением – недели, и перемен, которые она несла. Под солнечно-желтым вельветом прощупывался костяк, появились суставы, бежевую ткань прочертили синеватые дорожки. Только голова по-прежнему оставалась тряпичным мешком, сердце не билось.
Коллеги же много говорили о серийном убийце, кто-то предположил, что в их края перебрался подмосковный потрошитель Фишер. Они боялись за детей. Лиде было смешно. Она упивалась властью над этими запуганными бабами, тайной властью над жизнью и смертью, о которой те даже не подозревали. У Лиды была тайна. Она давно заметила, что фамилии пострадавших совпадают с теми, которые были на поступивших к ней рецептах.  Приходит, к примеру, Иванов за отваром шиповника, витаминов ему, скажем, захотелось, и раз – через месяц-другой об Иванове уже шушукаются.
 
***
 
Лида шла по двору. Было уже поздно, мороз крепчал, на зеленоватом от стужи небе высыпали яркие звезды. Возле свалки на утоптанном снегу играл пес. Он припадал на передние лапы, вилял хвостом, то отбегал, то снова наскакивал на что-то темное, еле шевелящееся среди баков. От пса во все стороны летели брызги, как будто он вылез из воды и не отряхнулся. Вот зверь схватил свою игрушку и с рычанием замотал головой. Фары проезжающей машины мазнули по бачкам, снегу в темных крапинках, собаке… Раздался пронзительный визг. Лида не сразу поняла, что кричит, надсаживаясь, она сама. На псе не было кожи, словно кто-то освежевал его и так бросил. По оголенным зубам текло с переносицы темное, масляно блестящее – прямо на окровавленный младенческий трупик.
Воздух стал острым, колючим, Лида рванулась к жуткой твари, чтобы отобрать, отбить, но, сделав шаг, упала. Ступней больше не было, как и кистей рук.  Она ползла, ползла, извиваясь всем телом, знала, что не успеет, но все равно толкала непослушное тело вперед. А из-за низенькой стены помойки уже бежали три такие же собаки…
…Лида проснулась на полу от собственного крика, сжимая в объятиях куклу. Подушка на растерзанной постели промокла от слез. Не зажигая света, она поплелась на кухню – от первомайского продуктового набора осталась бутылка портвейна – и, не закусывая, отпила прямо из горла. Кукла покачивала головкой в такт глоткам, глядя глазками-пуговицами в никуда. Лидия перехватила ее поудобней и замерла – под залоснившимся уже вельветом еле заметно пульсировало.
Август месяц. Восемь месяцев безумной двойной жизни. Но у малыша по-прежнему нет лица. На кого же он будет похож? Чей у него будет носик, чьи у него будут ушки, чьи у него будут волосики, и какого цвета будут глазки?  Две вещи Лида знала наверняка. Маленький Вадик будет самым красивым, и она будет его любить больше всего на свете.

***

- А что было дальше?
- А ничего. В сквере ее взяли, с коляской. – Главврач затянулся и откинулся в кресле. – Девочка какая-то на ребеночка посмотреть захотела.
- И что?
- А там детская голова отрезанная. А под ней кошачий скелет в тряпках. Девочка в крик, плач, мамаши набежали, бить Токареву начали – думали, потрошительница. Потом уж дружинники вмешались, разобрались, что кукольная голова была.  Направили к нам.
- Я так и не могу понять, Геннадий Петрович, что в этом случае такого? Обычное навязчивое состояние, депрессии, бред, делириум… Она ж выпивала еще, как соседка показала.
- Хе-хе, голубчик. Убийства-то прекратились, когда к нам ее передали. С самого сентября, за четыре, почитай, месяца ни одного такого. Наша милиция нас бережет. На нее думают они, Денис. Очень уж гладко все получается. Потеряла ребенка, ума лишилась на этой почве, в отместку чужих резала. Раскрыто дело, понимаешь?
- А если не она? – Денис потер переносицу и поморщился.
- А если не она, то дальше работать надо. Из Москвы, может, специалистов привлекать. По маньякам. Кому ж охота под столичными-то работать? Так что на нас, коллега, уповают. А теперь на тебя. Тебе лечить, а я присмотрю, подсоблю…
Денис шел в ординаторскую, сжимая папку с делом. «Первый месяц. Мать твою, первый месяц! Только пришел, а тут дело, что называется, с душком… Ну Петрович, ну старый хрен, ну удружил, ничего не скажешь… Бабы только криминальной не хватало…» Обшарпанные коридоры провожали его бормотанием, плачем и криками.
Токареву поместили в отдельную палату, как потенциально буйную, что следовало из отметки на ее деле. Доктор решил сначала изучить, что за счастье ему привалило. Первым делом, он набрал воды в покрытую накипью литровую банку, включил кипятильник и открыл толстую тетрадь, первый документ в папке. За окном мягко и неторопливо фланировали крупные снежинки.
«05.04
Оно сказало, что теперь надо добавлять траву в настои и растворы.
На четырнадцатой неделе ручки и ножки начинают двигаться,  но мать еще не чувствует этого движения.
У нас Договор.
Лена И. – настой ромашки.»
Рисунок, изображающий  силуэт птицы, закрашенное ручкой пятно, перечеркнутые палки. Несколько страниц пропущено, потом снова рисунки – схематичное деревце, усыпанное черными грушами, зачеркнутое солнце.
«10.07.
Если женщина не может родить, она заключает Договор. Черти собирают по кусочку чужой плоти на мясную куклу. Ха-ха-ха-ха! Я ведьма.
Павлик В. – настой шалфея.
Коля М. – н. шиповника.
Аня С. – микстура общ.
Олег М. – раствор меди.
Соседка что-то подозревает. Поджидает с работы. Как же тяжело!»
Еще несколько страниц с именами и названиями.
« Они не оставят меня в покое! Почему Оно не сказало про них? Я не смогу отпустить малыша от себя.
Они сразу прибегут за ним. Они убьют его.
Это мертвые собаки.»
Несколько больших квадратов закрашено черной тушью, выпуклый черный глаз на всю страницу.  Существо, похожее на бесхвостую крысу. Кресты. Следующие несколько страниц заполнены крестами. «У Алечки Д. очень красивые голубые глазки. Вот бы у Вадика были такие!»
Вдруг лопнула банка - вода давно выкипела. Денис ругнулся и выдернул кипятильник, розетка повисла на проводах.  «Прэлэстно».
На следующих страницах были только закрашенные тушью участки.
«9 сентября.
Он открыл глаза.
Черные глаза! Черные! Черные! Черные!!! Черые!!!! Черые!!!!

Они совсем черные…
Что я наделала! Ты не мой Вадик! Ты Ворон! Ворон! Ты клюешь мясо с трупов! Он и мне глаз выклюет. Так мне и надо.
Не дал бог ребеночка,
Ведьма! Ведьма!!»
Денис закрыл тетрадь и перевел дыхание. Рисунки были похожи на творчество шизофреников. Записи свидетельствовали о прогрессировавшей все это время шизофазии. Загвоздка только в том, что имена были именами жертв. Выходит, может быть убийцей?

***

Перед тем, как войти в палату, Денис разглядел пациентку в смотровое окошко. Неопрятная толстая тетка, накоротко стриженная, один глаз полуприкрыт, второй распахнут и смотрит в сторону.  «Стеклянный!» Изо рта течет – прямо на рубашку. Тетка, судя по карте, под «галей», не должно быть осложнений. Он открыл дверь и встал на пороге.
- Токарева, как себя чувствуем?
Стеклянный глаз закатился, потом повернулся на голос. Дениса передернуло. «Ошибся, не тот глаз.»
- Он…
- Кто?
- …найдет… Убить… надо.
- Да кто найдет? – Каруселью крутились мысли. «Ремиссия была временная. Зато теперь имеем еще и преследование. Классика. Допилась. Препарат сменить.» - Вы тут в безопасности.
- … найдет… убьет… Вадик. Жертва.
- Вы бредите, Лидия!
- … Мать… Сила… Да!
Толстуха замотала головой так, что стеклянный глаз выпал и подкатился к окну.
- Отдай глаз! – взвыла она, обращаясь к темному квадрату. – Ты… вор!
Денис проворно отступил в коридор и запер дверь, подзывая дежурного санитара от сестринского поста.

***

Геннадий Петрович докурил, затушил окурок в урне, припорошенной снегом, и потрусил к остановке под одиноким фонарем. Ветер взвыл и обнял колючими ледяными лапами, пробирая до костей. «Ну и погодка, прямо февраль какой-то! Скорей бы уже автобус пришел...» На остановке было пусто. Геннадий Петрович начал приплясывать, поглядывая на дорогу – не покажется ли свет фар? Хоть попутку поймать.  Из темноты в круг света вступил мальчик лет трех, в черном пальтишке и шапочке с козырьком.
- Геннади Петуович, де моя мама?  - главный врач вздрогнул и обернулся, встречаясь взглядом с непроницаемо-черными круглыми глазами без белков.