Глава 19

В доме Эльснеров, под сенью наполовину разобранной ёлки, царило изумление, сродни остолбенению. В сумерках герру Эльснеру принесли письмо,  в котором кратко и ясно описывалось произошедшее вечером 23 декабря, и те последствия, к которым оно привело.
     «При этих обстоятельствах, - писал Плетце в сдержанной манере, что ничуть не выдавала то смятение, в котором он находился, -  я признаю, что не имею более права настаивать на выполнении обещания, что дала мне ваша дочь. Моя карьера в армии окончена, и в настоящее время мне нечего предложить ей взамен того, что она принесёт мне, так как у меня нет ни состояния, ни профессии. Как человек чести, я обязан вернуть ей слово, – если она так желает. Я буду ожидать вашего решения и её. Конрад Плетце».
     После имени он сначала написал «лейтенант», но затем перечеркнул это слово резким нажатием пера.
     С письмом в руке Эльснер поспешно вошёл в гостиную и, не обращая внимания на Тёклу, сунул его в руки жены. 
     Это произошло десять минут назад, но до сих пор пораженное семейство не могло преодолеть состояния беспомощного и горестного изумления. Герр Эльснер в первом порыве чуть было не кинулся за устным объяснением, но осторожность дельца, ставшая его второй натурой, удержала его. К чему было усугублять ситуацию, и без того сомнительную и рискованную?
- Вынужден покинуть армию! Вынужден покинуть армию! – повторял он уже раз двадцать на все лады, словно прислушиваясь к звучанию этих слов. Он метался по комнате, как незадолго перед тем Плетце метался по своей, неосознанно пытаясь найти облегчение в движении, натыкаясь на стулья и задевая ветви ели, с которых на его безукоризненный чёрный сюртук печально сыпались снежинки.
- Это значит, что он больше не офицер, но кто же он тогда теперь, чёрт возьми?!
     И Эльснер переводил вопрошающий взгляд с жены на дочь и обратно. Но, конечно, фрау Эльснер не могла дать ему вразумительного ответа, так как последние несколько минут она безутешно рыдала в свой носовой платок и только приглушённо бормотала:
- Бедный молодой человек! Бедный молодой человек!
     Тёкла не плакала и не говорила ни слова. Побледнев, она тихо сидела, то скручивая свой носовой платок, то разглаживая его на коленях, и следя огромными испуганными глазами за метаниями по комнате своего отца, как будто боялась потерять его из виду.
- Что такого он, чёрт возьми, сделал, чтобы быть вынужденным уйти из армии? Вся эта история, что он тут рассказывает, про какое-то оскорбление по ошибке, слишком неправдоподобна, чтоб ей верить! Похоже, что его просто уволили!
- Я уверена, что он не сделал ничего плохого, - вздохнула фрау Эльснер.
- Если не плохое, так что-то глупое! Военного нельзя так просто выгнать со службы, как какого-то лакея! Даже если он действительно получил пощёчину, так зачем устраивать из этого такой шум? Разве нельзя было просто промолчать? Всё это его вина! Да! Его, и ничья больше! – без умолку твердил герр Эльснер, словно убеждая сам себя, что невезучий молодой человек сам заслужил свою участь.
- Его карьера кончена, - он сам это говорит, - наконец подытожил герр Эльснер. – Хорошо хотя бы, что он признает свое печальное положение.
     Он остановился перед зеркалом, видимо, полагая, что перед окном, и издал шумный вздох. Тут он заметил своё отражение в зеркале, и сам ужаснулся тому, насколько он потерял самообладание, вероятно, первый раз в жизни. Он оглянулся и посмотрел на Тёклу, что всё так же сидела, разглаживая платок на коленях. Отец и мать в это мгновенье, видимо, подумали об одном и том же, и уставились на дочь с тревожным ожиданием, но в её глазах ничего нельзя было прочитать, кроме всё того же остолбенелого ужаса.  Герр Эльснер вновь зашагал по комнате, но теперь более размеренно, стараясь сохранять достойный вид.
- Вынужден покинуть армию! Что ж он теперь будет делать, хотел бы я знать? Он сам признаёт, что профессии у него нет! Чтобы получить хоть какую-то квалификацию, уйдут годы! Что он будет делать?
     В первый раз за это время Тёкла шевельнулась.
- Зачем ему что-то делать? – спросила она, оживляясь. – Разве у меня не хватит денег на нас обоих?
- При чём тут твои деньги? Они ему не достанутся, раз тебе не быть его женой!
- Папа!
Она вскочила.
- Не может быть, чтоб ты так думал! Неужели я оставлю его, когда он несчастен, когда он нуждается во мне? Никогда! Никогда!
     Она говорила и смотрела так же решительно, как в тот день, когда настаивала, чтоб её пустили к раненому лейтенанту.  Выпрямившись во весь свой немалый рост, она словно готовилась встретить бедствие во всеоружии своей красоты, сейчас ставшей грозной.
- Ты с ума сошла, Тёкла, - воскликнул Эльснер, удивлённый и рассерженный.
- Успокойся, дитя! – прошептала фрау Эльснер, её любящее сердце не выносило ссор.
     С усилием овладев собой, Эльснер заговорил снова:
- Ты не знаешь, о чём говоришь, Тёкла. Не понимаешь, что всё изменилось. Нет больше лейтенанта Плетце, которому я обещал твою руку, есть только герр Плетце. Он – не лейтенант, пойми! Он – никто!
- Ничего не изменилось, он всё тот же человек, которого я люблю, - сказала Тёкла, гордо подняв голову. – Я не могу успокоиться, мама, пока я слышу такие слова. Мама, объясни папе, что я не меняю чувства, как перчатки. И почему я должна? Он ни в чём не виноват! Ты же всё понимаешь, да, мама?
- Я понимаю, понимаю, - запинаясь, ответила её мать, отводя взгляд. – Конечно, ты страдаешь. Такой ужасный конец после всего, что было! Но твой отец прав – всё изменилось!
    Хотя фрау Эльснер обладала большим сердцем, она была малодушна. Тем не менее, она стыдливо покраснела, когда Тёкла обратила на неё удивлённый взгляд.
- Но, мама, что изменилось? Если бы мы оба были бедны, тогда …, но ведь я богата!
- Богата не ты, глупое дитя! – воскликнул Эльснер, решив прибегнуть к угрозе. – Это я богат! Это мои деньги, я распоряжаюсь ими, как хочу, и не воображай, что я отдам их человеку, который сотворил такое с собственной судьбой! Заслужил он позор, или нет, всё равно его имя останется опозоренным!
- Постой, папа, постой! Ты говоришь о моём женихе! – закричала Тёкла, её губы побелели от негодования.
     То, что отец сказал о деньгах, она вряд ли поняла в своём теперешнем состоянии. Да и что значили деньги для той, что никогда не испытывала в них нужды?
- Он тебе не жених, поскольку без моего позволения ты не выйдешь за него замуж! А своего позволения я не дам! – сказал Эльснер не своим голосом.
     Никогда ещё Эльснер, для которого соблюдение благопристойности и почитание общественных установлений были превыше всего, не терял самообладания до такой степени. Если он сейчас превратился в домашнего тирана, то лишь потому, что почуял угрозу фундаментальному принципу своей жизни. Его единственная дочь собиралась выйти замуж за человека, которого извергла его собственная каста, за человека без определённого положения, то есть, в его глазах, за ничтожество! В ужасе от такой перспективы он опустился до угроз. Ладно бы, она вышла замуж за обычного человека, но за неудачника! Он был возмущён до глубины своей фанатично респектабельной души. Этот молодой человек! Забери у него его униформу и что останется от него? Ни состояния, ни будущего, ни уважения в обществе! Он яростно налетел на дочь с бранными словами, и его трепещущая жена ничего не могла поделать, её просто никто не слушал.
     Наконец он оставил их, кипя от гнева, ибо Тёкла отвечала ему лишь упрямым молчанием.
- Дочка! – простонала мать, как только дверь за ним с шумом захлопнулась. – О, как ужасно! Вы оба истерзали моё сердце! Я никогда не видела твоего отца в таком гневе!
     Тёкла повернулась к ней, всё так же высоко держа голову.
- Спокойно, мама! Ты должна мне помочь, у меня мало времени.
- Что ты хочешь сделать?
- Я хочу написать ему. Хочу, чтобы он пришёл к нам завтра, когда папа уйдёт на фабрику. Я не проживу и одного дня, если не дам ему понять, что я верна ему как всегда.
     Фрау Эльснер побледнела.
- Но, Тёкла! Твой отец убьёт меня!
- Не убьёт, он ничего не узнает. Мне надо поговорить с ним, узнать, что он собирается делать. Не позволишь прийти ему сюда, я найду способ встретиться с ним где-то ещё, обязательно найду.
     Эта угроза положила конец колебаниям фрау Эльснер. Пусть побеседуют разок – что страшного? И, кто знает? - может быть, он сам откажется принять приносимую ему жертву!
     Тёкла ушла к себе и дрожащими пальцами нацарапала несколько строк. Ей не знать покоя, пока она не убедит его в своей любви, а себя в том, что слова отца, которые она выслушивала последние полчаса, вне себя от возмущения, не имеют для неё никакого значения. Такой неприкрытый эгоизм, такое раболепие перед общественными предрассудками возмутили её непосредственную, по-детски чистую душу.  Вся её по-женски мягкая и сострадательная сущность восставала и стремилась взять под своё крыло жертву несправедливости.
Всё, что она пережила за последние полчаса, она вложила в слова, необычайно страстные для неё, которыми призывала своего возлюбленного прийти.