Юбилейное. 1825 2025. Выпуск 4

     Александр Разумихин

     Юбилейное. 1825—2025

     ДЕКАБРИСТЫ. Слова и дела. Факты и события.

     Выпуск 4

                История — всегда гипотеза, устраивающая власть,
                по сути, легенда, внедрённая пропагандой в умы людей.
                История — это взгляд на события прошлого,
                истолкованного на потребу дня нынешнего.

     ЗАГОВОРЩИКИ-ДЕКАБРИСТЫ СТОЯЛИ ПОСЛЕДНИМИ В РЯДУ ПРОТИВНИКОВ НИКОЛАЯ

   Так сложилось, что роль матери братьев практически замалчивалась отечественной историографией событий и марта 1801-го и особенно 1825 годов. Тогда как её сторонниками, можно смело говорить, были видные сановники и военные, и в том числе генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович. Впрочем, Михаил Андреевич и без того недолюбливал Великого князя Николая. Схожее отношение преобладало и в среде гвардейских офицеров. Происходило своеобразное голосование сердцем: для них Константин был их боевым товарищем, с которым они прошли наполеоновские войны и заграничные походы. К тому же многие считали его более склонным к реформам (считать, что это соответствовало действительности, оснований нет. Можно было ждать от него перемен, или не стоило — гадание на кофейной гуще).

Журналист С. В. Кисин в книге «Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия» реконструировал расклад реального веса заинтересованных сторон, от которых в те дни зависела будущая политическая конструкция власти. Он выделил нескольких человек, среди которых сам Николай Павлович «был далеко не ключевой фигурой в императорской колоде карт». Более влиятельными силами были:

столичный генерал-губернатор, граф Михаил Милорадович;
командующий Гвардейским корпусом генерал от кавалерии Александр Воинов;
командующий пехотой Гвардейского корпуса генерал-лейтенант Карл Бистром;
цесаревич Константин;
заговорщики-декабристы.

К тому же, пишет С. В. Кисин: «Николаю дали понять, что «задушить, как отца задушили» теперь могут и его самого. Рассчитывать в столице у него было уже практически не на кого. Никто не спешил заверить Великого князя в своей поддержке. Именно этим и вызван первоначально показавшийся «странным» ход Николая срочно присягнуть старшему брату». Обратите внимание: заговорщики-декабристы стояли последними в ряду противников Николая.

И здесь позволю себе суждение о Константине, которое, допускаю, найдутся те, кто расценит его как крайне субъективное. Можно быть храбрым, но бесхарактерным. Это точно так же верно (параллель-сравнение), как я писал в одной из своих книг о реплике Михаила Лунина, считая его самой многосторонней, причудливой и по-человечески самой симпатичной фигурой среди декабристов (он был одним из немногих, кто не выдал на следствии ни одного сообщника). За поведение, последовавшее после декабрьского мятежа, Лунин позже назовёт Раевских «трусливым семейством». Как можно, воскликнет кто-то, говорить о трусости семейства, глава которого проявил героизм в годы Отечественной войны? К сожалению, история знает немало примеров, когда поведение человека на поле брани разнится с его поведением в мирные дни.

Последовавшая затем игра в политический пинг-понг выглядела красочным выступлением, схожим с характерным диалогом гоголевских персонажей «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Николай не ссорился, он держал паузу. Ему нужен был официальный отказ от престола «императора Константина». Николай пишет брату: «Ваше величество, Вам присягнули, царствуйте», надеясь, что тот заявит о своём нежелании и прибудет в столицу в очередной раз подтвердить своё отречение. Константин, следуя логике, рассуждает: нельзя отречься от «должности» императора, если ты не император. И отправляет ответ Николаю: «Ваше величество, это я Вас поздравляю». Тому ничего другого не остаётся как «дублировать» предложение, мол, коли не хотите царствовать, ждём вас в Петербурге, приезжайте и отрекитесь от престола. Он исходит из того, что такая форма передачи престола будет мягкой, без возможных потрясений в случае переприсяги. Тоже логично: при живом императоре, которому только что все присягнули и который не отрёкся — это совершенно вопиющая ситуация, которую желательно избежать. Но Константин вновь отказывается.

А тут-то к Николаю подоспела информация о возможном заговоре. Она стала последней каплей в ответе на вопрос «To be, or not to be». Что происходило дальше? Смотрим на происходящие события опять глазами самого уже Николая I спустя 10 лет. Почему присутствует уточнение, когда обстоятельства воссоздаются автором «Записок»? По той причине, что за Николаем I был грех: иной раз он вносил «некоторые» коррективы в коллизии, когда вспоминал о прошлом.

Чтобы избежать длинное цитирование, ограничусь выдержками из речи помазанника Божьего. Итак, вместо цесаревича Константина из Варшавы на брегах Невы появляется младший брат Михаил Павлович:

«Мы были в ожидании ответа Константина Павловича на присягу… В сие время прибыл Михаил Павлович… Матушка заперлась с Михаилом Павловичем; я ожидал в другом покое — и точно ожидал решения своей участи. Минута неизъяснимая. Наконец дверь отпёрлась, и матушка мне сказала:

— Ну, Николай, преклонитесь пред Вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своём неизменном решении предоставить Вам трон (фр.).
Я отвечал матушке:

— Прежде чем преклоняться, позвольте мне, матушка, узнать, почему я это должен сделать, ибо я не знаю, чья из двух жертв больше: того ли, кто отказывается (от трона), или того, кто принимает (его) при подобных обстоятельствах (фр.).

Действительно, брат Константин Павлович прислал ответ на письмо матушки хотя и официально, но на присягу, ему данную, не было ответа, ни манифеста, словом ничего, что бы в лице народа могло служить актом удостоверения, что воля его непременна и отречение, оставшееся при жизни Императора Александра тайною для всех, есть и ныне непременной его волей… После долгих прений я остался при том мнении, что брату должно было объявить манифестом… Но брат избрал иной способ: он прислал письмо официальное к матушке, другое — ко мне… В письме, ко мне писанном как к Императору, упоминалось только в особенности о том, что Его Высочество просил оставить его при прежде занимаемом им месте и звании.

Однако удалось мне убедить матушку, что одних сих актов без явной опасности публиковать нельзя… Матушка и я, мы убедительно о том писали к брату; и фельдъегерский офицер Белоусов отправлен с сим. Между тем решено было нами акты сии хранить у нас в тайне.

Но как было изъяснить наше молчание пред публикой? …Пошли догадки, и в особенности обстоятельство неприсяги Михаила Павловича, навело на всех сомнение, что скрывают отречение Константина Павловича. Заговорщики решили сие же самое употребить орудием для своих замыслов... Каждый извлекал из сего, что какое-то особенно важное обстоятельство препятствовало к восприятию законного течения дел, но никто не догадывался настоящей причины.

Так прошло 8 или 9 дней. В одно утро, часов в 6 был я разбужен внезапным приездом из Таганрога лейб-гвардии Измайловского полка полковника барона Фредерикса, с пакетом «о самонужнейшем» от генерала Дибича, начальника Главного Штаба, и адресованным в собственные руки Императору!

Тогда только почувствовал я в полной мере всю тягость своей участи и с ужасом вспомнил, в каком находился положении. Должно было действовать, не теряя ни минуты, с полною властью, с опытностью, с решимостью… Граф Милорадович казался мне, по долгу его звания, первым, до сведения которого содержание сих известий довести должно было, князь Голицын, как начальник почтовой части и доверенное лицо Императора Александра, казался мне вторым. Я их обоих пригласил к себе, и втроём принялись мы за чтение приложений к письму. Писанные рукою генерал-адъютанта графа Чернышёва для большей тайны, в них заключалось изложение открытого обширного заговора… Известно было, что заговор касается многих лиц в Петербурге и наиболее в Кавалергардском полку… генерал Дибич уведомлял, что вслед за сим решился послать графа Чернышёва в Тульчин, дабы уведомить генерала Витгенштейна о происходящем и арестовать князя С. Волконского, командовавшего бригадой, и полковника Пестеля, в оной бригаде командовавшего Вятским полком… Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существовании заговора и в вероятном участии и других лиц, хотя об них не упоминалось; он обещал обратить всё внимание полиции, но всё осталось тщетным и в прежней беспечности.

Наконец наступил роковой для меня день. По обыкновению обедали мы вдвоём с женой, как приехал Белоусов. Вскрыв письмо брата, удостоверился я с первых строк, что участь моя решена… Изготовив вскорости проект манифеста, призвал я к себе М. М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную Императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма — к матушке и ко мне как к Императору...

Тогда Государственный Совет сбирался в большом покое, который ныне служит гостиной младшим моим дочерям. Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав:
— Я выполняю вoлю брата Константина Павловича.

И вслед за тем начал читать манифест о моём восшествии на престол. Все встали, и я также. Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чём отличился Н.С. Мордвинов, против меня бывший, всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось…
Кончив чтение, возвратился я в занимаемые мною комнаты, где ожидали меня матушка и жена. Был 1-й час и понедельник, что многие считали дурным началом».

Таковы детали затянувшегося отречения Константина Павловича, случившегося не без участия императора Александра I. Но есть предложение взглянуть на интригу не с позиции Николая и восстания декабристов, которое собой заслонило всё остальное. А с точки зрения ситуации, заслуживающей оценки, как династический кризис, потому что на момент междуцарствия сложилась занимательнейшая комбинация интересантов помимо двух братьев и их матери.