Мизантропия доброты

Человек может заявить, что он художник, и любую свою патологию выдать за произведения искусства. Поэтому необходим эталон совершенства, в отношении к которому устанавливалась бы художественная значимость. Таким эталоном является самооценка художника, постигшего и продолжающего мировое искусство. Он продолжает традицию красоты как высшей формы изображения. Люди вырождаются, красивых людей становится все меньше, и только одиночки еще помнят о красоте. Уже не в Рай или Валгаллу стремится попасть человек, а на престижное кладбище.

Воле к власти противостоит отвращение к власти, принцип гуманизма. Всякое проникновение в этот мир выражает стремление завладеть им. Экспансия воли по захвату мира враждебна понятию человека с врожденным отвращением к манипуляциям, деньгам, собственности и прочим атрибутам успеха. Очищение от власти и стремления к ней – путь к свободе божественной нищеты, которая есть Я. Властолюбцы ищут истину, обретая собственность. Даже Я не может быть собственностью, потому что оно самость бытия сознания, а бытие сознания есть цель воли к власти. Отвращение приводит к Я, которое и есть истина. Ведь истина жива, а жизнь только в Я есть бытие, которое сознается не как вещь, которой нужно владеть, а как воля быть в отказе от собственности. Воля к бытию как отвращение к воле к власти и есть истинная свобода Я, есть сама истина, утвердившаяся в Я. Я есть найденная истина, а если человек ищет истину и при этом думает о себе как о Я, то он заблуждается: у него нет Я, он чужеродная ему воля к власти в собственном бытия сознания. Я есть нашедшая себя истина, и только это Я – истина.

Одно дело убить себя со своим немощным телом и скудным умом, и другое дело убить вместе с собой Моцарта, Вагнера, Гегеля… Ведь никогда их сочинения не обесценятся, никогда не позволят человеку отказаться от себя даже тогда, когда он готов отказаться от Бога. Но лишь зазвучит в душе музыка или появится в уме мысль, как тут же возвращается мир, его красота снова заставляет восторгаться, жизнь превращается в порыв духа, в идею, волнующую своей неизвестностью. Я заметил, что пишу так же тяжело, как Гегель, рассуждающий о музыке. Особенно – о Беллини, если мне не изменяет память. Но, по крайней мере, не так нелепо, как Бердяев. Так что на фоне усталости даже попытка преодолеть ее полезна.

Сомнения одолевают меня. Зачем нужно идти необычным путем, чтобы ничего не достичь? Чем обычный путь отличается от необычного? Обычным путем я от ничто иду к бытию, а необычным – от бытия к ничто. Зачем? Зачем мне это ничто, если я с самого начала это ничто, которое вообразило, что оно есть? И зачем лишать это ничто бытия? Почему не удержать его в бытии в качестве чего-то, от чего я отличаю свое ничто? Эта подмена не радует меня. Она бездушна. Это подобие бытия в ничто можно довести до полного опровержения ничто в бытии. Я могу представить Бога, в котором нет ничто. Я могу заменить себя им. Он и будет всегда, а меня не будет никогда. Зачем мне творить Бога, если он сотворил меня? Зачем ему творить меня, если я не могу сотворить его? Богу не хватает бытия, а мне не хватает ничто. Не могу я в своем ничто усмотреть полноту бытия, подобного моему ничто, поскольку это ничто бесподобно и недоступно. Так что без ничто я в своем ничто. Безничтожное ничто и есть Я. Но это не бытие. Я никогда не буду творением, оно всегда будет исключенным существом духа, вечно несотворенным изгнанником творения.

Смерть – это слишком большая роскошь для заблудшего человека. Он должен пасть до конца, чтобы испытать муку истины. Истина светла и мучительна, озарена кровью своего сознания. Войско реликтовых существ вгрызается в плоть, терзая ее чувствами. Обрушение ума в фатальную справедливость, связанную с божественным провидением, лишает человека реальности. Реальностью становится сам процесс времени, в котором свершается предустановленная божественная справедливость. Своеволие отказывается от этого принципа, заменяя его волей к власти. Без этой воли в реальности человек становится жертвой. Вся история живых существ иллюстрирует эту волю к власти. Жертва имеет исторический масштаб, если она воплотила в себе эту волю. Не может пасть жертва, падение возможно только с вершины власти. Божественная справедливость – это власть над реальностью. Реальность не признает эту власть, ею движут природные силы, претерпевающие извращение в человеческой среде. Алчность, злоба – вот признаки взбунтовавшейся жертвы, подавленной властью успешных людей, которые сами жертвы неотвратимого хода событий. Свободен лишь тот, кто вернул или не утратил чистоту божественного разума. Наивные люди считают это младенческим качеством. Напротив, этим качеством обладают преодолевшие младенчество, выдержавшие беспощадную зрелость реальности, осудившие ее и отвергшие. Свобода необъятна, исключает возвращение в реальность, которая умерщвляет душу и возлагает цветы на истлевший труп.

О Боге нельзя сказать, что он перемещается во времени, время для него одна сплошная вечность, так что он не может перейти из одного состояния в другое. Находиться в бытии не то же самое, что находиться во времени. Неизменная длительность Бога или бытие познается во времени как смена состояний. Непрерывная смена состояний не оказывает никакого влияния на вечную неизменность, поэтому во времени нет такого состояния как вечность.

Вознамерился я исказить сущность вещей до неузнаваемости. Для этого надо слишком хорошо знать ее. Все ее недостатки и достоинства. Так что никто не сможет упрекнуть меня в том, что я делаю что-то нереальное. Реальность больна своей реальностью, а я всего лишь пытаюсь установить причину болезни и выявить здоровую сердцевину. Она кажется абстрактной и абсурдной? Это только непросвещенному уму. В ней заключен высший порядок и гармония частей. Это предельное состояние нераспадающегося напряжения. Малейшая неточность – и оно распадется, обвалится в себя и исчезнет. Поэтому та эйфория, которая появляется при разглядывании этой собранности, и есть признак наличия высшего разума, сотворившего в этом абсурде наиярчайшую картину бытия.

Малевич нашел ту единственную фигуру, в которой явилось присущее его времени мироздание. Мне предстоит найти линию, которую прочертил Бог в первый момент творения.

Искать чистый разум в абсурдном хаосе можно только на грани самоубийства. Нельзя изъять смыслы из провидения, ведь оно состоит из свершившихся смыслов. О дальнейшем его движении можно судить только по факту его наличия. Но какое провидение возможно в ближайшем самоубийстве? Ведь оно и есть подлинная реакция на абсурд реальности. Только подлинное может воспротивиться вовлечению в ложное. Провидение ускользает от понимания, смысл его утерян или искажен ложью действительности. Действительность оправдывает себя своей прогрессивностью. Архаичные формы ждут своего выздоровления в еще большей болезни. Их абсурд невыносим, так что чистая красота есть сверхъестественное состояние. Естество человека заключено в моем Я. В этом естестве я бывший человек, а та часть Я, которая осталась после человека и превозмогла его, - сверхчеловек. Сверхчеловек – это не какое-то отдельное Я от Я человека. У человека и сверхчеловека общее Я. Бывший человек и настоящий сверхчеловек – это и есть Я. И в этом Я чистый разум сверхчеловека сохраняет бывшего человека.

Почему Я навсегда разрывает с МЫ? МЫ – это такое Я, из которого выводятся предпосылки для создания собственного Я. Совокупность этих собственных Я должна иметь идею всеобщего Я. Какова эта идея? Ее нет. Индивидуальное Я потеряно и не может присутствовать в МЫ. Внешние конструкции солидарности не могут компенсировать его отсутствие. МЫ по каким-то правилам ущербно и враждебно другому МЫ. Это группировки по национальному, расовому, семейному, гражданскому и т. д. признакам. Интересы отдельного Я лишь отчасти вписываются в такое МЫ. Иногда это МЫ насильственно и враждебно Я. Но оно сильнее и превращает количество Я в толпу. Часто это МЫ воплощается в каком-то исключительном Я, которое владеет умами и телами граждан, устанавливает законы и правила жизни. Иногда это воплощенное в МЫ Я бывает узурпатором или фиктивным избранником. Противоречия между гражданами и Я решаются в социальных системах, которые обладают отчетливыми приоритетными ценностями. Они называются конституциями. Я в социальных системах не противоречит МЫ внешним образом, но глубинное противоречие сохраняется. Социальное МЫ никогда не станет Я. МЫ для Я должно быть идеей, выходящей за пределы реальности.

Таким образом, возникает необходимость создания религии как союза людей. Она не должна быть доступна разуму, но должна быть его продуктом, высшей формой его развития, не имеющей предмета вне его. Такой попыткой является искусство, возникшее после отмены Бога в форме архаичного мифа. Те, кто этого Бога имеют, навсегда люди, живущие в человеке. Их Я не готово расстаться с ним. Их МЫ религиозно определенной религией, а не самой религией. Человек в них никогда не будет бывшим, он будет вечным, так что им никогда не познать МЫ в Я. Они полагают Я в МЫ.

Следует признать смыслы нейтральными, а не ложными или истинными. Это значит, что онтологию надо превратить в феноменологию. Что значит мыслить смысл? Это значит в мышлении полагать что-то существенное. Поэтому чистое мышление бессмысленно. Это область феноменологии, покрывающая расстояние посредством движения мысли. Мысль движется как процесс сознания, а не как череда смыслов, из которых складывается предмет изображения, картина мира, в которую следует заглянуть через вещественную определенность.

Странно, что так долго от внимания ускользал тот факт, что вещь в себе и есть Я. Только Я есть вещь в себе, а не какая-то недоступная для наблюдения сущность мира. Вся сущность мира раскрывается в феноменологическом процессе по мере ее познания. А Я независимо от познания существует для себя как вещь в себе.

А все-таки жаль, что в этом мире не осталось ничего, что могло бы меня удивить. Только прекрасные человеческие души продолжают вызывать восхищение. Только вера в человеческий гений еще не покинула меня.

Сущее не зависит от бытия или небытия. Когда я говорю, что сущее есть, его нет; когда я говорю, что его нет, оно есть. Так что же такое сущее? Это непосредственная данность чувственного восприятия, в котором пробуждается мысль. Сущее универсально, потому что мыслится. Мыслимое должно представлять такой объект, признаки которого свойственны всему сущему. Я не могу мыслить что-то такое, чего не может мыслить другой человек. Мышление, мысль, смысл, истина заключается в МЫ. А поскольку реальное МЫ мыслимо, а не существенно, оно есть всеобщее Я. Отдельное Я в этом МЫ мыслится как мыслящее мыслимое, как чувственная достоверность сущего, исключенного из мышления. Сущее существует вне мышления, в мышлении оно обретает сознание принадлежности к универсальному Я. Мышление есть достоверное Я сущего, зафиксированное в МЫ. Мы тогда есть мышление, когда Я находит в нем свое призвание. Но мышление не может быть универсальным Я, заключенном в чувственном восприятии своего единства: оно должно выдвинуть идею этого единства и мыслить ее. В абсолютном виде эта ускользающая идея называется истиной, но поскольку истина не принадлежит сущему, ее нельзя рассматривать в качестве цели мышления. Основанием мышления является МЫ, в котором Я достигает своей универсальности. Уникальность этой универсальности и есть мышление в том виде, в каком оно распоряжается собой вплоть до своего окончания.

Пафос жизни продиктован уникальной верой мышления в свою универсальность. МЫ, которые связаны этой уникальной верой в собственную избранность, являемся культовой организацией, которая в светском выражении принимает облик кумира. У каждого народа есть свои кумиры, поскольку они связаны уникальной верой в свою избранность в качестве именно этих народов. Помимо внешних признаков, определяющих фенотип их представителей, они имеют такую организацию МЫ, сущее которого индифферентно по отношению к уникальности иного рода. Нравственный иммунитет позволяет МЫ сохранять свое сущее во всех конфликтных ситуациях, ведущих к его разрушению. Нации, расы, роды, племена, секты – все они представители мышления, сущее Я которого является избранным МЫ. Целые народы считают себя избранными исполнителями универсальной миссии бытия, заключая свой уникальный опыт в представление о всеобщей цели человечества в абсолютном сущем. Это абсолютное сущее, которое выдвигается на основе уникального опыта МЫ и распространяется до универсального значения, должно быть присуще всему человечеству, поскольку вопрос истинного происхождения ума затрагивает каждого его представителя в сфере его уникальности. Ум – общее достояние человечества, поэтому интернациональный пафос жизни заключается в нем.

Что такое мистицизм? Это глубокое прозрение замысла творения в неосуществленном виде. Сущности нет, а замысел есть. Он присутствует незримо и невещественно. Само созерцание этого замысла есть его присутствие. Освобожденное от забот бытия присутствующее предвидит свое провидение, направляя его туда, куда направляется само. Оно не обозначает себя, но, движимое провидческим сочувствием, запечатлевает себя ни в чем.

Чем интересен сейчас человек? Только своими знаниями. Мыслить он не умеет. Может только воспроизводить древние архетипы, популярные парадигмы, мнения и произвольные факты. Некоторые залезли в предпервичное никто. Эта предпосылка человека так и осталась основной чертой его сущности. Если тварь не знает, что она никто, поскольку мыслящим человеком еще не стала, то человек это уже знает: как тварь он никто. Никакие свойства бытия не присущи этой заключенной в нем твари. Прообразом человека является Бог, а тварь, которая сотворена чтобы принять образ божественного подобия, предпочитает быть никто, чтобы не быть кем-то. Она тщеславится своей никтожностью как ближайшим расположением Бога, как наитеснейшим сближением с его телесностью. Никто подобно не бытию Бога, а телесной материи, из которой тварь возникла. Возвращенное реликтовое сознание в сотворенной никем твари иногда становится доблестью интеллекта. Воображается, что никто достойнее кого-то. Но кто-то произошел из никто, а кто-то так и остался первичной тварью никто. Эти кто-то, вернув себя из кого-то в никто, думают, что станут из этого никто новыми, иными кем-то, станут иной, перевоплощенной тварью. Это забальзамированной от тления учение прячется от интеллектуального вмешательства, поскольку изначально основано на неприемлемости реального мышления. Естественно, что никто безначально, начало есть только у человека, и это начало – никто. Но никто тождественно твари и никем быть не может, кроме намерения кем-то стать, свершить перестановление. У никто нет сущности иной, кроме ничто, но поскольку никто тварь первородная, оно обходится без своего ничто. Поэтому познание заключается в понятии своего ничто. Тварь сознает, что в этом ничто она никто. Чтобы понять, кто она в этом ничто, она постулирует свойства своей безначальности: безграничность и беспредельность. Ничто как сущее в этих определениях вполне укладывается. Но поскольку тварь в своем никто не может преодолеть ни беспредельность, ни безграничность, она не может кем-то стать, от чего могла бы отказаться, чтобы стать иным.

Смысл имеет значение тогда, когда перед ним стоит цель. Смысл фиксируется в значениях целесообразно. Мир считается бессмысленным, если цель его не ясна. Поэтому так старательно ищется возможность приписать цель Творцу, ведь только в этом случае возможно мышление. Но чем мышление отличается от откровения? Откровение – это бытие Я в ничто. Мышление – это единство МЫ в собственном выражении. Единство МЫ может быть истинным или ложным. Истинное МЫ ориентировано на совершенное выражение, ложное – на самобытное. Совершенное выражение мышления достигается в результате отрицания отрицательной деятельности, как предел отрицания, открывающий ничто бытия. Эта область чистого мышления есть первичный творческий акт, в котором первородное бытие есть откровение. В откровении устанавливается дух идеи, такое наитие, без которого невозможно движение судьбы.

Конечно, никто можно интерпретировать как тайную силу, влияющую на мировой порядок. Но следов этого влияния не видно. Скорее, мировой порядок влияет на эту тайную силу, заставляя ее быть ничем в ее никто. Человечество не может смириться с тем, что им руководит немощь никто, хотя это никто и притязает на значимость. Но вся его значимость бессильна перед гением человечества. Никто никогда не может стать гением, а гений никогда не станет никто. Так что между ними колоссальное напряжение человечества. Что такое человечество? Это МЫ, в котором мышление становится идеей Я. Сумерки таинственного перехода из одного воображаемого состояния в другое чужды мышлению: мышление есть светлая и ясная истина бытия, в которой человек претерпел все стадии своего совершенства. Гений творения владеет им, мышление лишь запечатлевает его путь.

Тема продажи души проходит сквозь всю мировую литературу. Классическое выражение она получила в «Фаусте» Гёте. Большинство людей продают или готовы продать свою душу кому угодно. Лишь бы покупатель обеспечил сохранность тела. Толпа уже заранее бездушна и продает свою общую душу, которая ничего не стоит. Тема эта никогда меня не интересовала, я считал ее аллегорической фантазией. Но однажды в фейсбуке со мной связался человек, который представился иллюминатом из семьи Ротшильдов. Если я войду в эту семью и стану на путь просветления, то у меня будет все, чего я пожелаю. Для этого я должен просветляться под надзором и руководством этой организации. То есть, кто-то должен был управлять просветлением моей души. Это то же самое, что с Фаустом Гёте. Только явился не пудель, а иллюминат. Фактически мне предлагали продать душу. Это ли не люцеферианство? В ответ я решил просветить иллюмината, после чего он, сделав еще несколько попыток, исчез. Перед этим он показался в Венеции с дамой, а я поинтересовался, не это ли счастье взамен моих трудов он предлагал мне? Но даже этому я не придал бы значения, если бы в моем окружении не появились люди, говорящие одно и то же. Кто- то внушил им, что они никто и что они должны пройти весь путь просветления, чтобы переродиться. Они рисуют лестницы, указывающие путь перерождения. Переходя со ступеньки на ступеньку, они просветляются. На следующей ступеньке после никто они рабы. Не это ли воплощение идеи иллюмината о послушании? Сначала никто, потом рабы, а в отдаленном будущем несостоявшиеся хозяева мира. Они отторгают человечество, замкнувшись в себе, и нападают на всякого, кого надеются обратить в свою веру. Все они консультанты, вразумляющие человечество. Воланд был первым консультантом, с которого началось мировое консультирование. Современный консультант – это, конечно, не римский консул или не Бонапарт, а всего лишь юрист, психолог, демагог или всякий другой, у кого есть желание поживится на простаках. Все они покупатели душ. Одна из рабынь, продавших душу, призналась, что ей за это хорошо платят. Она тоже консультант. Со времен Гоголя в России торгуют мертвыми душами. И сейчас торгующие между собой мертвые души распоряжаются страной.

Проницательно сказала Гелена: «Человечество не хочет оправдывать миф о его гениальности. Оно жаждет серости, стабильности, удовольствия и крови ближнего». Я лучше сказать не могу, поэтому процитировал ее. Неоспоримая правдивость этого высказывания вынуждает пересмотреть понятие человечества. Человечество – это не совокупность людей, которая называется популяцией, а цель мышления, в котором Диоген, наконец-то, находит человека. Именно из человеческой найденности складывается МЫ, мышление заканчивает идею человеческого развития понятием человечности. Человечность как свойство человечества быть в каждом Я и каждым Я есть истина, которую искали всегда и не нашли до сих пор. Бесчеловечный человек не знает, что такое истина: истина выдвигается от имени человечества.

В историческом масштабе были сформулированы две идеи человечества: Бог и коммунизм. В Боге люди должны осознать себя в качестве человечества при жизни. Их бессилие привело к тому, что они отвели ему место после смерти, так что человечность проявляется только перед его лицом и человечеством становится мертвое Богонаполнение. Коммунизм же был идеей бытового и нравственного содружества, добровольным согласием людей на взаиможертвенное состояние. Обе эти идеи должны были иметь какое-то учение. Ими стали теология и идеология. Если теология развивала конкретные признаки Бога, в отношении к которым происходило очеловечивание, то идеология имела размытый характер. Помимо коммунистической идеологии должно было быть множество учений, которые с разных сторон приближали бы к коммунистической цели. Если для того, чтобы стать человеком в Боге, достаточно было умереть, то для достижения коммунистической цели надо было сформировать нового человека, игнорируя тот факт, что наличный человек еще не человек. То есть, для человечества необходим был человек. Человек как идея человечества обретался в конечной цели мышления, так что мышление необходимый атрибут человечности. Именно его отсутствие сделало невозможным создание МЫ. Оно было чем угодно, но только не человечеством. Современное общество, движимое природными инстинктами и суррогатными смыслами, утратило само желание стать человечеством. Из глубины веков оно смотрит на свое отдаленное будущее, в котором нет даже признаков человечности.

Ничто так плотно придает форму сущему, так плотно удерживает его в границах бесчувственного состояния существования, что кажется, будто это напряжение неизменно. Ничто не может сместить это определяющее не меня мое ничто. Оно вынуждает меня перемещать эту форму, в надежде найти избавление. Но тщетно. Форма свободно перемещается в ничто, не теряя своей определенности. В ней самой обнаруживается все то сложное устройство, которое выносится во вне, заслоняя ничто. Появляется предвидение формы. В этом предвидении проясняется начало моего существа и присущая ему близость постороннего.

К чему угодно можно относиться как угодно. Все зависит от точки зрения. Можно увидеть безумие в том, в чем другие видят героизм, и наоборот. Две армии Рима сошлись между собой. Цезарь и Помпей. Можно восхищаться Гражданской войной, а можно счесть ее проявлением безумия. История такова. Войны, победы, поражения. А итог? Крысоподобные существа правят странами и миром. Зачем было вести войну за улучшение расы, если вышло как раз наоборот? Человечество не созрело для победы над своей популяцией. Можно как угодно относиться к Гитлеру. Можно увидеть в нем зверя, истребляющего народы. Но как объяснить решимость этого человека? Не к нему ли применимы слова Чингиз Хана: «Я – кара Господня. Если вы не совершали смертных грехов, Господь не пошлет вам кару в лице меня». Не в этом ли дело? С одной стороны – жизнь бесценна. Никто не может покушаться на нее. С другой – нельзя допустить, чтобы высшие были в угнетении у низших. Война между христианским милосердием и превосходством сильных неминуема. Не нашел я в лице Гитлера какой-то склонности к жестокости. Это обычное лицо, в котором неотвратимая решимость совершить возмездие сочетается с признаками художественной натуры. Дали рассматривал его европейские походы как акт милитаристского сюрреализма. Нельзя без причин ввергнуть мир в состояние войны. Можно сказать, что мир победил Германию. И можно сказать, что Германия проиграла войну. И это несоприкасаемые точки зрения. Первая пребывает в довольстве и тщеславной гордыне, вторая понимает, что продолжение неизбежно. Противоречие между милосердием и волей к власти не решено. И не решится, пока идея человечества не найдет себя.

Как возникает образ, реальность которого невозможно представить? В традиционном искусстве реальность необходима для создания образа. Искусство ее выражает, дает ее образное представление. Но если для образа нет реальности, то и нет возможности составить о ней представление, чтобы выразить в образе. Так что образ выхватывается из открытой потаенности реальности методом интеллектуальной аннексии, в котором грезится конфигурация небывалого свойства, зафиксированная в неожиданном выражении и непостижимым способом. Она опережает воображение, поэтому в ней нет логики построения образа. Ее логика - загадка, разгадывание которой и есть произведение. Так в отсутствующей реальности возникает выражение события, которое состоит из непререкаемой воли художника создать реальность самой реальности.

У Мантеньи мертвый Христос похож на разбойника. Зачем образы, которые возникают в голове художника, выдавать за образ Христа?

Следует отделять человеческое МЫ от профессионального. От соприкосновения с профессиональным МЫ Я уклониться не может. Профессиональное МЫ обеспечивает функционирование популяционного конгломерата на более или менее единых условиях. Без профессионального МЫ общество распадется в племенную орду. Такое МЫ не нуждается в Я, оно диктует ему необходимость приспособиться к нему. Я жертвует собой в этом МЫ. МЫ как выражение человечества еще не существует, оно предмет идеального мышления. Кто-то думает, что кроме идеального мышления существует предметное. Предметность по определению не может быть мышлением, потому что она существенна, а сущность есть реальное основание мира, предпосылаемого мышлению в чувственном восприятии. Так что только идеи предметов могут мыслиться, а не сами предметы. Но чтобы возвести предмет до уровня идеи, необходимо человеческое МЫ. Профессиональное МЫ оперирует предметами, в которых идея их существа является действительной реальностью. Неосведомленные люди эту реальность часто противопоставляют идеальному мышлению, упрекая его в отсутствии предмета. Идеальное МЫ отвергает эту претензию, поскольку мыслит себя в человеческой сфере, а не предметной. Предмет никогда не заменит человека, мыслящего идеи, поскольку в идеях формируется МЫ человечества.

Следует признать тот факт, что Я обречено жить в оппозиции к МЫ. Человеческое МЫ еще не существует, а то, что есть, неприемлемо для Я. Так что Я вынуждено замкнуться в себе наподобие лейбницевской монады или кантовской вещи в себе. Оно должно стать абсолютно возвышенным существом, прозревающим свой путь во времени. Ведь ничего, кроме времени, у него нет. Путь Я вне МЫ – это путь времени. МЫ расползается в пространстве без всякого времени. Оно не живет, его время не наступило.

Взламывать мир и на его месте создавать совершенный его образец. Если этого не делать, то оставшийся мир не позволит искусству заполнить его. Оно будет прозябать не воспринятое и бесполезное. Искусство должно вырывать из него тленные клочья, очищать красотой рану и заживлять ее разумным вдохновением.

А по сути, надо забыть обо всем на свете, чтобы написать картину или текст. Мир не должен отвлекать своим присутствием свершение. Должно начаться из ничего то, что станет его всем. И так движется мир, который то забывает себя, то находит и обретает.

В мире несуществующего МЫ только Я может быть мировыражением. Если МЫ является выражением коллективизма случайных людей, то Я несет в себе идеальное представление человечества. Посредством него человечество сохраняет себя в умах опустившихся людей, жаждущих обрести свою подлинную сущность. Отдавая себя во власть событий, регистрирующих МЫ в потерянном для Я виде, люди озираются в поисках опоры своему существованию: ведь без Я они мусор, гонимый ветром событий. Воплощая себя без имени и значения, МЫ стерилизует личность Я, распространяя свой жалкий гегемонизм на суровую судьбу истории, пачкая ее ничтожностью своих деяний. Захватывая смысловые территории, МЫ вынуждает Я или вступить с ним в открытую борьбу, или уединиться в себе для создания уникальной картины человечества.

Количественная имитация МЫ, которое удерживается правительством и территориальными границами, в себе имеет тотемные архетипы и религиозную ортодоксию, что позволяет ему сохранять скученность и выступать в качестве самостоятельной организации. Субъект этой организации не обладает идеей бытия, заменяя ее верой в свое существование и признанием любой формы власти, гарантирующей его. Мораль такого общества находится в прямой зависимости от сил, разделяющих его интересы. Нравственность отсутствует, поскольку Я подавлено. Исполняя волю самосохранения, такое МЫ втягивает в себя Я до полного его изнеможения.

Поскольку единственной реакцией на этот мир может быть только желание умереть, чтобы не быть ничем ему обязанным и не зависеть от него, то должно быть какое-то противодействие этому желанию. Оно возникает в Я, которое само определяет границы независимости от внешнего мира. Внешний мир с его МЫ – это лапоть мироздания, искусно сплетенный дремучими идиотами с признаками просветления. Иногда это просветление достигает вызывающих уважение размеров, как будто гений потряс мир и рассыпал этот лапоть на мелкие кусочки. Восторженные идиоты иногда даже обладают признаками зрелого ума, но ум этот настолько сер, что даже не хочется пользоваться его достижениями. Так что же противостоит желанию умереть, что можно противопоставить отраве пошлого мира? Только волю не быть МЫ.

Смерть как потеря представления о существовании мира связана с бессилием Я воплотить идею человечества. Ведь если впереди ничего нет, смерть неминуема. Бессмертие достигается верой в то, что уходящий мир будет замещен другим миром, недосягаемым для уходящего. Придя ему на смену, он обнажит идею человечества в лучшем исполнении, чем сегодняшнее. Это постепенное восстановление человечества из небытия, вытесняющего суррогатное МЫ, и есть цель искусства абстрактного реализма, которое живо, несмотря на неминуемость смерти. Оно бессмертно именно по той причине, что его ждет человечество, а суррогатное МЫ отвергает. Так и должно быть. Если бы ложь покровительствовала искусству, его бы не было. Вместо него были бы звезды протухших личностей из сегодняшнего «Капричос» Гойи. Была бы борьба с гегемонией вымороченной эволюции, с представителями вульгарной популяции живых существ, строящих свою жизнь по праву попранного разума. Война эпох, культур и смыслов неиссякаема. Она возникает без всякой причины, потому что скученное людоедство стремится вырваться из клетки филантропического взгляда на мир. Мизантропия доброты столь же естественна, как и оправдывающая ее природа.

Абстрактный реализм определил свою цель. Это создание образа человечества. Только до какого-то предела можно выводить ориентиры. Нужно работать не опережение. Не ждать, когда появится мысль, следующая из всего комплекса предыдущих. Нужно вбрасывать эту мысль произвольным способом, доверяя своей интуиции и подлинности хода событий в идеальном времени.

Реальность суррогатного МЫ, которая есть народ и государство – промежуточный этап эволюции на пути к человечеству. Было бы странно, если бы искусство доверилось этой реальности, погрязло в ней, забыв о своем предназначении. Выявить это предназначение – его долг. Нельзя называть искусством реальный мусор, выражающий состояние ущербной эволюции и гибнущего в ней художника. В преодолении реальности и обращении к идее человечества художник обретает себя.