Махаон

По школьным правилам носить форму положено даже во время экскурсий, включая и те, что проводятся на каникулах. Поэтому за вчерашним ужином Томико, очищая палочками хаси небольшие кубики макрели от вареных крупинок риса, предвкушал, в первую очередь, пропахшую кожей автобусную поездку внутри душного костюма, а уж потом встречу с Сатоми и четырехдневную свободу в кругу прочих ровесников. Но тогда его размышления были прерваны строгими интонациями матери, указавшей на необходимость тут же съесть содержимое тарелки, к которому притронулся, и ни в коем случае не откладывать его в сторону.
- Это не просто традиция, - сказала она. - Это этикет.
Этикетом, помимо прочего, были и смертельно затянутый каждое утро галстук, и идеальный пробор, результат экзекуционных расчесываний, и ботинки, напоминающие два черных зеркала. Вообще, Изуми Сато была видным примером консервативной заботливой матери в строгих рамках национального колорита, то есть детям спуску не давала. Томико за пятнадцать лет жизни под теплым крылышком уяснил одно: свобода не должна быть напоказ, не должна требоваться; напротив, ее нужно тихо, будто крадешь что-то, использовать для себя; и чем тише ты свободен, тем дольше у тебя это выходит.
Узел крепко затянутого на шее галстука вел монотонный поединок с маленьким кадыком, в наушниках играло техно, а проносящийся за стеклом ландшафт постепенно перетекал из равнинного в холмистый. Сайтама могла похвастаться лишь редкими горами, но уже соседствующая с ней Яманаси оказывалась окружена целой скалистой цепью, и, разумеется, горделиво красовалась неприступным символом Японии – Фудзи. Сегодня ученики покидали родной городок Ураву в усыпляющем экскурсионном автобусе с той же, по сути, миссией, с какой туристы ежегодно оставляли свои европейские государства и сорили деньгами на востоке: притронутся к святому и загадочному страны восходящего солнца, – а предоставлялась ученикам такая возможность в качестве социальной награды за окончание средней школы и переход в котогакко.
Хотелось ослабить натяжение галстука, но этот жест могла заметить одна из сопровождающих или кто-то из школьников, и Томико, взмокший от невыносимой духоты, терпел, отвлекая себя метаморфозами горизонта за окном. Вчера Сатоми прислала ему сообщение, написала, что поездка – отличный шанс проверить одну легенду о подножии Фудзи. А отец, шелестя новым выпуском «Никкэй», пожелал удачного отдыха, так как на работу с утра уходил часом раньше пронзительного писка будильника в комнате сына. Сегодня под него, только разлепив глаза, Томико еще в полусне, но с несомненным восхищением, осознал причину столь короткого срока каникул перед началом учебного года: по окончании очередного класса на дом не даются задания, ученики могут смело забыть про школу и все с ней связанное до шестого апреля, когда сакура своей палитрой вновь ознаменует начало учебы. Сразу следом за этим озарением, постучавшимся в сонную голову, в дверь постучала мама и сообщила о необходимости поторопиться, если он, конечно, не желает опоздать.
Место Сатоми, одетой в свой привычный матросский костюм, было в том же ряду, что и Томико, через два сиденья впереди. Она и ее подружка, которую всегда было легко рассмешить, заняли соседние кресла, где в данный момент делились завтраками. Иногда в проеме между спинками мелькали их распущенные черные волосы, края блестящих помадой улыбок и аккуратные носики. Рядом с Томико сидел, закрыв глаза, Юджи, мелированный и растрепанный, из параллельного класса. Мятые края его длинной рубашки, выправленной из брюк, почти доставали колен, а галстук разнуздано болтался на шее, открытой из-за вечно расстегнутой верхней пуговицы. Свой портфель Юджи держал в ногах, руки машинально сжимали выпуск «Flower Comics». По салону реверсом проплывали тени от резиновых автобусных рам, утопающие в ломаных прямоугольниках солнечного света.
Узел по-прежнему давил на кадык Томико. К середине пути дышать стало действительно трудно, а капли пота то и дело падали на глаза, солено покалывая их. Голова шла кругом, и ощущение тошноты прочно устроилось на месте третьего соседа, собираясь, судя по всему, составить компанию до самого конца поездки. Пульсирующая музыка плеера только усугубляла эффект, поэтому, сдавшись, Томико вытащил наушники, аккуратно свернул их, превозмогая рвотные порывы от собственных попыток концентрации, и убрал в карман. Совсем заглушить музыку, правда, не удалось – обрамляющие шею Юджи здоровенные Hi-End силой динамиков надежно, как и обещала реклама, доносили звуки ударных до ближайшего окружения.
Радовало одно, Изуми Сато, весьма активно состоящая в родительском комитете, не могла, как и большинство прочих мам, на четыре дня покинуть дом и отдать оставшихся детей на присмотр работающего отца. Потому в качестве сопровождающих на экскурсию взяли трех студентов педагогического вуза – худого парня с острыми скулами и длинными волосами, собранными в хвост, и двух девушек, одетых так строго, словно они вот-вот собирались выступить с печатным докладом на тему проблем среднего образования в одной руке и автобусным поручнем в другой. Эти трое не спрашивали ежеминутно, кто как себя чувствует, и не порывались дать бумажный пакет, а, по большей части, хихикали о чем-то своем. Школьницы, смотрящие на них поверх подголовников, полушепотом сетовали на неприглядность остроскулого, но продолжали периодически ловить его взгляд.
Порой внизу под нарастающий рык моторов проплывали невзрачные квадраты автомобильных крыш, тут же заставляющие школьников вытягивать шеи и вжиматься в стекло, чтобы дополнить скудный визуальный образ. Но, нехотя подразнив детей, крыши безличными листами металла так и уносились вперед. Томико, хоть и пытался не смотреть на шоссе, предательским периферийным зрением неизменно вылавливал каждый миг встречного размытого пятна и каждое улиточное путешествие попутки.
Когда автобус свернул на прилегающую грунтовую дорогу, солнце щедро перекатилось к противоположному окну, где его встретили ворчанием и цокающим, переходящим в гулкое, недовольством.
Весь путь от Уравы к побережью Мотосу занял около двух часов, а потом у автобуса лопнула шна. До пансионата пришлось еще немного пройти пешком, шаркая по камням магмы, застывшей у подножия заросших плотными кустами гор; трое студентов двигались чуть позади и следили, чтобы никто не отставал, а Нарито Хиго – учитель обществознания – шагала первой и постоянно повторяла себе под нос, что должна отлично помнить дорогу. Фудзи, возвышающаяся на противоположном берегу озера, сейчас лишь небольшим участком правого склона выступала из окутавших ее низких кучевых облаков, а дневное светило тем временем добралось до зенита и играло бликами на маленьких волнах.
– Смотри, – Сатоми, идущая до этого чуть впереди и пропавшая из виду, появилась вдруг совсем рядом и схватила Томико за рукав, чтобы оттащить от общей группы; она подвела его к краю дороги, где еле заметно на ветру качались азалии. – Красивая, правда?
Томико не сразу заметил вертикально прилипшую к одному из стеблей зеленую гусеницу с черно-красными поперечными полосками на теле. Сатоми присела на корточки и пальцами отодвинула желтый цветок, выгнув стебель. Гусеница немного съежилась, а на загривке у нее, будто ощетинившись, поднялись оранжевые рожки. Томико присел рядом и аккуратно погладил бугристое тельце.
– Да, хорошая, – согласился он, не испытывая каких-то особенных восторгов из-за находки.
Сатоми тоже поднесла руку к гусенице и случайно дотронулась до ладони Томико. Ее кожа была холоднее, источала, как казалось, электрические разряды, но приносящие не боль, а удовольствие. Томико замер, боясь посмотреть девушке в глаза. Он стесненно бродил краем взгляда по белым полоскам на ее воротнике, а где-то внизу, на побережье, маленькие волны, журча, застилали сушу и разбивались о тысячи острых камушков, чтобы затем по затейливым лабиринтам между ними тысячами ручейков отступить обратно в озеро.
– Не отставайте, детки, – длинноволосый парень, уперев руки в отсутствующие бока, окликнул их со спины.
Помолчав еще какое-то мгновение и позволив Сатоми первой убрать ладонь, Томико, встал с корточек, развернулся и уверил сопровождающего послушным «уже идем».

На территории пансионата подруга Сатоми – Кико – смеялась над чем-то, что ей рассказывал Юджи. Такаширо, его лучший друг, не смог поехать на эту экскурсию, неделю назад во время игры в бейсбол он сломал ногу. Юджи был из тех, кто нравился большинству и кого данный факт абсолютно устраивал. Он привык всегда находиться рядом с другим человеком, потому и сел рядом с Томико, потому и веселил сейчас своими шутками Кико. Во многом харизма Юджи сосредотачивалась на той наглости, с которой он не почитал традиционность авторитетом. Когда-то подобное поведение и впрямь могло сойти за подвиг, и, как положено любому подвигу, всерьез каралось, но теперь почти все, подобные Юджи, получили возможность безнаказанного бунта. Для Кико, мило сгибающейся в очередном приступе смеха, это девальвация нонконформизма, впрочем, была не так важна.
– Да, мама, мы доехали почти без проблем, – учтиво сказал Томико, немного отстранив от уха плоский телефон. – Все хорошо, только колесо спустило, и пришлось немного прогуляться… Нет, его уже поменяли, автобус стоит здесь. Да, очень красиво, Мотосу совсем недалеко от пансионата, – он увидел, как Кико, улыбнувшись на прощание Юджи, под ручку с Сатоми ушла за сопровождающими. – Да, мама. До свидания, мама.
Нарито вместе с местным гидом показала мальчикам их внушительную комнату и предложила, сняв у порога обувь, отдохнуть часик-другой перед первой экскурсией. Большинство школьников тут же распаковали свои ноутбуки, одни полезли в сеть, другие стали играть или следить за игрой, смеясь и толкая друг друга локтями, а кто-то просто лег на кровать и уставился в потолок кремового цвета.
Ближе к двум часам дня оба класса отправились на берег Мотосу, где практически до заката любовались Фудзи, успевшей освободиться от облачных пут. Сатоми срисовала гору себе в блокнот, а Юджи трижды отлучался в туалет и разозлил гидов своей болтовней. Уже вечером, поужинав и повеселившись в караоке-зале, школьники разбрелись по внешней территории пансионата.
Кико, Сатоми, Юджи и Томико устроились в небольшой беседке. Западный горизонт догорал закатной полосой, и небо с присущей ему магией, аккуратно темнело, выдавливая точки далеких звезд.
– Про это место ходит много разных легенд, – начал Юджи. – Говорят, на Мотосу есть старый заброшенный пансионат Дамэ. Когда-то, много лет назад, он процветал, но сейчас забыт и его пыльные двери заперты. Официалы списывают это на какие-то финансовые проблемы хозяев, однако, если копнуть глубже, окажется, что еще в пятидесятых, когда Дамэ был частным жильем одного богача по фамилии Танако, его семья в отсутствие главы приютила молодого путника, назвавшегося Маосин. Этот Маосин, воспользовавшись гостеприимством, остался на ночь. До утра семья Танако не дожила. Пятеро детей, дед, прислуга и больная жена, представляете? Все были мертвы, ну не все, но почти все. Изрезаны самым изуверским способом, кругом лужи крови, внутренности, красные следы ладоней, отрезанные пальцы... Кого-то из прислуги нашли убитыми в лесу, видимо те пытались убежать. Только дочь Танако еще дышала, когда господин вернулся домой. Она кое-как дотянула до больницы и там умерла. Господин Танако продал этот дом и через пару недель повесился в своей городской квартире. Тогда-то Дамэ и стал пансионатом, легенду забыли, все почистили, запустили рекламу.
Кико улыбнулась.
– Были семидесятые, – после ответной улыбки Юджи продолжил. – Когда все повторилось. Несколько окровавленных тел на рассвете. Большинство посетителей крепко спали и ничего не слышали, только кто-то из работников говорил, будто ночью ему показался шум на втором этаже. Полиция проверила журнал регистрации, обнаружила там имя того, кого с утра не оказалось ни среди живых, ни среди мертвых – Насоми… Догоняете, Насоми, Моасин, Моасин, Насоми?  В общем, никого так и не поймали. Все бы хорошо, пансионат выдержал публикации в газетах и продолжил свою деятельность. Когда уже наступил конец восьмидесятых, начало девяностых, в Японию ездили туристы, и их мало волновало прошлое Дамэ с его мнимыми проклятиями. Как-то раз не в самый разгар туристического сезона в пансионат зашла молодая девушка, сказала, что отстала от экскурсии. А с утра вновь обнаружили трупы и не обнаружили ее. В этот раз погибли не только японцы, но и какие-то французы, поэтому случай в Дамэ получил международную огласку, а пансионат обанкротился. Говорили, позже некие энтузиасты из Токио специально ездили на самостоятельный отдых в закрытый Дамэ и бесследно пропали… Пансионат после этого хотели сжечь пару раз, но сначала какие-то фанатики истории забили тревогу, а затем угроза лесного пожара не позволила. Вообще, на путеводителях старый пансионат никак не помечен, но к нему ведет лесная тропа где-то вон там, – Юджи безориентировочно махнул рукой в сторону побережья. – К слову, кто-то полагает, будто Маосин – это вовсе и не имя, а название секты убийц, но самая распространенная легенда гласит о злом духе, витающим над Мотосу и вселяющимся в случайных гостей Дамэ. Поэтому каждый новый убийца всегда молод и не вызывает сильных подозрений. Но самое интересное, легенда говорит о дневнике Маосина, спрятанном где-то в Дамэ. Там убийца будто бы оставляет свидетельства о своих злодеяниях.
Юджи затих и, сдерживая довольную ухмылку, наблюдал за реакцией слушателей.
– Ужасно, – пожала плечами Кико.
– А к чему ты все это рассказал? – поинтересовался Томико.
Ему ответила Сатоми с полной корзиной жажды приключений:
– Мы хотим найти Дамэ и проверить легенду.
– Проведем там ночь, все вчетвером, – кивнул Юджи. – Ведь никто не боится призраков и нарушения запретов?
Томико промолчал.
– Я боюсь призраков, – Кико умоляюще взглянула на поднявшегося Юджи, который поспешил утешить ее заверениями о несостоятельности этих сказок.
– Просто докажем, что мы не зануды, – он кивнул в сторону парочки одноклассников, томно прогуливающихся неподалеку. – Идем туда завтра ночью.
– Как?
– Убежим через окно после того, как все заснут. Пришлем сообщение, когда доберемся до вашего корпуса, и вы тоже вылезете. Дальше найдем Дамэ, повеселимся там несколько часов, сфотографируемся и отправимся по корпусам до того, как нас придут будить. Все просто.
Тихая свобода Томико облизнула губы.
– Хорошо, – согласился он.
Кико ожидаемо сдалась большинству голосов и нежеланию быть брошенной.

Всех уложили спать после одиннадцати под умиротворяющее пение цикад, а разбудили в половину десятого настойчивым стуком в дверь и приторным голосом Нарито Хиго. Юджи выставил будильник за час до времени подъема и вместе с Кико и всем их классом дружно погрузился в автобус. Сегодня они ехали смотреть на цветение сакуры. Классы решили сводить в парк по отдельности из-за большого наплыва людей в Яманаси. Томико, Сатоми и остальные ребята должны были ехать завтра, а пока могли свободно гулять вокруг пансионата.
– Как тебе идея с Дамэ? – спросила Сатоми, когда они вдвоем лениво брели по берегу. – Только честно.
– Ты мне об этом тогда писала? Не хотелось бы быть пойманным, а так нравится, – пожал плечами Томико.
Его галстук свободно болтался на шее.
– Да, об этом.
Потом они поговорили о сомнительной старшей школе, о ее новых и пока неизвестных учителях, правилах и одноклассниках, о том, что из-за учебы почти нет свободного времени, и о приближающемся Hana Matsuri или Happy Birthday, dear Buddha. Томико пытался шутить, а Сатоми смеяться.
Прошатавшись больше часа и отойдя достаточно далеко от пансионата, они оба вдруг поймали себя на том, что машинально пошли в сторону, куда указывал Юджи. Впереди стоял прибрежный лес, манящий, качающийся в унисон ветру, низкие плакучие ветви, казалось, расступались над узкой тропой, ведущей куда-то вглубь. Томико и Сатоми замерли перед этой картиной и некоторое время не могли оторвать взгляда, затягиваемого какой-то неестественно в сравнении с солнечным берегом темной чащей.
Лишь через пару молчаливых минут Томико предложил вернуться.
В пансионате Сатоми нашла очередную подружку, и они вдвоем куда-то быстро пропали. Томико убежденно отметил, что это лучше всего удается девочкам – пропадать парами.
В одиночестве он заглянул в столовую, но там обычное нежелание есть мутировало в вопиющее отвращение и погнало в спальню. Томико немного повалялся на кровати в наушниках, затем включил ноутбук, который упорно отказывался нащупать сеть, бесцельно пощелкал мышкой по ярлыкам. На соседней койке двое ребят, подогнув босые ноги, по очереди фотографировали друг друга и в сопровождении стрекочущего смеха издевались над собой в редакторе.
На улице дул сухой ветер, а синее небо будто застыло в своей недоступности. Томико вышел из здания с тем, чтобы просто побродить кругами, специально шаркая по земле и поднимая пыль. Вскоре к пансионату подъехал автобус, не тот, который привез учеников, гораздо больше. Грузно остановился, издав звук сдувающегося воздушного шара, и открыл двери. Из проема друг за другом вывалились какие-то загорелые европейцы, все сплошь в кепках, белых спортивных кроссовках и темных очках. Они не совсем естественно улыбались, а, проходя мимо Томико, неприлично поворачивали голову в его сторону. Женщины держали фотоаппараты в согнутых руках практически на уровне плечей, накинув петельку на запястье; мужчины тащили раздутые спортивные сумки с торчащими из них теннисными ракетками или мини-тренажерами для пресса и рук. Их учтиво встретил один из гидов, а толстый водитель с блестящими морщинами у раскосых глаз и большими мокрыми пятнами на подмышках, кряхтя, спустился по выдвижным ступеням. Он поднес ладонь ко лбу, уставился куда-то вдаль. Когда шум разгрузки багажа утих, мир для Томико вновь окунулся в дремоту и пыльное безделье. Толстяк небрежно расписался на каком-то листе, после чего отправился, судя по всему, в столовую специального корпуса. Спустя пару минут гид прикрыл дверь пансионата за последним втащившим сумку европейцем. Несколько раз мимо Томико проносились растрепанные одноклассники. Они со смехом убегали от пыхтящего следом Какути, преющего в своем темно-синем джемпере и старающегося запятнать кого-нибудь ударом ноги.
На телефон Томико пришло сообщение от старосты класса: он звал всех желающих в караоке-зал на конкурс.

Когда наступило время обеда, из зала все еще продолжали доноситься голоса, музыка и смех. Вскоре персонал вынес на улицу несколько больших столов и много стульев. Затем расставил приборы. Томико сидел на маленькой лавочке, прислонившись спиной к стене. Послышались нарастающие голоса, произносящие незнакомые резкие слова. Европейцы вышли во двор и принялись занимать места. Один из них, весь в белом, подстать своей улыбке, поднес палец к губам и все затихли. Европейцы какое-то время прислушивались к японским караоке-песням, а после дружно засмеялись и вновь загремели, распределяясь вокруг столов. Персонал невозмутимо раскладывал салфетки.
На обед туристы поедали вытянутые сосиски, щедро измазанные в том, что они называют кетчуп. Ради культурного обогащения кто-то заказал здешнее блюдо – семгу. Брать суши в качестве экзотики всем казалось абсурдом.

Европейцы запаслись расписными веерами и прочими провосточными побрякушками, которые купили в городе, и теперь, плотно поев, демонстрировали их друг другу. И внимательно, почти с благоговением, спрятанным где-то там, за стеклами солнечных очков, присматривались к персоналу, про который им еще в начале поездки сказали, что те не берут чаевых. Солнце тянулось к горизонту. Досмотрев унылый обед иностранцев, на которых чем дольше глядел, тем больше они ему казались ожившими манекенами, Томико еще раз отправился к озеру побродить вдоль линии воды, отступая каждый раз, когда на берег набегала волна. Там он достал свой телефон и изо всех сил швырнул его далеко в озеро, а затем неторопливой походкой отправился в сторону Дамэ. Далеко позади проурчал звук глохнущего мотора – Юджи и Кико вернулись с экскурсии. Пока Томико в одиночестве шел по побережью, солнце скрылось за горами и теперь только оранжевая луна тускло освещала путь, оставляя дорожку отражений на шумящей слева вечерней воде. Лес, встретивший его, по-прежнему был монументален и зловещ, зазывал и отталкивал одновременно. Тропа увела Томико в темноту деревьев, заглушавших внешний шум и отодвигавших мир вне леса в бесконечность. Не было ни пения цикад, ни шороха животных, Томико будто вошел под безжизненный купол, равнодушно гладивший его прохладной листвой по лицу. Петляя извилистой тропой, заваленной буреломом, он то и дело сбивался, но вновь находил путь и не удивился, достигнув цели. Двухэтажный Дамэ возвышался в тюрьме стволов, заросший мхом и грибами, оплетенный гибкими ветвями кустарников, безмолвный, как и вся здешняя природа. Привычный подростку сёин посреди ночного леса стал похож на первобытность, на пристанище какого-то древнего существа, живущего и умершего задолго до цивилизации. Осторожно ступая по мягкой земле, Томико обошел обветшалые тории. Он, слыша стук собственного сердца и громкое прерывистое дыхание, медленно приблизился к старому зданию. Положил руки на скрипучие стены и, перебирая пальцами, пошел вдоль до деревянной рамы внешней фусумы. Упершись ладонями в угол доски, Томико, на миг замерев и прислушавшись, резко открыл раздвижную дверь. Сверху на голову посыпались щепки и пыль; тонкие лучи лунного света, пробивающиеся сквозь черную листву, упали на деревянный пол, усыпанный хрупкими, словно фигуры из пепла, коричневыми листьями, а ноздри поморщились от застоявшегося воздуха. Томико решил не заходить какое-то время внутрь и дать помещению проветриться. Вокруг царила вечерняя прохлада, внутри у него – буря вседозволенности и граничащая с ней почти паническая тревога. Превращая подошвами в прах шуршащие листья, Томико через несколько минут поднялся на дощатый пол Дамэ и аккуратно сделал шаг в темноту.
Тусклый и совершенно незаметный поначалу свет в щелях стены из оранжевого превратился в синий, луна сменила оттенок. Наступила ночь. Томико сидел на неровных ступенях и сжимал в руках альбом в твердой обложке. Низ штанины на его левой ноге был разорван, а голень кровоточила. В самом начале деревянной лестницы зияла дыра с обломанными острыми краями. Томико не видел ее, но знал, что она там есть. Были и другие дыры – в стенах, в полу. Множество черных пятен в темном Дамэ, словно островки, окружали Томико. С улицы послышались неосторожные шаги и задорный смех, прерываемый умоляющими просьбами не шуметь. Шаги обошли Дамэ вокруг и замерли перед открытой дверью. Затем в лицо Томико ударил луч холодного света.
– А, тебя я знаю, – пьяный, как его отец вечерами, голос Юджи. – Воняет тут!
Он направил свой светодиодный фонарик чуть левее и смело зашел внутрь. За ним следом неуверенно появились Сатоми и Кико. Юджи сжимал в ладони горлышко темной бутылки и иногда подносил его к губам.
– Ну ты и устроил! – восхищенно сказал он и громко икнул. – Уже полицию вызвали, гиды трясутся и рыщут.
Томико молчал.
– Ночью, когда тебя не нашли на территории, всех вывели из спален и еще раз пересчитали, а потом забыли даже отправить обратно, вот мы и свалили под шумок, – он засмеялся, оглядываясь на девчонок. – Хоть в этом польза, да?
– Ты в порядке? – Сатоми подошла ближе к лестнице и настороженно посмотрела на Томико. – У тебя кровь!
– В порядке, – успокоил он. – Только осторожней, первая ступень сломана.
– Тебе звонили… Юджи, посвети здесь, – она поднялась к Томико и села рядом.
Тем временем свет фонарика резко дернулся, и Юджи удивленно воскликнул. Его нога провалилась в одно из отверстий.
– Да их тут уйма, – подросток медленно осветил весь пол первого этажа.
– Я выкинул телефон, – пояснил Томико.
– Что-что? – громко переспросил Юджи, подойдя к лестнице.
Кико молча следовала за ним.
– Выкинул? Круто! – Юджи, немного расплескав вино, быстро вытащил свой сотовый из кармана и кинул на пол.
Затем несколько раз сильно ударил по нему ногой, пока не треснул экран. Сатоми и Кико  выключили телефоны.
– Потеряны и независимы! – Юджи рассмеялся. – Томико, ты-то как объясняться будешь? Я слышал, твои предки…
– Помолчи, – зло оборвала Сатоми. – Что это? – она вновь повернулась к Томико и кивнула на альбом в его руках.
– Да тут нашел, – Томико протянул ей пыльный переплет.
Юджи и Кико поднялись к ним и внимательно смотрели, как Сатоми открывает первую страницу. Надписи были сделаны на японском, не слишком аккуратно, и довольно давно – уже успели выцвести, а кое-где почти исчезли. Сатоми, не вчитываясь, перевернула несколько листов, и тут Юджи заметил:
– Писали разные люди. Дай сюда, – он взял альбом и вернулся к первой странице, наклонившись над ней и освещая фонариком, помещенном, будто у шахтера, на лбу. – Тут датировка есть. 1947 год. «Семья Танако впустила меня к себе», – зачитал Юджи. – «Они добры и гостеприимны. На кухне я нашел столовый нож, острый. Он подойдет». Неужто это то, о чем я думаю?! – Юджи сел ступенью выше. – Только мне казалось, что Танако убили в пятидесятых годах...
Кико устроилась радом с ним, а Сатоми и Томико пришлось слушать вполоборота.
– Так, прирезал… прирезал… убежали, нашел в лесу… – Юджи перешел к следующей дате. – Пятьдесят пятый, пятьдесят восьмой… Слушайте, да он убивал почаще, чем в сети сказано. Шестьдесят второй, зарубил каких-то ветеранов…
– Зарезал, – тихо поправил Томико.
– Да-да, - отмахнулся Юджи. – Семьдесят пятый, семьдесят девятый. Восемьдесят шестой, и вот – девяносто первый, убийство иностранцев. Все здесь и еще остались незаполненные страницы, - улыбнулся он. – Пойдем, сделаем пару фото на память.
Они вышли на улицу и принялись позировали перед Дамэ. Затем несколько раз мигнули вспышкой возле высохшего колодца, и, смеясь, сделали запись, на которой Сатоми и Кико закрыли волосами лицо и ломаными движениям двигались на оператора.
– Нужно, чтобы вы, наоборот, отходили спиной, потом будем смотреть в обратной записи, – Юджи высказал не требовательную к исполнению просьбу и предложил всем выпить.
Через полчаса оставшееся вино, которое ни-в-кого-уже-не-лезло, вылили в колодец.
Сатоми сфотографировала пару страниц из альбома, и напоследок все четверо запечатлели себя в смазанном прыжке. Томико, хромая, прошелся вокруг пансионата, все еще пытаясь понять, что же вызывает в нем такую тревогу, а когда вернулся к дверям, там уже никого не было. Он вошел внутрь, тишина вновь навалилась неподъемным грузом. Томико, постояв несколько минут на пороге и дав глазам опять привыкнуть к темноте, направился в сторону лестницы.
– Ребята, вы тут? – вполголоса спросил он.
Ответа не последовало, как будто никто, кроме Томико сюда и вовсе не приходил. Над головой раздался неприятный шорох, словно по полу второго этажа медленно провели ногтями.
– Ребята? – повторил Томико.
Чуть не провалившись в отверстие в полу, он перешагнул первую ступень и положил руку на перила. Томико не думал про побег, телефон и полицию, про все отталкивающие атрибуты внешнего мира, но все равно не смог убежать. Шорох повторился. Томико, стараясь не шуметь, встал на вторую ступень. Он видел только какие-то блеклые очертания предметов и тусклый лунный свет в конце лестницы. Еще шаг – третья ступень громко скрипнула, и лестничный скрипач замер, зажмурившись настолько сильно, что даже ощутил веками боль. Если бы шорох раздался и сейчас, он, не раздумывая, сорвался бы с места и побежал прочь, несмотря на легкую хромоту. Но было тихо. Оказавшись наверху, Томико понял, что все время на лестнице чересчур крепко сжимал рукой перила, и теперь в его ладонь впились несколько щепок. Занозы чесались и покалывали. Второй этаж был построен по гостиничному принципу коридор-номера, некоторые двери оказались заперты, другие приоткрыты. Из щелей скудно пробивался свет. Шорох раздался в последний раз, это была третья комната слева. Выдохнув, Томико бегом подлетел к двери, распахнул ее и замер на пороге с широко раскрытым ртом. Из царапин на его ноге снова пошла кровь. Юджи в лунных лучах лежал на полу. Вокруг тела растеклась темная лужа, а рядом равнодушно блестел сталью небольшой топор. Дневник Маосина валялся чуть в стороне. Томико долго не мог даже сглотнуть. И когда медленно раскрылись двери старого шкафа, казалось бы, слившегося с комнатой, и оттуда вышла темная фигура, он даже не вскрикнул. Вдруг Томико ослепила синяя вспышка, и слух разрезал звонкий смех. Юджи, хохоча и показывая на него пальцем, встал и отряхнулся. Темная фигура вышла на свет и улыбнулась такой родной и красивой улыбкой Сатоми.
– Ты бы видел свою рожу, – Юджи никак не мог перестать смеяться, как и недавно Кико из-за его шуток.
Сатоми тоже посмеивалась. Кико, спрятавшаяся за дверью, скромно показалась и позвала Томико в комнату. Тот послушно зашел, оглядывая всех с недоумением.
– Да ладно тебе, – Юджи обнял его за плечо. – Ты над нами пошутил, мы над тобой!
– Я не шутил, – Томико помотал головой.
–  Шестьдесят четвертый год, – Сатоми подмигнула ему. – Не обижайся! – они с Юджи вышли в коридор.
Несколько капель крови Томико упали в лужу вишневого сока.
– Откуда топор? – спросил он у Кико, тихо стоящей возле стены.
– Юджи нашел где-то у вашего корпуса. Ты не злишья?
Томико отрицательно помотал головой и уставился в окно. Черные деревья закрывали небо.
Дух Маосина оказался не эфемерной сущностью, не мистическим призраком. Он был только памятью, которую взболтали с перерождением. Томико не нуждался в чтении дневника, чтобы помнить, когда и как происходили убийства. Окончательно осознать собственную сущность ему мешала только несвобода нынешнего возраста, какая-то тяжесть воспоминаний последних пятнадцати лет, разум себя-подростка. Но здесь и сейчас он отпустил последний балласт и всецело вернулся к истинному себе. Какие-то правила, воспитанные в Томико родителями, его собственное мнение, школьные знания и информационный мусор – что они могли противопоставить опыту целых судеб? Насколько мал стал мир Томико, и насколько велик мир Маосина в данный момент… Это не было подавлением воли, или вселяющимся духом, вытесняющим человека из его собственного разума, Томико не стал рабом, не был усыплен, напротив – возвысился над собой, оказался разбужен. Он перестал быть пустым человеком, не знающим, чего хочет и куда податься, отныне его сущность стала полна знанием и стремлением. Подросток не замолчал внутри, а восхищенно заговорил, дополнив собой зрелую личность, впустил в себя мудрость, неожиданно открывшуюся ему. Как будто человек, потерявший память в тридцать лет и обретший ее в тридцать два – разве способны два прошедших в тумане и непонимании своего предназначения года затмить три десятка лет насыщенной жизни? В Томико не уживались две личности, был лишь один человек, который смотрел на недавнего себя свысока. Он знал и понимал прошлого Томико лучше, чем сам прошлый Томико.
– Что с тобой? – Кико подошла ближе. – Шутки продолжаются? – она неуверенно улыбнулась.
Когда Томико развернулся и посмотрел ей в глаза, улыбка растаяла снежинкой над зимним костром. Он быстро наклонился за топором.

Где-то на просторном поле в Исикаве, под черным небом, родился ураган. Сначала легкий ветер качал лишь высокую траву, свистя над землей, но вскоре своей возросшей силой заставил трещать одинокое дерево, возвышающееся посреди равнины. Сухие ветви подчинялись ревущей стихии, словно соломинки, а листья легко отрывало от черешков и круговыми порывами уносило в высь.