Просто выживший. Глава 2. Обратная сторона мушки

— Стой ровно, не дыши, — инструктор с позывным Грач щурился сквозь прицел, — дышать будешь потом, если останешься жив.
Иван стоял по грудь в грязи, целясь в фанерную мишень. Карабин был тяжёлым, плечо болело от отдачи, руки тряслись.
— Морозов, ну ты как там? Пулю хоть с какой стороны вставляешь?
Иван не ответил, прижимая карабин плотнее к плечу. Ветер играл с рукавом, сбивая прицел. Он ждал. Потом выстрел. Фанера дёрнулась.
— В молоко! — крикнул Скворец. — Учитель, а вы не туда стреляете! История нас простит?
Смех прокатился по полигону. Иван молчал. Передёрнул затвор. Цель. Выстрел.
Пуля пробила фанеру чуть выше сердца.
— О, пошёл прогресс! — Грач кивнул. — Учитель, с тебя чай вечером. Только не лекция, а нормальный, чёрный.
— Ты учитель, да? — Грач подошёл ближе. — Чего ты хотел? Чтобы автомат сам стрелял, а враги падали с извинениями?
— Я хотел, чтобы вы меня учили. Не нудили, — сказал Иван, не отводя взгляда.
Грач усмехнулся.
— Ну-ну. Упрямый. Посмотрим, сколько из тебя выйдет мстителя.
Обучение было адом. Дни сливались в одинаковую серую кашу. Утро — зарядка, бег с рюкзаком. Потом отработка штурма зданий: “двойка слева, контроль, смена магазина, выход”. Научили ползать по-пластунски, рыть окопы, перевязывать осколочные. Иван учился быстро. И молча. Он не спорил. Не стонал. Не жаловался, не говорил о семье и не вступал в споры. У других были цели: выжить, заработать, выбраться. У него была только одна цель — смерть. Но не своя. Чужая.
— Ты не как остальные, — сказал как-то Скворец, молодой снайпер с язвительным характером. — Не орёшь, не куришь, не смеёшься.
— У меня всё это сгорело, — ответил Иван.
— Глубоко, — хмыкнул Скворец. — Тебе бы стихи писать.
— Я раньше писал. Теперь — нет.
— А зачем ты сюда вообще пришёл? — спросил как-то Кефир, толстяк с лицом бухгалтера и пулемётом в два раза больше него.
— За ответом, — коротко сказал Иван.
— В учебниках не нашёл?
— В них уже ничего нет.
Вечером, у костра, когда патроны чистили на коленках, а тушёнка грелась в банке, разговоры становились мягче. Кто-то вспоминал жену, кто-то — мать. Кто-то — как провожал сына в армию, теперь сам тут.
— Слышь, Морозов, — сказал Скворец, грея ладони, — ты ж учитель истории был?
— Был, — Иван налил себе чаю в жестяную кружку.
— Ну-ка, просвети. Кто там у вас Наполеона победил?
— Он сам себя победил, — сказал Иван. — Слишком поверил, что непобедим.
— Ну ты как загнул, — хмыкнул Грач. — Это как если бы я сказал, что меня водка победила, потому что я её любил.
— В принципе, так и есть, — заметил Кефир, отхлёбывая. — А ты, Морозов, на кого больше хочешь быть похожим? На Чапаева или Жукова?
— Я на себя хочу быть похожим. Только без прошлого.
Наступила тишина. Несколько бойцов переглянулись. Иван поднял взгляд.
— История — это не даты. Это люди. И каждый из нас сейчас — параграф. Кто-то сгорит. Кто-то перепишется. А кто-то станет сноской в чьей-то биографии.
— Глубоко, — буркнул Скворец. — Но стреляешь ты пока как заметка в “Пионерской правде".
По вечерам, сидя у костра, бойцы травили байки. Смеялись над своими страхами. Иван слушал. Иногда — вставлял слово.
— Слышь, Морозов, а правда, что ты истории учил? — спросил Грач, жуя сухарь.
— Правда.
— Ну и как тебе твоя история теперь?
— Теперь я её пишу сам, — тихо ответил он.
Фотография семьи всегда была при нём. Сложенная вчетверо, она лежала в нагрудном кармане, чуть выше сердца. Он смотрел на неё каждую ночь. Как молитву. Как присягу.
— Скоро, — шептал он. — Скоро.
Инструкторы говорили, что у Ивана “спокойная рука”. Стрелял он точно, но хладнокровно. Без лишней агрессии. Его уважали за молчание. В нём было что-то, что заставляло затихать даже балагуров.-
— Морозов, — сказал как-то Грач перед сном, — а как ты объяснял детям, кто такие герои?
Иван закрыл глаза.
— Говорил, что герой — это не тот, кто убивает, а тот, кто не даёт убить других.
— А сейчас?
— Сейчас я просто стреляю первым.
Грач долго молчал, потом сказал:
— Значит, теперь ты преподаёшь практику