Глава 7. Когда один смеется, а девяносто девять пл

       Наступил новый 1946 год. Зима перевалила за половину.
       Установились  сорокоградусные  морозы, тайгу и сопки завалили снега. Постоянно дули  северные  ветры, с ними летели метели, бараки промерзали по углам.
       Иногда по ночам в тихую  и ясную погоду на небе  возникали колеблющиеся полотна света, именуемые северным сиянием. Они постоянно меняли раскраску, порой, рассыпались, исчезая за горизонтом и появляясь вновь.
       Работы на лесных делянах, строительстве и  других объектах продолжались.  Дороги туда регулярно чистили  бульдозеры с отвалами.  По ним в любую погоду  следовали бригады, хрустя по насту валенками,  и паря ртами.
       В январе  Дынину пришел долгожданный вызов. Сдав дела, он уехал к новому месту службы. На прощание оставил Лосеву свой домашний адрес в Чите  и просил писать, обещая в случае необходимости  помощь.
       Серебрянского на его место не назначили. Через неделю из Магаданского управления ГУЛАГа  прибыл новый начальник. Фамилия Кутовой, звание подполковник. Лет сорока, низкорослый, упитанный. С  рачьими глазами, угрюмым лицом и тонким бабьим голосом.
       Уже на второй день он устроил на утреннем разводе  смотр переменного состава,   продержав  всех  на морозе лишний час. А за этим  был доведен приказ: всем носить на телогрейках номера как в особых и каторжных лагерях, развод на работы проводить под музыку. Ею предполагалось повысить производительность труда.
       И теперь  каждое утро бригады, выходящие из ворот, провожали бодрые  звуки маршей из специально установленного репродуктора. Настроения они не поднимали, заключенные тихо матерились.
       Не пришлось  по душе  Кутовому и наличие бывших фронтовиков  на должностях лагерной обслуги. Они стали заменяться на других, которых пожелал  «хозяин». В этом деле ему изрядно помогал  начальник оперчасти, по лагерному «кум» - старший лейтенант  Айдашев. Был из бурят, скуластый и узкоглазый, стал проталкивать туда  своих сексотов*.
       Как результат, в зоне снова начались злоупотребления, что в первую очередь сказалось на питании, нормы выработки начали падать.
       Спустя еще месяц пригнали очередной этап, состоявший из уголовников с блатными. Те вновь стали поднимать головы. Бывшие фронтовики попытались разобраться, не тут-то было. На  этот раз администрация  приняла сторону  «законников» и вмешалась.
       В результате шестеро  названных  зачинщиками,  в том числе Лосев, получили по пятнадцать суток ШИЗО, а еще  дюжину определили  на месяц в БУР.
       Перед этим у него состоялся разговор с Кутовым в   кабинете начальника, куда доставили в наручниках. Теперь рядом с портретом Сталина на стене висел Берия, помещение было отделано шпоном. На полу паркет с ковровой дорожкой.
       - Ты что себе позволяешь, гнида?! - сразу же заорал  фистулой*начальник. - Если был любимцем у Дынина тебе все можно? Шалишь! (забегал по кабинету).
Заключенный стоял молча, играя желваками на щеках.
       - Молчишь?! - остановился напротив. - Ну-ну! В таком разе посидишь в карцере, подумаешь! Увести! - затряс жирными щеками.
       - На выход, - толкнул в плечо охранник.
       Штрафной изолятор находился   в одном из углов лагеря за глухим дощатым забором и являлся одним из немногих каменных зданий. В два этажа, с небольшими окошками без стекол. На них железные решетки.
       Обыскав, Лосева поместили в одиночку. С грохотом закрылась дверь, провернулся ключ  в замочной скважине, брякнул засов. Осмотрелся.
Камера размером три на три метра, с низким, в пятнах сырости потолком. На нем вполнакала лампочка. По углам иней, внизу  на бетоне дощатый топчан. В левом переднем углу параша.
       «Хорошо хоть бушлат  не отобрали, твари» плотней  запахнувшись, опустил на шапке уши. Вскоре стал донимать холод, принялся ходить. Ночь провел в полудреме, несколько раз вставал, делая  физзарядку. Помогало.
       Утром получил штрафную пайку на сутки - триста грамм непропеченной черняшки, к ней  кружку воды. На третий день впервые дали  остывшую баланду из сечки с рыбными костями. А ночью   снова открылась  кормушка, на пол упал небольшой газетный  сверток. Тихо закрылась.
       Слез  с топчана поднял. Внутри была пайка «пятисотка»,  сверху   тонкая пластина сала, щепоть махорки и несколько спичек с кусочком терки.
       «Не иначе от ребят» мелькнуло в голове и на душе потеплело. Жадно сжевал хлеб с бациллой (так  звалось на местном жаргоне сало) оторвал газеты на закрутку, соорудил козью ножку, чиркнув спичкой с наслаждением закурил.
       - М-м-м, - почувствовал, как закружилась голова. Напивался  теплым дымом, пока не прижег пальцы. Оставшееся растер в них,  встав, выбросил за окошко.
       Аккуратно завернув в газетный лист оставшуюся махорку  и три спички с теркой, спрятал в потайной карман ватных брюк. Такая посылка приходила каждые три дня, немного подкрепляя силы. На десятый день, вечером, в замке провернулся ключ, отодвинулся засов, дверь отворилась.
       - На выход! - приказал охранник.
       Заложив руки за спину, вышел в тускло освещенный коридор. Цербер  сопроводил  в отдельное помещение без окон. Здесь топилась печка, за столом сидел оперуполномоченный Айдашев в шерстяном кителе и белых, с отворотам,    бурках   на ногах. На круглой голове черный  ежик волос, нос приплюснут, глаза, словно два буравчика.
       - Присаживайся, - кивнул на привинченную в центре табуретку. - Выглядишь неважно, - ухмыльнулся, когда сел.
       Лосев молчал, впитывая идущее тепло от печки. Ждал, что будет дальше.
       - Ты хоть в прошлом майор и командовал батальоном, а дурак, - скривил губы  старший лейтенант.
       - Почему? - приподнял голову.
       - Мог бы жить тут припеваючи, стать лагерным старостой. А вместо этого поперся в бригадиры. Теперь эта новая  разборка с блатными?  Для чего? Ищешь справедливость? Здесь ее нет. Опять же  хозяин положил на тебя глаз. А это чревато. Ты знаешь, откуда он  тут взялся?
       - Нет.
       - Был начальником Особого лагеря под Магаданом. В нем содержатся каторжане из политических. Многих заморил как мух. Такая же участь ждет и тебя.   Очень ты ему не понравился. Сам сказал. Но я могу помочь.
       -  Это как? 
       - Дашь подписку о сотрудничестве   и будешь на меня работать. В этом случае гарантирую жизнь.
       -  Да пошел ты (нахмурился). Лучше подохну.
       -  Ну как знаешь, - поскучнел «кум» и вызвал охрану.
       Лосева  сопроводили  в камеру, за спиной грохнула дверь.
       - Чем хотел купить подлец, -  заходил по ней успокаиваясь, а затем, подняв воротник бушлата, прилег на топчан и,  подогнув ноги, задремал.
       Очнулся от чувства опасности. Его  приобрел на фронте, там не раз спасало. Прислушался. В коридоре шоркали шаги, смолкли у его двери. Затем она тихо отворилась, внутрь скользнули двое. Быстро спрыгнул с топчана.
       - Ну что, фраер? Пришел твой конец, - ощерился гнилыми зубами первый, выхватив из голенища сапога заточку,   второй стал заходить сбоку.
       - В чем дело, ребята? - сделал испуганное лицо и, чуть разведя в стороны, приподнял руки.
       -  Ссышь, - глумливо  начал первый, в следующий миг ребром ладони Лосев перебил ему кадык.
       -  Хр-р, - выронив заточку,  упал на спину, засучив ногами.
       Развернувшись влево, прыгнул на второго и,  растопырив два пальца, саданул   в глаза. Тишину разорвал истошный вопль. Обливаясь кровью, блатной повалился на пол, где сипел первый.
       - А-атставить! - до упора распахнулась дверь.
       В камеру ворвалась охрана. Двое оттеснили Лосева к стене (тот не сопротивлялся) остальные, подобрав заточку, вытащили битых в коридор.
       - В следующий раз  присылайте кого покрепче! - крикнул вслед.
Дверь с грохотом захлопнулась.
       Утерев со лба пот, и тяжело дыша, уселся на топчан, помянув добрым словом Циркача. Был такой у него в 42-м в роте. В прошлом налетчик. Он то и научил этим двум приемам. А еще ловко метать ножи и саперные лопатки. Погиб в одной из атак под Старым Осколом.
       Ночь Лосев провел без сна, ожидая повторения, а под утро снова задремал. Сказалось нервное напряжение.
       После разговора с «кумом»  и   злой ночи,  он  более серьезно   задумался о побеге.  Понимал, кроме тех, что уже были, нажил новых смертельных врагов в лице лагерной администрации  и ждал дальнейших последствий. Но они не последовали.
       На следующее  утро после его очередной разборки с блатными,  Айдашев  доложил Кутовому о чрезвычайном происшествии в штрафном изоляторе. При этом присутствовал и Серебрянский.
       - Так говоришь, одного убил, а второго покалечил? - пробрюзжал    начальник.
       - Именно, - кивнул старший лейтенант.
       - А на хрена ты их к нему посылал? - нахмурился заместитель по режиму.
       - Повоспитывать (блудливо забегал глазами).
       - Ну, вот и повоспитывал. Как спишем?
       - Возбужу уголовное дело об умышленном убийстве и причинении тяжких телесных повреждений.
       - Точно, - ухмыльнулся Кутовой. - Получит тварь высшую меру и вопрос будет снят.
       -  Не согласен, - возразил  Серебрянский. -  Этот Лосев  весьма авторитетный у фронтовиков.  А их  у нас  считай батальон. Как бы не возникли беспорядки. Что тогда? - обвел взглядом собеседников.
       Те напряглись. Оба помнили  такие в 42-м на Воркуте, получившие название «Ретюнинский мятеж». Тогда были убиты более семидесяти охранников и повстанцев,   пятьдесят участников   приговорены к расстрелу. Этим все не кончилось.
       Нагрянувшая комиссия из Москвы усмотрела в действиях  местного лагерного начальства преступную халатность и ряд из них сами попали в лагеря.
       - А что? Есть к тому предпосылки? - тревожно спросил   Кутовой.
       - Да. Мои «режимники» докладывают о нездоровых настроениях среди заключенных   в зоне.
       - Что конкретно?
       - Они недовольны ухудшением питания, увеличением числа «придурков» из воровского окружения  и начавшимися издевательствами со стороны блатных. Кстати, а ты почему молчишь? - покосился Серебрянский на Айдашева.- Или твои сексоты  зря жрут хлеб?
       - Что скажешь? - тяжело уставился на «кума» начальник. Ему все это не нравилось.
       -  Я именно об этом хотел сегодня доложить, - наморщил лоб.
       -  Слушаю.
       - Такая информация действительно есть. Уже веду  оперативную   разработку.
       - Клал я на твою разработку! (налился краской) Что конкретно предпринимаешь!?
       Ответа не последовало.
       - Значит так, - выпучил рачьи глаза. - Этого Лосева пока не трогать. - Разработку завтра  же мне доложишь. И смотри, б... Ты меня знаешь! - постучал пальцем   по крышке стола.
       Серебрянский, наблюдая это картину, сидел с невозмутимым видом. Он   ненавидел Кутового,  перебежавшего ему дорогу, поскольку был карьерист. Судьба Лосева была майору безразлична, а начальника решил свалить.
       Наведя по своим каналам справки,   заместитель знал, что  сюда тот   переведен с понижением. Уличили в служебных злоупотреблениях, пьянстве и разврате. На новом месте продолжил, и майор собирал на подполковника досье.
С Айдашевым столкнул умышленно, чтобы поссорить. Лосева же хотел заполучить   в союзники. Пригодится.
       Когда срок наказание истек, майор   вернулся в лагерь.
       За это время там  случились  изменения. По указанию сверху  нормы выработки увеличили, как и трудовой день. Теперь он длился одиннадцать часов. Ужесточился и режим. Все передвижения внутри зоны разрешались только строем во главе со старшим. На ночь двери бараков запирали.
       - Такие вот у нас невеселые дела, -   встретили  Лосева в бригаде.
       -  Ну а ты как?  Грев* получал? - взглянул на него Николай.
       -  Получал  ребята, спасибо.
       -  Это все Шаман расстарался, - прогудел Громов.
       -  Да ладно,- махнул тот рукой. - Проехали.
       Удэге  же развернул укутанный в тряпье котелок, из голенища валенка достал ложку и   протянул Лосеву, -  кушай. Для тебя  мал-мал подогрели.
       - Слышь, Васек, расскажи, какое ты письмо получил, - толкнул в бок Трибой.
       - Получил, - растянул в улыбке  губы. - От отца с Амура. В январе  его земляк Уйбаан освободился из лагеря и выполнил поручение.
       - И что в письме? - с аппетитом хлебая   баланду, спросил Лосев.
Отец пишет все живы - здоровы.   Собаки тоже. Приедет весной на свиданку.
       - Везучий ты человек, - вздохнул Шаман. - А я вот своей отправил два письма - молчит.
       - Ничего, будет и тебе, -  заверил  Василий. - Точно знаю.
       - Откуда?
       - Подя сказал, однако. Это наш бог огня.
       - Ты что? Специально про меня спрашивал?
       -  Про  тебя и всех нас, - кивнул удэге. - Подя обещает удачу.
       О том, что он верит в своих богов, друзья знали.
       В первые дни работы на делянке Василий вырезал из лиственничного корня божка величиной с детскую ладошку. Натер сажей из костра  и хранил в тайнике  на нарах,  часто молясь  ему перед сном непонятными словами. Это считали чудачеством,   внимания не обращали.
       Делянка,  на которой трудилась бригада Лосева, уходила вглубь тайги все дальше. Скрипели пилы, рушились  в обхват лиственницы. Стучали топоры, трещали поясницы от усилий.
       Конвой становился   злее, их паек тоже стал скуднее, перекуров не давали.
Одним таким днем, когда смена подходила к завершению, пожилой зэк  Антипов, бывший связист, вместе с напарником  раскряжевывал очередное сваленное дерево. Обрубая верхушку, случайно зашел за затес на соседнем.
       В тот же миг  сбоку  щелкнул затвор,   хлестко ударил выстрел. Антипов удивленно развернулся, выронив топор, упал навзничь. Снег окрасился кровью.
       - Ты что сделал, гад!  - побросали остальные  работу.
       - Стоять! - набежали от костра свободные конвоиры, тыча в бригадников стволами винтовок.  - Продолжать работу! - расстегнул кобуру   старший, - Ну! - взмахнул «ТТ». - Иначе положим еще. И спишем на попытку к бегству.
       Тихо матерясь и оглядываясь,  заключенные разбрелись по местам. Снова зашоркали пилы, вяло застучали топоры. Бригадир  стоял молча, побледнев и до боли сжав кулаки.
       - Ну а ты чего застыл, Лосев? - спрятал пистолет младший лейтенант. - Выдели двоих, пусть отнесут к сторожке. И не зыркай так на меня (отвел взгляд).  Приказ начальника удвоить за вами бдительность.
       - Ясно, - харкнул на снег и обернулся назад. - Ковалев!
       - Свидерский, Парамонов! - призывно махнул рукой помощник. - Отнесите убитого куда сказали.
       Те подошли, взяли тело за ноги и подмышки, угрюмо  исполнили приказание.
Назад шли в густых сумерках, мела поземка. По бокам конвой, сзади сани. В них заиндевелый  труп Антипова.
       Спустя месяц  случилось новое «чп». При обрубке сучьев, заключенный   Ивашко, самый тихий и безропотный, отрубил на руке четыре пальца. 
       - Прости Николай Иванович, - прошептал, когда бинтовали тряпкой. - Больше не могу. Сил нет. И заплакал.
       По возвращению в лагерь его отправили в санчасть, а оттуда в «хитрый домик» к Айдашеву. Тот  возбудил дело по членовредительству.
       Вскоре Лосев с Николаем заметили, бригаде занижают выполненные объемы работ. По их замерам (делали каждый вечер в конце смены)  план  перевыполняли. А в документах нормировочного отдела значилось   сто процентов. В результате зачеты не шли, пайка оставалась средней.
       Зашли  после смены в контору, находилась недалеко от вахты.
Ивлева уже убрали,   администрация  заменила новым по фамилии Гримайло. Был   из бандеровцев,  по слухам сексотил на Айдашева,  с ним предпочитали не связываться.  В кабинете   находился  один, отдуваясь, пил чай с рафинадом. Потрескивала в углу печка, на стене висели диаграммы и новенькие шапка с бушлатом.
       - Чого трэба? -  неприязненно взглянул из-под сросшихся бровей.
       -  Почему занижаешь нам выработку? - сели на скамейку у стола.
       -  Нэ розумию, - хрупнул очередным куском.
Объяснили. Забегал глазами.
       - То вказивка «кума». Вин наказав (отодвинул кружку).
       - По другим бригадам тоже?
       - Ни. Тилькы  по ваший.
       - В таком случае слушай меня внимательно, - жестко сказал Лосев. - Уточнишь показатели как надо  и больше не смей крысятничать.
       - А  попробуешь еще, ночью придем в барак и удавим, - наклонился   к хохлу Николай.-  Ты нас знаешь.
       - Знаю, - побледнел Гримайло. - Усэ зроблю, хлопци. Нэ сумливайтэсь.
- Ну, смотри,  встали со скамейки. Мы  тебя предупредили.
       В конце месяца по бригаде   значилось перевыполнение, пайка стала весомей, пошли зачеты.
       Кутовой желая разрядить обстановку в лагере (теперь Айдашев регулярно докладывал ее начальнику) решил организовать для  заключенных небывалое воспитательное мероприятие. Еще в начале 20-х  в Соловецких лагерях   началась так называемая их «перековка» получившая  одобрение Сталина.
       Она заключалась в идеологической обработке  осужденных  в целях превращения   в законопослушных граждан, активных участников социалистического строительства.
       Идейным вдохновителем выступил сподвижник Дзержинского - Берзин,  один из организаторов и создателей ГУЛАГА, а главными пропагандистами целая группа советских писателей из ста двадцати человек  во главе с Максимом Горьким.
       Для них организовали экскурсию по построенному заключенными  Беломорканалу с посещением  образцово-показательных лагерей. Там под гром оркестров гостей  радостно встречали «перековавшиеся», а писатели выступали с пламенными речами, славя  «Отца всех народов» и чекистов.
       Культ ударничества достиг тогда в масштабах страны высшей точки. Лагерные художники рисовали портреты лучших «каналоармейцев», лагерные актеры и музыканты давали для них специальные представления. Ударников приглашали на многолюдные слеты с песнями и речами.
       Во второй половине 30-х с этим решительно покончили, поскольку заключенные теперь стали «врагами народа» и не могли быть ударниками.  Однако когда руководство лагерями перешло к Берии  язык  «перековки» снова стали брать на вооружение.
       К  сороковому году  каждому лагерю было предписано иметь по крайней мере одного воспитателя, библиотеку и клуб. Там  давались самодеятельные спектакли с  концертами, проводились политзанятия. Этим и решил воспользоваться Кутовой.
       Он связался с Магаданским управлением  лагерей где у него остались связи и договорился  о выезде в лагерь агитбригады из заключенных-артистов во главе с популярным певцом Вадимом Козиным.
       Его имя было широко известно  в стране начиная с тридцатых годов. Концерты в Москве и Ленинграде шли с аншлагами, пластинки с песнями выходили  многотысячными тиражами.
       В годы войны певец часто выезжал на фронт в составе артистических  бригад, выступая с неизменным успехом, а в мае 1944 года был арестован и осужден Особым совещанием при НКВД СССР на восемь лет исправительно-трудовых лагерей «за контрреволюционную  агитацию в военное время» и якобы совершенные другие преступления.
       Для  артистов приготовили имевшийся в лагере клуб, рассчитанный на несколько сотен зрителей, в котором иногда проводились политзанятия (в остальное время  он был закрыт и пустовал). Обновили сцену с портретом вождя и транспаранты.
       Ко времени приезда бригады зал был полон под завязку. На первых рядах во главе с Кутовым сидела вся лагерная администрация, многие с женами, за ними охрана и лагерные «придурки». Остальные - выполняющие план заключенные.
       Действо  началось  с «Песни о Сталине», исполненной местным хором, встреченной бурными овациями администрации и жидкими хлопками остального зала. После на сцену вышел сам Козин в сопровождении аккомпаниаторов, его встретил гром рукоплесканий.
       Потом они  смолкли, и наступила тишина, в воздухе полился душевный, мягкого тембра голос
 
       Когда простым и нежным взором
       Ласкаешь ты меня, мой друг,
       Необычайным, цветным узором
       Земля и небо вспыхивают вдруг.
       Веселья час и боль разлуки
       Хочу делить с тобой всегда.
       Давай пожмём друг другу руки
       И в дальний путь на долгие года…

проникновенно выводил он под фортепиано и гитару со скрипкой.
       С последними словами   зал взорвался аплодисментами, несколько раз вызывали  на  бис. Затем поочередно исполнились «Калитка», «Осень», «Пара гнедых» встреченные с не меньшим восторгом. 
       Когда же концерт закончился, артисты удалились за кулисы, а начальство   покинуло зал, в одном из средних рядов обнаружили труп  одного из лагерных «авторитетов»  с торчавшей между лопатками финкой. Не все внимали высокому искусству.
       Через неделю  Шаману пришла посылка из Москвы, о чем  вечером сообщил дневальный по бараку. Он тут же сходил на почту, вернулся радостный, осторожно поставив на шконку  средних размеров фанерный ящик. Крышка была вскрыта (посылки проверяли) - налетай братва, - сделал широкий жест.
       Василий, бывший у друзей вроде завхоза, стал доставать из ящика содержимое: пласт завернутого в бумагу шпика, две качалки «краковской», несколько банок сгущенки и консервов, столичный батон  и десяток пачек папирос. Посылки в бараке получали многие, у кого имелись родственники, делили между устоявшимися группами.
       Пока  удэге нарезал шпик, колбасу и хлеб, Шаман, привалившись в глубине к стенке, читал в свете коптилки обнаруженное в ящике письмо.
       - Сука! - врезав по стене кулаком громко  матюкнулся.
Друзья  обернулись,- в чем дело?
       - На, читай, - протянул Лосеву тетрадный листок.
       Тот, придвинувшись к коптилке, взял в руки.
       Ольга, так звали жену Шамана, писала, что вышла замуж за  военного интенданта,    и вместе с ним  уезжает в Прибалтику. А посылка ее последний привет.
       - М-да, - аккуратно сложив, вернул. - Что поделаешь, Паша. Крепись.
       - Все они бабы такие, - хмыкнул  Трибой. - Я со своей тоже развелся. Правда, перед войной.
       После того как немного перекусили (Шаман отказался) Василий отнес посылку  на сохранение дневальному.
       Через несколько дней в лагере произошел трагикомичный случай. Когда утром  бригады повалили в  столовую на завтрак, горячей пищи там не оказалось. Возмущенные бригадиры вломились на кухню и обнаружили в одном из варочных котлов старшего повара из приблатненных по фамилии Карапетян
       - Хавайте меня, мужики! - истошно завопил армянин. - Я проиграл всю утреннюю закладку!
       Делать этого естественно не стали. Вытащили и долго били.
       Прибежала внутренняя  охрана, едва отняла. Стонущее тело уволокли  в больничку.   Причитавшуюся же кашу так и не выдали. Пожевав хлеба с чаем, матерясь,  ушли голодными.
       Этим днем, несмотря на крики и брань конвоя, все бригады работали тихой сапой*. Выработка упала наполовину. Кутовой рвал и метал,  а Айдашев усмотрев в действиях повара вредительство,  возбудил против него   дело.
       Спустя месяц в лагерном клубе  состоялся выездной суд.  Карапетяну добавили к прежнему сроку еще  три года. Социалистическая законность восторжествовала.
       В апреле подули влажные ветры  со стороны моря, принеся первое дыхание весны. И в одну из таких ночей  со стройки, где работали в четыре смены, сбежали трое заключенных. Были они из  блатных, имели  немалые  срока,   один - вор в законе. Погоняло* имел Хрипатый, родом из  Якутска.
       Они пробрались на стоянку у ворот, где стояли грузовики, завели один, разогнали и  сшибли вышку с часовым. Вырулив на уходящий к югу зимник*  «студебеккер», врубив фары, унесся в поднявшуюся метель.
       Днем  из Магадана прибыл летучий отряд «вохры»* на  аэросанях. Гудя винтами,  отправился в погоню.  В зоне же провели грандиозный  шмон, впрочем, не давший особых результатов и арестовали нескольких блатных из барака сбежавших. Ими занялись Айдашев с прибывшим из управления  следователем.
       Через трое суток отряд вернулся. За санями на волокушах - в инее два трупа.     Тела сбросили  рядом с вахтой, для устрашения бригад, следующих мимо на работу и обратно.  Хрипатого среди них не было. Он словно в воду канул.
       Весна между тем все больше вступала в свои права.
       Температура воздуха повышалась, снег стал ноздреватым и проседал. На озерах с реками голубел лед, сопки укутались туманом. В первых числах мая  по небу к северу  потянулись птичьи стаи, зазеленела молодой хвоей тайга, солнечных дней стало больше.
       Спустя неделю (было воскресенье)  в барак, где жила бригада Лосева,  утром, после завтрака, зашел дневальный   из штаба  - кто тут у вас   Узала?!
       - Я! - обернулся от печки  Василий, смазывавший  солидолом кирзовые  ботинки.  На них недавно сменили начавшие промокать валенки.
       - Быстро дуй на вахту, к тебе отец приехал.
       - Вот так раз, - переглянулись Шаман с Трибоем, сидевшие рядом на корточках и дымившие цигарками.
       Удэге быстро сунул квач* в банку, вытер руки тряпкой и поспешил за дневальным. Вернулся счастливчик вечером, незадолго до отбоя. С собой принес небольшой мешок из сыромятной кожи.
       - Вот,  гостинец от отца. -  Угощайтесь - протянул на нары приятелям.
Лосев взяв, раздернул завязки. Внутри был изрядный кусок  копченого мяса   и пяток вяленых рыбин.
       - Выходить  на вечернюю поверку! - истошно заорал  от двери  дневальный.
       Спрыгивая с секций, заключенные повалили толпой к выходу.  После нее  приятели вновь  забрались на шконку отведав  доставленных гостинцев. Мясо оказалось  сохатиной, рыба - кетой.
       - Интересно, как это твоему батьке разрешили свидание? - утер сальные губы Трибой.
       - Подарил начальнику  шкурку соболя и тот разрешил, - хитро прищурился удэге.
       - Ну, что рассказывает? Как дела  на воле? - сжевал свой кусок  Громов.
       - На воле хорошо, - заблестел глазами Василий. - Промышляет зверя, ходит по тайге.  Потом огляделся (не слушают ли другие) и, наклонившись к друзьям, прошептал, - теперь точно убегу.
       - Ладно, - сказал все это время молчавший Лосев. - Спасибо тебе   за гостинец. Давайте спать.
       Вскоре разговоры в бараке стали утихать, в разных концах раздался храп. Бодрствовали лишь дневальные у печек,  изредка  в проходе пробегала крыса. Никому из участников разговора кроме Василия не спалось, его слова запали в души. Обстановка в лагере ухудшалась. Режим становился жестче, беззаконий больше. Иллюзий  на этот счет никто не питал.
       Утром как обычно бригады отправились  на делянки, снова скрипели пилы и стучали топоры. Хрипя таскали волоком и на плечах бревна, складывали в штабеля. А после скудного  обеда, во время короткого перекура, друзья отошли в сторону.
       - Как думаешь бежать? - пустил Лосев  по кругу самокрутку.
       - С помощью отца, - тихо ответил удэге. - Он не уйдет домой. Я рассказал, где наша делянка, будет жить в тайге. Дорогу   на Амур знает, бывал здесь раньше. А там  меня искать,  что иголку в стогу сена.  Для русских нанайцы с удэге на одно лицо, паспорта мало у кого есть. Поменяю имя и буду жить дальше. Так может вы все-таки со мной? А, ребята?   
       Все взглянули на Лосева.
       - Я с  тобой, -  чуть помолчал майор. - Остальные как?  Не против?
       - Не. Здесь только подыхать, - затянувшись последним, швырнул окурок в талый снег Шаман.
       Николай  с Громовым и Трибой  согласно кивнули головами.
       - Кончай перекур!  - заорал от костра начальник конвоя. - За работу!
Бригада, чавкая ботинками, разбрелась по делянке.
       В остальные несколько дней  оговорили  ночами ряд вопросов. 
       Поначалу  хотели взять в побег еще несколько человек, но после отказались. В бараке   завелся стукач. Месяц назад, ночью, в нем провели шмон, и  у двоих ребят нашли самодельные ножи, посадив в карцер.
       Дальше - больше. Один  рассказал перед отбоем анекдот про  Сталина. Черед сутки  его вызвал  Айдашев и стал «плести лапти», возбудив дело по антисоветской  агитации. Вопрос с продуктами тоже отпал.
       - Тайга прокормит, - заверил удэге. - У отца с собой карабин, собачка   и рыболовные снасти.
       Когда же стали думать, как держать с ним связь, оказалось,  удэгейцы предусмотрели и это. О готовности к побегу  Василий должен был оставить родителю записку в обусловленном на делянке месте, а тот, после прочтения свою.
       - Так он у тебя что, знает грамоту? (удивились).
       -  Ну да, - сказал Василий. - Еще при царе научил русский поп.
       Уйти решили с делянки во время работы, как только полностью сойдет снег...