Скоро сказка сказывается...

(Армейское. Выстраданное)

    Коротенькая зарисовочка о былых армейских буднях. Точнее о людях, с которыми сводила судьба. Думаю, многие из нас могут, покопавшись в своей памяти, выдать на гора десяток таких вот интермедий.

    – Так, Ходов! Кем ты, говоришь, на гражданке был?
    Громкий и веский, словно режущий сталь голос комбата вонзился мне куда-то в район затылка, застав врасплох и прервав на полуслове. Я крутанулся на 180 и отработанно отчеканил:
    – Товарищ полковник, разрешите доложить? Группа солдат проводит дежурную очистку канавы от мусора. За время вашего отсутствия происшествий не случилось. Старший на канаве - младший сержант Ходов...

Ну, допустим, "группа солдат" - это громко сказано: в моём подчинении наблюдался целый один рядовой. Но беда не в том, что он один, а в том, что это был рядовой Серов. Пашка - однопризывник, добряк, большой ребёнок и ещё больший балбес - головная боль ротного, всех офицеров батальона и сержантов заодно. Вот сегодня утром сразу после подъёма его отправили за ворота собрать мусор, неуклонно скапливавшийся в широкой канаве, отделявшей забор нашей в/ч и тротуар от шоссе. Воды в ней не было почти никогда, зато проходящих мимо людей так и тянуло швырнуть что-нибудь в её поросшие травой глубины. Поэтому время от времени кого-то из батальона отряжали на сбор окурков, пакетов, бутылок и прочего, чтобы внешний периметр воинской части выглядел более-менее презентабельно, а не как задворки табачной фабрики. Канава была ещё и довольно протяжённой, и чтобы управиться с ней до завтрака требовалась сноровка и скорость. Ни того, ни другого за Пашей отродясь не водилось, но сегодня отправить за забор было больше некого.

    А к любой группе солдат, даже в количестве одной штуки, полагался старший, коим в этот раз выпало быть мне. Я протяжно вздохнул и в сопровождении рядового Серова отправился к КПП. Уже по дороге туда Паша начал развлекать меня разговорами. А надо сказать, что-то делать и одновременно говорить Паша не умел совсем. Ему непременно требовалось всё внимание слушателя, поэтому он поминутно останавливался, заглядывал мне в глаза и трогал за рукав, словно ожидая не то одобрения, не то подтверждения того, что я его слушаю.

    Так, пунктирно, мы брели к КПП, а когда Паша, очередной раз остановившись, взял меня за рукав, как мамонтёнок маму-слониху за хвостик, я не выдержал и, закипая, сказал:
    – Паша, ёлкиииии!!! Хорош уже тормозить! Мы с тобой еле от казармы отошли, а должны бы были уже полканавы очистить. Давай живей!
    Но Пашу эти слова нисколько не взбодрили и уже на канаве он благополучно продолжил пудрить мозги, естественно, прекращая собирать мусор, то и дело выпрямляясь и апеллируя ко мне таким задушевным манером, будто мы сидели за столом в уютной кафешке:
    – Коль, Коль, слушай! Я знаешь о чём мечтаю? Вот отпустят меня в увольнение, не - лучше в отпуск! Приеду я домой и первым делом знаешь чего сделаю?
    Тут даже мне стало интересно: о чём же мечтает это дитё в форме солдата российской армии? Неужто о даме сердца? Никогда не слышал, что она у него есть или была. Я коротко кивнул ему, не забыв добавить:
    – Только давай быстрее, нам ещё на завтрак успеть надо.
    Паша спохватился, наклонился за очередным клочком мусора, но тут же выпрямился и, как ни в чём не бывало, продолжил:
    – Я знаешь, как приду, так сразу с порога мамане и скажу, чтобы она сварила каши манной, да побольше! Знаешь, такой густой, чтоб ложка стояла. А я её буду есть. Но, Коль, знаешь, не просто так...
    – Паша, блииин! – рассердился я, больше, кстати, на себя, так как мог бы и догадаться, о чём все Пашины мечты. – Ты работать будешь, а? Ты вместо отпуска на кичу загремишь и я вместе с тобой! Давай, шевелись живей!
    – Погоди, Коль! – не дрогнув и бровью продолжил этот чревоугодник, даже не думая о работе. – Я знаешь с чем манную кашу очень люблю? С малиновым вареньем! Его мне маманя в отдельной вазочке на стол обычно ставит. В такой, знаешь, как будто хрустальной. Оно сладкое, душистое и от болезней очень помогает...
    – Пашааа! Ядрить твою колотить! Налево через забор за шиворот! – совсем рассвирепев, заорал я. – Раскудрить тебя так растак и разэдак! Ты будешь работать или нет?! Ррррядовой Серов! Приступить к сбору мусора! Живее, мать-перемать!!!

    Вот как раз в этот кульминационный миг меня и застал голос комбата:
    – Так кем ты, говоришь, был на гражданке? Учииителем? Ну-ну...
    Комбат пытливо оглядел меня с ног до головы, словно надеясь обнаружить опровержение данного факта моей недавней биографии.
    – Что ж ты так орёшь-то, а? Тебя аж в жилгородке слышно! А там, между прочим, дети...
    – Да мы, товарищ полковник, тут с рядовым Серовым... – пожал плечами я и чуть отодвинулся в сторону, давая возможность комбату насладиться картиной "полевых работ" в разгаре: Паша, разумеется, всё это время стоял и внимательно слушал наш разговор, как прилежный студент на кафедре философии слушал бы беседу двух профессоров о первичности материи или сознания.

    Начальственный взор комбата прошёл сквозь безмятежную Пашину фигуру и затерялся где-то в утреннем тумане. Фигура, не найдя ничего лучше, вежливо произнесла:
    – Доброе утро, товарищ полковник!
    Комбат молчал, а я всё ждал, что Паша сейчас добавит: "Прекрасное сегодня утро, не правда ли?" И мысленно зажмурился.
    Первым, слава богу, очнулся комбат:
    – Рррядовой Серов!
    – Я!
    – Продолжайте работать!
    – Есть!
    А мне комбат коротко, но, как показалось, сочувственно кивнул:
    – Закругляйтесь тут побыстрее, а то на завтрак не успеете.

    Видимо помнил полковник, как совсем недавно вечером, задержавшись в дверях казармы, на ходу бросил дневальному Серову:
    – Дневальный, я домой!
    На что услышал вместо привычного "смиррна":
    – Вы с концами, товарищ полковник?
    Комбат, уже почти проскочивший дверной проём, вздрогнул и, наполовину снова показавшись в дверях, памятливым взглядом окинул дневального, а потом устало сказал:
    – С концами, Серов. С концами...