Деревенские вечера под Арзамасом

Деревня, подобно плоду в утробе матери, связана с природой пуповиной, по которой текут питательные результаты трудов, освоения ресурсов, ухода за скотом, огородом, а также дары кормилицы - земли в сговоре с небесной благодатью - погодой.
Весь учебный год на чужбине я ждал приезда на летние каникулы  в благословенное " родительское гнездо" — деревню рядышком с Арзамасом, до сих пор значащуюся в паспорте как место рождения — " д. Пушкарка". Мне, мальчонке, она была вместилищем нескончаемого, безграничного праздника приволья, свободы в роли гостя на лоне природы в благополучном быте, устроенном великими трудами предков.
Изба деда, сложенная из брёвен времён переселения стрельцов - пушкарей из крепости в Слободу, располагалась очень удачно: в центре улицы, напротив озерка - родника, окнами, обращёнными на юг, на село Выездное, с храмом Иконы Смоленской Божьей Матери,  с шатровой колокольней 1771 года постройки.
Вектор деревенской улицы был направлен на приходской храм стрельцов во имя Сошествия Святого Духа в Арзамасе.
Позади дома, как положено, располагался двор с сараем, чуланом, хлевом, сушилами; далее узкой полосой (соседи справа и слева) тянулся огород, дозволенный властями крестьянину для прокорма (хотя дед вступал в колхоз с 3 десятинами плодородной земли). В огороде нетерпеливо ждали полива и прополки: табак, лук, морковь, свекла, картошка, редиска, огурцы. Посреди огорода торчала как изгой за угрозу пожара избушка - банька, топившаяся по чёрному. Поэтому-то я субботнюю помывку воспринимал не иначе как сошествие в ад.
Между домом и сараем ютился малюсенький садик - бабушкина услада с произрастающими (совершенно бесполезными, по мнению деда) смородиной, малиной, подсолнухами и цветами, да разросшейся берёзой, посаженной сыном Александром, красавцем - педагогом, командиром РККА, поглощённым ненасытным фронтом в 1942 году под Севастополем.
За огородами простиралось волшебство —- благоухающий пышный луг, до Высокой горы и реки Тёши, где в разнотравье и разноцветье резвились кузнечики, жуки, бабочки. Стрекозы, а в зените звенел невидимый певец - жаворонок. Колокольня высокогорского, Вознесенского монастыря выглядывала над кронами деревьев леса, обозначая место своеобразного окормления душ колонии несовершеннолетних преступников и полезного назидания детворе.
К неописуемой радости обоих, ко мне присоединялся на всё лето кузен Александр, названный так в память упомянутого дяди. Его отца постигла также участь под Сталинградом. Воспитываемый трудягой - матерью, брат отлично учился, обладал артистизмом, много читал, а от безмерной коммуникабельности иногда страдал.
По причине малолетства к тасканию вёдер для полива нас не привлекали, после утопления ведра в колодце уже и для самовара не посылали: да и в прополке от помощников было мало толку... Вот в подметании двора, уничтожении мух и  в поиске яиц хитроватых кур другое дело...  мы играли в войну, «морской бой», в шахматы, в солдатики: ходили в кино на фабрику им. Буденного, рисовали, строили клетушки, качались на понтонах моста у улицы Ленина в Арзамасе, плавали на корыте по озерку - роднику возле дома, гоняли на велосипедах, меняли металлолом на свистульки и пропеллеры у старьёвщика, вырезали лодки с парусами, гнули акацию на луки, стреляли в мишень, оглушали окрест пальбой из устройства с ключом, гвоздём и серой из спичек почитывали книги, рекомендованные школой и найденные на чердаке (свидетели культурного развития родителей).
В солнечные дни манила Тёша: чистая, глубокая, широкая у Первого Арзамаса, Из воды не выходили часами; представьте, ловили раков. Загорелые, босиком (опасаться гвоздей, склянок, мазута тогда было не надо)  из одеяния трусы, мы походили на папуасов.
Подходил вечер; улица пустела, приготовившись к великому действу — возвращению стада с пастбища. В ожидании мы занимали место у окна: предстояла встреча  с едва ли не с главным членом семьи,  своеобразным депозитным капиталом, надеждой, поддержкой...
Вначале были слышны «выстрелы» плети подпасков, эдаких маловозрастных мужичков с суровыми от бремени обязанностей лицами; далее показывался пастух, степенный невозмутимый дрессировщик, всевидящий гарант здоровья стада.
Кстати припомнилось...
Отец, подполковник, главный ответственный за парторганизацию дивизии, как-то заглянул на обед и решил проверить мои тетради и дневник. Делать не чего: мучаясь безнадёжностью, принес на контроль стопку... Во время чтения лицо родителя менялось в мрачном диапазоне без капли одобрения. Наконец был вынесен вердикт: « С таким почерком и аккуратностью ты годишься только в дворники и пастухи... А в армии служить в чине рядового без претензии на престижную штабную работу в качестве писаря...». После короткого раздумья было добавлено покруче: « Пожалуй, такому пастуху стадо не доверят... Требуется высочайшая уверенность со стороны сельчан... Скотина не терпит расхлябанности, ротозейства... Даже паршивая овца должна вернуться домой в целости-сохранности...
Так, что думай, милый, кем хочешь стать....».
Внушение дало плоды: школу я закончил с серебряной медалью.
Труд крестьян отдельный сказ. Не углубляясь в эту драматическую тему, замечу: деда, колхозника, дома не видел... Без отпусков, выходных он, как рядовой, звеньевой. Бригадир ударно работал в поле. Не будучи механизатором, орудовал вилами, граблями, косой, лопатой, подставлял горб на погрузке, ухаживал за лошадями. Бабушка с раннего утра лелеяла скотину, огород, кухню, ходила на дойку, поддерживала чистоту, стирала, чинила одежонку, строчила на машинке «Зингер»; и самовар и утюг требовали углей...
Но вернёмся к встрече стада. С блеянием по - козлиному и по - бараньему появлялся мелкий рогатый скот. Козы с переполненными выменями, болтающимися из стороны в стороны, семенили на тонких ножках по зелёной траве улицы; хозяйки встречали их как милых родственников. Некоторые особи, прельстившись изумрудом у родника, из разряда « заблудших», сворачивали с маршрута, вызывая недовольство гусей и лягушек.
Как перед проездом бронетехники на параде, после паузы появлялось Его величество - племенной бык, с кольцом в носу; полный кипучей энергии, пышущий темпераментом и страстью в необузданности и вседозволенности, в поиске воображаемого соперника. Не найдя оного, поддавал рогом девчонку, угол амбара или избы, отделял кору у толстенного тополя.
Смиренно, с чувством исполненного долга, неторопливо вышагивали сытые коровы, телята. Каждая скотинка к персональным распахнутым воротам. Бабушкина «Зорька», поощряемая нежными словами, награждалась ведром со свёклой, ботвой, кормовой морковью, травкой; в ответ отдавала парное молоко, которое после процеживания предлагалось внукам.
Недолгий ужин за самоваром завершался убавкой света керосиновой лампы, выключением « тарелки» радио и отправкой на ночлег.
Разрешение расположиться на печке воспринималось как счастливый подарок судьбы. Предстояло путешествие в сказочное царство, в рыцарский замок-крепость на ковре - самолёте или на пиратском корабле в мир фантазий, воображений, смелых планов и деяний. Кирпичи и патриархальный быт делились своим теплом и  защитой. Подстилкой служили овечьи шкуры, «рунышки», прототипы «Золотого руна» аргонавтов под водительством Одиссея.
Лампа задувалась, дежурить оставался свет лампады, освещавшей строгие участливые лики святых, перед которыми, стоя на коленях, бабушка молилась, клала земные поклоны, упрашивая вернуть сыновей, не веря в их гибель.
Год от года мы росли, ноги свисали с края печи, требовался выход из ситуации... Пока держали скот, на сушилах благоухала большая пребольшая копна сена... Туда-то и направились наши мысли поступки.
Еще днем мы затаскивали подушки, одеяла, расстилали плащ- палатку (одну из немногих стоящих, по мнению фронтовика - отца армейских вещей.
Простыни, разумеется, игнорировались...
Уличных фонарей не было и в помине, так что  добираться до обители Тарзана приходилось на ощупь. По лестнице взбирались  к своему « гнезду», опасаясь провалиться на рога коровы дремлющей внизу или на спящего похрюкивающего поросёнка. Петух и куры на насесте, недовольные появлением новоселов, осуждающе поворковывали, сетуя на непредвиденное соседство.
Перед сном  хотелось обсудить тет-а-тет впечатления дня, малоприятные контакты с местной ребятнёй, сюжеты кино, спектаклей, книг, радиопостановок...
Мне, много раз пересекшему восточную Европу от Арзамаса до Берлина через Москву, Белоруссию, Польшу и Германию, пожившему в Куйбышеве (Самаре), Саратове, Казани, было чем поделиться, рассказать о впечатлениях, порой удивительных.
В Германии я был частым желанным гостем в отцовском артиллерийском полку, Там крутился на лафете зенитки, освоил полосу препятствий и спортивную площадку с канатом и шестом, рылся в песке окопов (некоторых еще с войны). Кроме того нагляделся на разрушенный Берлин, сожжённый Дрезден, благополучный Лейпциг, овладел языком, приобщился с чужеземным обычаям, восхищался ухоженностью кладбищ, скверов, садов, улиц, законопослушностью граждан. В полковом клубе в живую воспринимал фильмы, не видя концов по причине засыпания на отцовских коленях. Также днём присутствовал на репетициях художественной самодеятельности и концертах.
За границей в доме стояла винтовка, на поясе родителя пистолет ТТ, в квартире от прежних хозяев оставались две шпаги, а однополчане подарили мне трофейную шашку, с которой носился по улице, высекал искры из бордюра тротуара.
В винтовочке клацал затвором, смотрел, как она разбирается, а на пикнике - охоте как из неё палят. Жаль ввоз оружия в СССР был запрещён. До сих пор в моей памяти запечатлелась картина демонстративного наглого, хвастливого кружения в небе западного Берлина американских четырёхмоторных бомбардировщиков, «летающих крепостей», сразу по нескольку штук, «зависание» разведывательной «рамы»; одноразовый пролёт нашего патрульного «кукурузника» По-2. , редкий вылет наших бомбардировщиков Пе-2.
На свалке самолетов в Энгельсе в компании друзей я вдоволь налазился по самолетам; покрутил штурвалы, пооткручивал гаек и трубок, поразбирал конденсаторы на ленты фольги. Из клапанов всезнающие озорники добывали натрий, кусочки его шипели и крутились на воде, а в большой дозе мог и бабахнуть с фонтаном брызг.
В Казани мы жили в Кремле, рядом с воинской частью, в надстроеном 4-м этаже здания пушечного двора. В одной из многочисленных комнатушке коридорной системы. Отопление печное; в мои обязанности входила доставка мешка дров из сарая возле Тайницкой башни. Гуляния и игры приходили на кремлевских стенах, за 10 копеек пускали на башню Сююмбеки, и с высоты 70метров можно было обозревать город, реки Волгу и Казанку, и озеро Кабан.
В один из вечеров случилось чудо: после шумного прохода поезда от железнодорожной линии, ближе к мосту, донёсся хор слаженных голосов, в основном девичьих... Несмотря на незрелость, воображение всё-таки нарисовало картину подлунного луга, по которому двигалась, а может плыла группа молодёжи, хоровода; девушки в большинстве, в нарядных, но простеньких платьях; смелых, полных сил, надежд, ожиданий, с горячими сердцами, с благородными, отзывчивыми душами, не боящихся преград и испытаний. Выделялся голос нашей кузины Сони (Софьи Ивановны Парфеновой, ставшей заведующей ЗАГСом), вечной неутомимой активистки. А уж баян Гостькова разливался рекою лирики, нежности, страсти и пронзительного чувства.
Тогда коснулась лира и меня, к 15 годам чеканя строки.
В объятьях ласкового луга
Летела песня как стрела;
Надеялась на встречу с другом
Здесь, на околице села.
Луна с грустинкой улыбалась,
Дивясь красою сельских лиц,
Пуховой тучкой прикрывалась.
Чтоб не смущать собой девиц...
Роса, взмахнув рукою щедрой,
Пересыпала жемчуга;
Душа желала дружбы верной
С мостом, скрепившим берега.
Каждый раз, не в силах бороться со сном, мы погружались в самую глубину его...
 После утреннего призывного гудка пастушьего рожка, слета кур и крика не в меру горластого петуха, ненавидящего пришельцев и ревнующего к каждой курице, можно было оттянуться, но солнце безжалостно раскаляло железную крышу и « хошь-не- хошь» надо было включаться в дневную жизнь.
 Ничто не проходит бесследно: Пушкарка и по сей день влияет на взгляды, отношение, позиции оттачивает грани врача, семьянина, патриота, гражданина России, землянина.
Пушкарка — моя семья, мировоззрение, богатство.