Petrarca

                Бондаренко А.Б.               
 PETRARCA               
Роман

1. Детство

В средние века в Италии велась жестокая борьба между представителями императорской власти гибеллинов и сторонниками папской власти гвельфами. Последние  были в постоянных раздорах и наконец, разделились на два непримиримых лагеря - белых и чёрных. Белые умеренно относились к папской власти, допуская и светскую власть, радикальные чёрные признавали только папу. Во Флоренции с 1300 года правили белые гвельфы, но спустя два года чёрные захватили власть в городе. Папские радикалы избавлялись от всех неугодных им горожан: от преступников до  интеллигенции, признаться, первые убегали сами.  Люди массово покидали город. Повозки со скарбом, спотыкаясь по булыжным мостовым, катилась за пределы Флоренции.  Среди изгнанных по политическим соображениям был поэт Данте Алигьери. Он занимал должность  правящей коллегии приоров и поддерживал партию белых гвельфов. Ему  уже 35 лет, и он известен как автор романа «Новая жизнь». Он был женат на Джемми Донати.  Супруги были  обручены ещё в раннем возрасте, но, не смотря на такое обстоятельство, кстати, выгодное для жениха из обедневшего дворянства, семья худо-бедно складывалась, трое детей смогли  укрепить искусственно склеенные семейные узы. В это трагическое для Флоренции  время Данте был с посольством в Риме и заочно приговорён черными гвельфами по надуманным обвинениям к конфискации имущества и лишению всех прав от 27 января 1302 года; к изгнанию и к сожжению за неявку в суд (в случае поимки) – 10  марта  того же года. Данте не посмел возвращаться в свой город и оставил там семью. Причина имела ещё и личный характер: влиятельная семья Донати поддерживала чёрных гвельфов.  Данте отправился в Сиену, оттуда в конечном итоге в Ареццо близ Тосканы в 80 километрах от Флоренции.  Он был далеко не единственным из коллегии кому было предписано изгнание из города. Такой же участи изгнанника был удостоен и его коллега молодой Петракко,  занимающий на тот момент должность нотариуса в той же правящей коллегии что и Данте.  Они были едва знакомы. Петракко оставался при своей должности ещё несколько месяцев после изгнания флорентийских мужей по политическим соображениям, пока сам не был пойман за противозаконные подделки государственных документов. Преступление было столь серьезным, что ему грозило по приговору суда отсечение правой руки, но впоследствии варварский приговор заменили. Новый  приговор гласил наказать изгнанием из города с конфискацией имущества. По другой версии сер Петракко был изгнан гораздо позже, 20 октября 1302 года по  причине  спора с Альбиции Францези видным чёрным гвельфом.
 Петракко  собирал оставшиеся спрятанные от конфискации  личные вещи и спешно со своей молодой женой Элеттой вышел  за дверь городской квартиры на узкую улочку.
 – Прощай, Сандро – взмахнул он рукой своему соседу.
– Прощайте, сеньор – ответил сосед с уважительным поклоном.
 Сандро   что-то ещё  говорил, но Петракко его не слышал.  Догадываясь, что это слова напутствия, обернувшись почтительно в ответ кивнул головой. Он покидал свой город навсегда.   Время сгладит разницу исхода из Флоренции, и  впоследствии Петракко будет гордиться тем, что  глотал дорожную пыль вместе с великим Данте.
Петракко происходил из небогатой семьи настолько, что его род не удостоился даже фамилии несмотря на то, что отец и дед Петракко тоже служили   нотариусами и слыли людьми образованными. Семейство не оставляло надежду выбиться в достойных сеньоров. Для этого нужно усердно работать иметь трудовую династию, и может быть тогда обрести фамилию. Семья сосредоточенно и целеустремлённо работала над созданием профессиональной  династии нотариусов. И всё же, несмотря на свою относительную бедность, дед имел свой домик в Инчизо в пригороде Флоренции.  Домик этот семейство трепетно передавало от отца к сыну, отписывая приемнику всё    до последнего локтя земли. Наследному предприимчивому юноше из семейства по прозвищу  Петракко кроме домика в Инчизо удалось всё-таки, выбиться из безродных и незнатных благодаря изданному в 1293 году указу «Установлений правосудия», поставивших дворян вне закона, отсутствие знатности на родовом древе сыграло на руку Петракко. Будучи нотариусом, он присвоил себе звучное имя   Пьетро ди сер Паренцо впрочем, за ним так и осталось прозвище по отцу Петракко. Его практичность, вышедшая из бедности в союзе с образованностью характеризовали в нём дельца  новой современной выучки. Высокий с прямой спиной, удостоверяющей  свою правоту, даже если это не соответствовало действительности, всегда был опрятен и всегда с уложенными по последней моде густыми волосами,  его лицо могло бы  вписаться в треугольник с чуть выдающимся подбородком. Но более всего характеризовали его выразительные чёрные глаза:  пронырливо бегая, они   выдавали в нём человека суетного и беспокойного, схватывающего ситуацию на лету. С домашними говорил резко и бескомпромиссно, но  с нужными  людьми общался так, будто его натуру подменяли: не спеша и тихо убаюкивая, употребляя чары своего мягкого тенора.
Долго скитаясь по дорогам Италии, изгнанные флорентинцы постепенно находили себе приют в разных городах и оседали.  Петракко  и Элетта остановились в Ареццо, куда на тот момент стекались обиженные на чёрных гвельфов флорентинцы. На улице Виа дель Орто молодая семья нашла свой приют. Сложно было найти работу, но Фортуна оказалась на его стороне. 
В городах Европы как грибы росли артели и маленькие промышленные производства,  развивались денежные торговые отношения,  и это в свою очередь расширяло  деятельность нотариусов. Некоторые были освобождены от регистрации в государственных учреждениях, поскольку им было поручено составлять акты частного характера. Нотариусы в таком случае жалования не получали и на пенсию не рассчитывали – частный бизнес, но  некоторые коллеги приспосабливались и жили далеко не бедно, если выдержав экзамен, получали должность писцов при городской курии.  Петракко за не имением постоянной работы  использовал все лазейки, направленные на частную трудовую деятельность и имел на этом кое-какие  деньги. Однажды подвернулась удача, хоть и ненадолго поработать с промышленниками и  купцами. Это был бесценный опыт и самый большой заработок, который растаял также быстро, как и появился.  Так, сводя концы с концами, они с Элеттой прожили два года. Петракко уже всерьёз подумывал найти многолюдный торговый город, но Элетта  уже  на сносях, и двигаться в дорогу в поисках лучшей доли было опасно.
Здесь в Ареццо, в 1304 году, ранним утром 20 июля Элетта собралась рожать первенца. Петракко поспешил пригласить повивальных бабок, которых он уже заранее присмотрел на случай внезапных родов. Сердобольные повитухи не заставили себя долго ждать. Первым делом они  приказали разжечь огонь в камине, несмотря на июльскую погоду, нужна была теплая вода.
 –Джованни, пошевеливайся – скомандовал Петракко слуге – да ставь котёл с водой!   
Из-под ловких рук слуги, огонь быстро разрастался. Элетта тужилась по настоянию повитух, но ничего из этого не получалось. Роды сопровождались такими муками,  такими страданиями, что повивальные бабки уже готовы были оплакивать мать, а вместе с ней и дитя, находящиеся ещё в утробе. Петракко, опасаясь потерять семью, бегом помчался к ближайшему аптекарю, дабы тот, либо сам пришёл на помощь, либо дал адрес лекаря. Он бился в двери с криком:
 – Откройте дверь!  Да скорее же!
 – Сеньор, сеньор! Вы мне дверь сломаете, – услышал Петракко по ту сторону. Двери наконец-то отворилась. Испуганный криком аптекарь с засаленными торчащими в разные стороны волосами увидел не менее испуганного посетителя.
 – Что сеньору угодно?
 – Жена разродиться не может! – почти кричал Петракко и при этом  эмоционально тряс перед  своим лицом руками.
Аптекарь  столь же эмоционально объяснил, где живет лекарь,  но сделав паузу,  указал на одинокую худощавую фигурку мужчины лет сорока:
 – Да вот он, сам идёт – указал аптекарь – это везение, его сам бог послал!
Петракко его не слышал, он опять, но уже перед лекарем эмоционально  говорил и размахивал руками, после чего  они спешно пошли к роженице. Войдя в дом он оставил лекаря с бабками у постели Элетты, любезно доверяя своё сокровище в чужие бережные руки, затем тихим шагом вышел на улицу. Он прохаживался вдоль стен своего жилища уже размеренным шагом, подавляя нервозное состояние, которое внешне всё же, проявлялось. Иногда замерев на мгновение останавливался под окном, однако, ожидаемого детского крика не слышал. Лекарь вслед за бабками тоже посчитал младенца бездыханным,  но ему, всё же,  удалось вытащить новорождённого на свет божий. 
Одна из повитух крикнула другой:
 – Смотри на огонь! Видишь что?
 – Вижу, вижу добрый знак!
После легкого удара по попке младенец закричал. Петракко наконец-то услышал долгожданный крик и быстро вбежал в дом:
 – Кто? – Крикнул он с порога.
Старуха, молча с загадочной улыбкой, развернула пелены.
 – Сын, у меня сын! – закричал  молодой отец на радостях переходя на фальцет.
Он щедро одарил старух за работу и, зная, что  повивальные бабки по огню в очаге при рождении ребёнка  могли предсказать его будущее, застенчиво спросил:
 – Что ждёт моего сына?
 – Он родился под крылом смерти, –  старуха сделала паузу, поняв, что не с того начала, но быстро исправилась: –  он  будет известным мужем и умрёт в старости, сидя за столом. Таким я его увидела: сидит за столом, а над головой что-то вроде венца.
Петракко  с жадностью допрашивал повитух о будущем сына.
 –Так  кем он будет?   Станет известным нотариусом, судьёй? Будет преподавать Право в университете? – Не унимался счастливый отец. Петракко гордился своей профессией и в своём сыне видел продолжателя династии.
 – Больше не скажу,  – добавила наблюдавшая за огнём повитуха,  пожимая плечами, и обе удалились. 
В подтверждение последних слов повитухи, Петракко подумал: «Он будет жить долго, ему с рождения повезло победить смерть. И потом, невероятно встретить лекаря ранним утром, идущим мне навстречу. Может и правда в этом есть божественное провидение?»
Петракко присел на постель к уставшей от трудных родов жене. Элетта, глядя на первенца, спросила:
– Что сказали повитухи?
 – Что он будет известным мужем.
 – Ты им, наверное, хорошо заплатил, – улыбнулась Элетта.
 Счастливые родители назвали сына Франческо (Французик). С появлением первенца,  семейство испытывало острую нужду в деньгах и едва маленькому Франческо исполнилось семь месяцев, как Петракко с семьёй отправились путешествовать по Тоскане в поисках лучшей доли.
     Флорентийская диаспора не оставляла надежды вернуться на родину, если не с миром, то с войной. Изгнанники  своим основным местопребыванием утвердили городок Ареццо, здесь разбили боевой лагерь, а графа Алессандро Да Ромена избрали своим генералом. Избранников было двенадцать, в том числе и Данте. В 1304 году  они решились пойти на Флоренцию, объединившись со своими сторонниками из Болоньи и Пистойи. Им удалось захватить только одни из городских ворот, но потерпев фиаско, вернулись обратно. Данте с досадой махнул рукой и отправился в Верону, где  был принят  с уважением государями дела Скала. Петракко не был связан с диаспорой и на военные действия отправиться не мог, оставляя жену с ребёнком, да если бы даже он не был обременён семьёй всё равно никуда бы, не двинулся.
 – А тебе к лицу были бы рыцарские доспехи, – смеялась Элетта.
 – Нотариусы, купцы, цеховики и горстка наёмников против военных? Какая самонадеянность! – Он тяжело и тоскливо вздохнул: – Флоренция  не единственный город в Италии, приживёмся.
Большой неизвестный город, куда стремился Петракко, давал и большие преимущества: работать учителями, сочинителями нотариальных бумаг, архивариусами, писцами на службе у богатых сеньоров. Путешествуя с группой мигрантов, обходя лесные чащи, они пришли в небольшой городок. Петракко  отдыхал с семьёй и слугами под сенью оливы на одной из базарных площадей. На его поясе красовался кошелёк с приборами для письма в роговой оправе. Он надвинул на лоб шапку и решил немного вздремнуть.
 – Сеньор, моё почтение! Вы, должно быть, учёный человек?
Петракко открыл глаза.  Перед ним стоял, опершись на изящную трость пожилой, лет семидесяти сеньор. По виду далеко  не бедный, с аккуратно стриженой бородкой,  в длинной тоге поверх одежды, как и подобает старикам.
  – Что угодно уважаемому сеньору, – спросил  Петракко, поднимаясь с земли.
  – Не могли бы вы оказать мне небольшую услугу, которая, надеюсь, Вас не обременит.
 – Слушаю Вас, сеньор.
 – Видите ли, я бы и сам мог написать письмо одной особе, но зоркость моих глаз давно покинула меня. Мой писец-слуга о содержимом письма обязательно доложит моей жене. Просить друзей – пойдёт  сплетня, прочим, в моём почтенном возрасте такую сплетню можно рассматривать и как комплимент в мой адрес.
Петракко заинтриговал  старик, он оживился и спешно стал раскладывать свою конторку:
 – Да, сеньор, я Вам помогу с великим удовольствием. В чём состоит суть письма?
  – Суть? Нет, это не официальное заявление, не судебный иск, это то, чего просила душа многие годы. Хочу написать красивое письмо  своей давней подружке, у которой, если верить слухам, умер муж.
  Он присел к Петракко на каменную импровизированную лавку и, тыкая в землю тростью начал диктовать:
 – Приветствую тебя, дорогая  Алессия! Прошло уже столько лет, но я не могу забыть твоих лучезарных глаз, твоего шёлковистого тела, твоего ангельского голоса…
 Петракко представил   старуху с ангельским голоском, и ему стало смешно.  Из уважения к пожилому сеньору он отвернулся, и чуть было не прыснул смехом.
  – Пиши, пиши – поймал его  старик на неприятной для него эмоции, но сделал вид, что не заметил.
Петракко вернулся к письму. Он замечал, как в чёрном отверстии между усами и бородой сверкает одинокий зуб, пожелтевший и округлившийся от старости. К тому же, судя по громкой речи, он был ещё и глуховат. В конце надиктованного письма он пригласил старуху Алессию на свидание. 
– Сеньор, зачем вам это надо, на что рассчитываете? – с нескрываемой улыбкой спросил Петракко.
 – А нервы пощекотать?
  – Она – Ваша   дама сердца, как в рыцарских романах?
   – Да, оно и к лучшему с одной стороны, если бы люди в молодости женились по любви, не было бы тогда ни дамы сердца,  ни куртуазного романа. С другой стороны – жить с нелюбимым человеком сущая пытка.
  – Крепко  она вас зацепила, если до сих пор о ней вздыхаете. Такого постоянства не существует, но как видно, могу и ошибаться, а если и так, то в конце концов, клин клином вышибается, – Петракко позволил себе даже возмутиться относительно душевного нездоровья старика.
  – Вышиб! Память осталась.
Казалось, что старик ответил с нотками досады на свою память. Он аккуратно взял письмо, расплатился за услугу и поковылял к своей жене. Петракко добавил на прощание:
– Доброго Вам здоровья, сеньор!
Он был в восторге от жизнелюбивого старика.
Петракко поспешил было обрадовать Элетту заработком, как вдруг сзади раздался громкий чуть хрипловатый мужской голос:
 – Петракко, дружище, приветствую тебя!
Он оглянулся и увидел купца, с которым ему довелось работать еще в Ареццо в качестве писца и юридического консультанта по вопросам бизнеса.
 – Бернардо! Вот сюрприз! – Обрадовался Петракко, – ужель опять нас свёл  случай, ты здесь тоже  сделал привал?
 – Похоже. Завтра отправляюсь дальше в поисках большого города, где можно дороже продать наше знаменитое флорентийское сукно, но ты знаешь,  – он остановился на середине предложения, щёлкнул пальцами и продолжил: – мне бы помощника в торговых делах.
Он смотрел на Петракко, лицо его было простое и бесхитростное, как детский рисунок. Он неплохо разбирался в бизнесе, но  побаивался мошенников, поэтому старался сослаться на профессионалов и хорошо бы, честных, согласившихся ему помочь. Купцы уже обучились с тонкостью психолога считывать наклонности человека. Петракко его устраивал, но на всякий случай решил держать ухо востро и со своей стороны известные варианты купеческого мошенничества не исключал. Он знал, что в любом случае можно переложить проблемы провала бизнеса на писца  и при этом ещё остаться в выигрыше. Такие права Бернардо знал отлично. Петракко в свою очередь знал, как себя оградить от подобных  неприятностей и не очень-то боялся лихих купцов. Он знал, как они могут создавать искусственные проблемы писцам  ради наживы. Вот такие бдительно-доверительные отношения складывались между работником и работодателем. Главная неприятность  для Петракко в данный момент – неприкаянность семьи. Ему очень нужно было уезжать из этого забытого богом места, и  он без промедления дал согласие:
 – Можешь на меня рассчитывать.
Петракко подвернулся удачный случай отправиться в  другой город с  торговым обозом. В какой город собирался вести Петракко свою семью он и сам толком не знал: где повезёт с работой и уютным уголком. Ехать с обозом было куда безопасней, чем  идти в одиночку или малой группой. Были случаи, когда на людей нападали дикие животные или совершали набеги  разбойники. Ходили слухи, что в глухих местах находили трупы людей, уже обглоданные животными. Выйти за город в одиночку означало неминуемую смерть.  Петракко ещё со школьной скамьи  запомнился эпизод из жизни Сократа, рассказанный учителем. Выгнать преступника за город – одно  из наказаний в античной Греции.  Сократу было предложено изгнание из города или яд. Он выбрал яд. Это, может быть и легенда, но она красноречиво говорит о смертельной опасности путешествий в одиночку.   Утром Петракко с женой и маленьким ребёнком было дозволено разместиться в купеческой  крытой от дождя и палящего солнца кибитке.  В ней ночевал и сам хозяин со своим слугой и кучером Антонио. Парень этот был крепкого телосложения ловким и смекалистым, хорошо знал местность, мог и кибитку починить и вытащить колёса из дорожной грязи. Из женского пола в одной компании была только Элетта. Молодой парень не мог не обратить на неё внимание. Осознание того, что рядом молодая женщина грело душу Антонио и откуда ни возьмись в него вселялись сила и энергия. Элетта  после рождения первенца заметно похорошела,  угловатые черты лица округлились, и она стала похожа на мадонну. Её чёрные волнистые волосы небрежно лежали на плечах, подчёркивая нежную, чуть потемневшую от загара кожу. Она сидела  кибитке и  с любовью наблюдала за каждым действием маленького Франческо. Малыш пытался встать на ножки на расстеленном заботливой мамой платке, но каждый раз, когда деревянное колесо натыкалось на коренья или камни, он  падал и закатывал плач.
 – Успокой ребёнка, – оборачиваясь, просил Петракко жену, сидя с купцом   и парнем на козлах.
 – А  ты не знаешь, почему он плачет? За что нам такая жизнь? Ну ладно ты…
 – Не начинай, – быстро закрыл её рот Петракко, боясь быть разоблачённым в глазах парня и купца.
Элетта замолчала, поняв, что крик души пришёлся не ко времени и не к месту. Вообще, она оказалась покладистой женой, но иногда прорывалось накипевшее на душе.   Она взяла ребёнка на руки, нашёптывая ему ласковые слова и тот, с заиканиями, следовавшими после плача, успокаивался, заигравшись маминой шнуровкой на лифе.
 Обоз двигался не торопясь по пробитым обозами дорогам, обходя крутые холмы и песчаные овраги. Наконец они приблизились  к реке Арно. Торговцы уже давно знали, где и как переходить реки, поэтому со знанием дела быстро нашли брод, по которому не первый раз переходили с берега на берег. В этом месте воды было по колено, но слева, в нескольких шагах от подводной тропы был небольшой водоворот. Торговцы спешились, Петракко с Элеттой и Франческо на руках подошли к каменистому берегу, сняли обувь и уже собрались идти вброд, но Элетта увидев, как река быстро несёт свои воды, испугалась:
 – Я сейчас упаду, мои ноги уносят меня в сторону!
 – Антонио, – позвал Петракко парня – перенеси ребёнка, а мне придётся переносить жену, она боится.
С согласия купца, Антонио взял лошадь, обернул Франческо в платок, подвесил на сучковатую дубину, чтобы не помять хрупкое тельце и с благословения Элетты, парень, взобравшись с бесценным грузом на лошадь, зашёл в воду. У Петракко было хорошее настроение, он обнял супругу за талию и бережно повёл вслед за Антонио.
 – Знаешь  такой миф о Метабе и Камилле? Отец по имени Метаб решил перейти реку с маленькой, как наш Франческо,  дочкой Камиллой на руках. Он завернул её в ткань, привязал к копью и бросил на другой берег. Когда сам переплыл, увидел, что за её дочкой присматривает лесная Диана…
 – И что ты мне сейчас рассказал? Как отец отправил дочку на тот свет к богине Диане.
 Крыло смерти неотступно следовало за малышом. Не дойдя середины реки, лошадь споткнулась, и парень упал  в воду, свалившись из седла, сам чуть не погиб, но спас доверенную ему дорогую ношу и перенёс на другой берег.
Элетта пережила в этот момент сильное потрясение, она кричала:
   – Франческо, мальчик мой! – И казалось,  птицей перелетела реку, не боясь упасть, перебежала на другой берег, обняла ребёнка, согревая его своим теплом. В истерике, она кричала  мужу, захлёбываясь от рыданий:
 –Наш сын мог бы сейчас утонуть, ты это понимаешь? Ты это понимаешь?
 Она кричала от пережитого страха и отчаяния, не находя других слов, просто кричала, одной рукой держа сына, а другой, сжав кулачёк, била мужа в грудь. Он был напуган происшествием не меньше, он обнял жену, осознавая свою вину, и молчал. Он ждал, когда жена немного успокоится и, не дождавшись, рассмеялся:
 – А здорово ты по воде побежала!
Она не поддержала его шутку, мало того, в её глазах отразилось недоумение. Надо было срочно менять тему.
 – А парень – молодец! – Неизвестно почему опять невпопад вырвалось у Петракко.  Он попытался её успокоить,  уже серьёзно, поглаживая по плечу, понимая, что виноват, добавил: – Элетта, успокойся, всё хорошо.
Элетта вновь зарыдала, ещё крепче обнимая своего сына.
Измотавшись на дорогах Тосканы, то приказывая,  то умоляя, она  всё с большим упорством просила мужа отвести её с сыном в Инчизу.
– Это жизнь? Скажи, это жизнь? Ты подвергаешь нашего сына опасности!  Ему негде спать, нечего есть,  его нечем кормить – в  доказательство она помяла свою пустую грудь, – нет, это невыносимо! 
 Он осознавал, что подвергает семью опасности и в тоже время ему не хотелось расставаться с женой и сыном.
 – Хорошо, я похлопочу, и ты вернёшься домой.
Петракко вынужден был побороть себя. Он решил, что ему будет легче одному устроить гнёздышко и только потом привести семью. В 1305 году Элетта с маленьким сыном приезжает в пригород Флоренции в Инчизу, в своё родовое поместье Каниджани. Поместье это принадлежало отцу Элетты, домик Петракко к этому времени уже был конфискован.
В 1305 году на папский престол взошёл французский ставленник Климент V. Это было время, когда папы часто менялись, наступили времена "многопапья". Избранные папы, возглавляющие иногда противоположные ветви власти, вели между собой непримиримую борьбу. КлиментV покидает Рим и уезжает  в Авиньон,  близ Прованса, во владения короля Карла Анжуйского. В это время в Италии поднялась небывалая смута.  Флоренция, задыхалась от власти чёрных гвельфов. В таких религиозно-политических условиях горожане едва выживали  под тотальным присмотром папской инквизиции, но Петракко ловко избегал варварские особенности  нового режима. Изгнанному из Флоренции, и её предместий, ему удавалось тайно посещать свою любимую  семью. Подвергал ли тем самым он себя опасности  в это смутное время, неизвестно. И, тем не менее, в 1307 году  у Элетты и Петракко благополучно  на свет появляется  ещё один сын. Его решено было назвать Герардо. Дети беззаботно и счастливо жили под  эгидой любящей матери на лоне природы.  После бродячей жизни по грязным и шумным городам, Элетта попала в рай.  Голубоватые горы, украшали горизонт красивыми изгибами,  ближе, как на дне тарелки устроилась зелёная равнина, залитая южным солнцем.  Здесь тонким ароматом  пахли луговые цветы, а среди высокой сочной травы рыжими горками виднелись спины коров. Природа действовала на Элетту успокоительно, а когда появлялось вдохновение, хотелось петь во весь голос.  Она была дома. Она упивалась размеренной тихой деревенской жизнью. Каждое утро она следила за тем, чтобы служанка  подоила козочку, и тут же забирала ещё тёплое молоко, чтобы напоить своих мальчиков. Ещё в постели они слышали, как служанка выгоняла упрямую козочку в общее деревенское стадо, подгоняя прутиком:
 – Пошла, пошла, окаянная!
Дети знали, что после этих или примерно этих слов они будут пить молоко и спешно  вставали. Франческо надолго запомнит этот райский уголок и милое сердцу маленькое имение его деда: бодливую сивую козу, пеструшек, кудахтающих около яиц, лозу, причудливо оплетающую веранду и гроздья спелого винограда, насквозь пронизанные  солнцем.
Для Элетты и её сыновей счастье покоя закончилось в 1311 году, когда к власти пришёл император Генрих VII. Петракко отзывает жену с детьми в Пизу, поверив обещаниям новой власти покончить с папским режимом. Появилась надежда снятия статуса беженца и возвращения на родину. Генрих обосновался в Пизе, туда начали стекаться беженцы, изгнанные когда-то из Флоренции. Здесь Петракко, склонившись над семилетним Франческо, указал на высокого худощавого статного мужчину в стареньком почти бесцветном плаще, на  лице которого выразительно читался   волевой подбородок и прямой чуть с горбинкой нос:
– Смотри и запомни: это   Данте.
Маленький Франческо не понимал, кто такой Данте и почему его надо запомнить, но послушал отца.  Образ своего великого соотечественника он запомнит на всю жизнь.
Гвельфскую Флоренцию Генрих VII не покорил, и лагерь беженцев постепенно растворялся. Петракко пытался найти приют для своей семьи в этом городе, но всё тщетно. По воле случая, он сделал нотариальную услугу, касающуюся вопроса  аренды места на рынке для торговли своим товаром одному купцу из Марселя. Он возил свой товар кораблём и сейчас прозябал в городе, дожидаясь хорошей погоды.  Через пару дней  подул попутный ветер и  Петракко со своим семейством решил отправиться в Галлию, что недалеко от Марселя. Перед морским путешествием утомлённая переездами семья остановилась в небольшой дешёвой гостинице. Ночью Элетте снилось, как к ней шёл огромный в рост человека чёрный гусь. Его клюв с каждым шагом открывался всё больше и больше, и казалось, сейчас её поглотит, она подскочила и увидела, как чёрное крыло неведомой чудовищной огромной птицы пронеслось над спящим Франческо. Элетта проснулась окончательно. Тревога разгоралась в её душе.   «И опять в третий раз над Франческо нависло крыло смерти» – думала Элетта.
Ранним утром семья Петракко прибыла в небольшой речной порт города Пиза. Ветер трепал одежды прибывших на берег, серые тучи в  монохромном единстве с морем смазывали горизонт. Море смешалось с небом. Во всём вокруг себя Элетта видела нехорошие знаки. Угрюмые фигурки нескольких подручных купца, молчаливо несли товар в огромных ящиках с берега на палубу. Холодные речные брызги будто отгоняли Элетту и её малышей от корабля.
 – Отложим это плавание, я чувствую что-то неладное, – уговаривала Элетта своего мужа. Франческо и Герардо цеплялись за мокрый подол матери, спокойно полагаясь на решение своих родителей. Им, конечно, очень хотелось впервые поплавать на корабле, поэтому, мысленно они были полностью на стороне отца. Он взял Элетту за плечи, заглядывая в её глаза, полные беспокойства, спросил:
     – Когда ещё нам улыбнётся такая удача? – Этим вопросом поставил точку в просьбах Элетты и она, полагаясь на проведение Господа, больше не сказала ни слова. Она взошла на корабль как на эшафот. Купец предоставил пассажирам каюту, подкрутил свой ус и полушутя хриплым голосом  заметил:
 – Женщина на корабле к несчастью.
Элетта и без этой приметы была напугана сновидением, и её душа рвалась тут же забрать детей и убежать, но корабль уже отшвартовался, и ей ничего больше не оставалось, как надеется на божественное провидение.
 Корабль вышел из устья реки Арно в бескрайние просторы Лигурийского моря. Утром семейство вышло на палубу. Солнца не было,  тихий ветерок успокаивал Элетту. Они с удовольствием прогуливались по палубе после ночлега в тесной затхлой каюте, напоминающую немытую бочку. В  серебристом небе раздавался крик чаек, все поднимали голову вверх, чтобы разглядеть самих птиц, но они сливались с серыми облаками, будто маскировались в небесной стихии.  Дети с любопытством смотрели на море, на бесконечно несущиеся неизвестно откуда волны и на то, как корабль рассекал эту величественную бесконечность. Крик чаек и шум моря заставляли говорить на палубе на повышенных тонах.
 –  Где земля? – Спрашивали дети, дергая на полы своих родителей.
 – До земли ещё далеко, завтра увидите – Петракко присел к ним, поправляя одежду, – вам не страшно?
 – Нет, – в один голос закричали мальчишки.
 – Да вы у меня настоящие мужчины!
Раздался долгожданный колокол. Кок приготовил завтрак.  После завтрака уже становилось скучно от однообразного пейзажа. Несмотря на сытую морскую незамысловатую пищу и прогулку на палубе между громадными  ящиками с товаром, день показался долгим и однообразным.
 Перед рассветом, подплывая к Галлии, море постепенно погружалось во тьму. Поднимался встречный северный ветер, началась буря. Корабль кренился то в одну, то в другую сторону, детей, буквально, перекатывающихся по полу каюты и тошнило так, что Элетта и Петракко не успевали подставлять им горшки. Волны громко хлестали по борту корабля. Петракко услышал шум, корабельная дружина что-то кричала, быстро топала сапогами по палубе, прозвучала команда:
 – Всем наверх!
Испугавшись за жизнь детей, Петракко кричал Элетте:
 – Корабль тонет!
Забрав детей на руки,  скомандовал:
 – Наверх!
Вода наполняла каюту так быстро, что они с Элеттой уже хлюпали ногами по полу. Вся семья вышла наверх. Холодные волны со всей своей силой захлёстывали палубу, дети в испуге истошно кричали.
 Кораблекрушения не произошло,  судно к счастью не перевернулось, а село на мель. Экипаж, таким образом, был спасён. Они переждали бурю на мокром, холодном корабле, каюты были полностью затоплены, и вода уже подтопляла накренившуюся палубу.  Сильный холодный ветер брызгал то крупными каплями, то морской волной сбивал несчастных с ног. Через несколько часов ада море начало успокаиваться.
 – Шлюпки на воду! – Скомандовал купец, затем приказал всем сесть в шлюпки.
Элетта вцепилась в детей мёртвой хваткой. Лицо её было искажено рыданием, и она его уже стыдливо не прятала  на людях. Она думала о детях.  Петракко спустил детей в шлюпку, усадив их в рыболовную сеть, когда туда уже спустилась по верёвке Элетта. Берег был близок, глава семейства, управляя вёслами, доставил семью на сушу в целости. Франческо едва не лишился жизни, но опять спасся чудесным образом. Дважды пережитый страх должен был  наложить свой отпечаток на его жизнь и этот так называемый инстинкт самосохранения мог бы закрепиться, но плавать морем на кораблях ему частенько приходилось и это обстоятельство приглушило первое жуткое впечатление о морском путешествии. Впрочем, в своих творениях  морские чудовища Сцилла и Харибда  будут выступать как аллегории  крайнего душевного беспокойства.
Оказавшись во Франции, Петракко с семейством долго путешествовал по городам, переполненными переселенцами. Измотавшись по пыльным и опасным  дорогам,  он увидел Авиньон, куда переселился из Вечного города  римский папа со своей многочисленной свитой. «Там где папа, там Италия», подумал глава семейства и с фанатичным оптимизмом ринулся в город. На подступах к Авиньону Петракко увидел высокие стены, за ними возвышались колокольни, красовались вертикальными узкими башенками фронтоны базилики. Величественный и загадочный город манил его. Глава семейства  окончательно решил остановиться в Авиньоне. Изнутри он представился совсем другим:  грязный с тесными улочками,  высокими домами с балконами и вывесками, мешающими солнечному свету.  Небывалый поток населения мигрировал из деревень, удвоив  численность населения.  Город превращался в купеческий анклав. В крупных городах Европы, как и в Авиньоне можно было найти  место найма работников или  рынок труда, куда стекались беженцы и мигранты. Здесь они находили работу и оседали. Сюда  из Флоренции везли иконы, лампады, другую церковную утварь и ткань, из Парижа ковры,  прибывали караваны с товаром практически со всей Европы. Как грибы росли постоялые дворы, а все крупные финансовые дома Флоренции и Сиены имели здесь свои филиалы. Молотки кузнецов, колокола доминиканцев и папские колокола, делали этот город невыносимо шумным, а вследствие разного рода мигрантам ещё и опасным для проживания. Петракко посчастливилось приобрести домик в пригороде Авиньона в Карпантре  среди зелёных равнин, дубрав и оливковых рощ. С начала 13 века в этом  единственном местечке разрешалось селиться и евреям, бежавшим от произвола Филиппа Красивого. Селились здесь не только евреи, но и люди, гонимые властями по политическим взглядам.  Здесь были загородные дома кардиналов, сюда частенько убегал от невыносимого грязного и шумного города и сам папа Климент V.  Он оказался более лояльным к другим национальностям и евреи были ему столь благодарны, что стали сочинять о нём стихи и песни, возносить его имя, они были настолько преданы  Клименту, что их прозвали «папскими евреями». Петракко сумел завязать кое-какие отношения с папской канцелярией и получить достойное место писца в авиньонской курии  при святейшем дворе благодаря хлопотам кардинала Николо да Прато.  Здесь в Карпантре в пригороде Авиньона семья  Петракко обрела окончательный приют на многие годы.
 
Франческо и его брат Герардо, общаясь с местными детьми, быстро освоили французский язык, даже прованский диалект.  У маленького Франческо на новом месте жительства, появился друг Гвидо. Подолгу они гуляли в лесу и поле, не страшась недобрых людей, коих в те времена не было близ поселений. Однажды его отец с дядей Гвидо вместе приехали в поместье. Дядя тотчас охвачен был желанием увидеть источник Сорги – красивейшее место, утопающее в зелени  среди скалистых гор в окрестностях сельской деревушки Воклюз. Тут и дети загорелись желанием отправиться туда же.
 – Вы ещё маленькие, а путь долгий, да ещё верхом на лошадях, – отговаривала детей Элетта.
 Франческо был неумолим:
 – Я не боюсь ездить  на лошади, возьмите нас с собой!
Они путались под ногами у взрослых как котята, просящие молока. Наконец, отец согласился, но сочтено было небезопасным доверить детей лошадям, к каждому из них приставили по слуге, дабы они, сидя позади и лошадей направляли и детей придерживали.  Франческо упросил самую лучшую из матерей, взволнованную и трепетавшую за детей. Она, наконец, дала добро. Все мужчины отправились в путь.  Когда же путешественники прибыли к источнику, они были потрясены удивительной красотой этих мест. Франческо оказался во власти первозданной красоты природы настолько, что после увиденного мечтал жить именно здесь.
Франческо, кажется, с рождения был околдован красотой природы. Как часто летом убегал средь ночи то в горы, то в поле, освещённое луною. Сколь часто в ночные часы  без спутников с трепетом и восторгом входил в лесные заросли, бродил по росе, любовался ночным небом. Его выгоняло из дома собственное упрямство и строгость отца. Он становился одиноким бродягой.
Петракко заботился о воспитании детей. Наблюдая за их поведением и, как присуще детям баловством, он воспитывал в них прилежание. Отец убеждал сыновей, что статус человека начинается с внешнего вида, поэтому часто ставил детей перед собой и напоминал:
 – Каждый вечер готовьте одежду на завтра, следите, чтобы она была чистой, не мятой, не рваной. Обувь очистить от грязи и пыли. Каждое утро необходимо  умываться, чистить уши, причесывать волосы. Повторите.
Дети сбивчиво, помогая друг другу, повторяли сказанное отцом. Кроме этого было в традиции переодевание каждое утро и вечер.
 – А чтобы ни одна прядка волос не выбивалась из приданной волосам формы, надобно пользоваться щипцами для завивки – продолжал отец. И далее: – обходить  лужи, а так же бегающих собак и свиней, чтобы они не забрызгали сапоги и не попали на чистую и надушенную  тогу, чтобы не утратила она в течение дня оттиснутые на ней складки.
 Для детей эти ухаживания за собой становились «пиратскими» пытками, когда оба брата просыпались с красными лбами от жёстких папильоток для завивки волос. Чтобы скрыть красные пятна, они начёсывали на лоб волосы и бежали на занятия.
Строгий взгляд отца заставлял детей анализировать собственные поступки, за которые может быть наказание. Франческо  побаивался родителя от которого казалось, невозможно было скрыть ни малый, ни большой проступок, а если не было никакого проступка, то просто, ни откуда взявшееся беспокойство от пребывания рядом с отцом тревожила его. Он чувствовал себя под гнётом его  тяжёлого взгляда, ему казалось, что отец не любит его и более того, ненавидит.  Зыбкая бесформенная тревога, заполняющая его мозг,  формировала в нём комплекс неполноценности, что было величайшим насилием над его натурой. Недооценённость  личности Франческо, игнорирование отцом его детских творческих амбиций лепили  отвратительные качества его натуры: хвастовство, плаксивость, тщеславие и склонность ко вранью. Театральное позёрство и одиночество уживались в нём гармонично на столько, что никто  так и не понял, которое из них от природы, а которое приобретено. Франческо замыкался на самоедстве, доходящем до душевного мазохизма. Как  талантливые от природы люди, он был холериком. Отец же попреки природным данным осаждал своего сына, применяя метод Прокрустова ложа. Но был в его воспитании и позитив. Он учил  мальчиков житейской хитрости: быть как все уважаемые люди, где польстить, где поддакнуть, где промолчать.  Он приложил немало усилий, чтобы сформировать в детях самоуважение,  доходящее до самовлюблённости, внушая Франческо и Герардо мысль о безупречной внешности, ведущей  как следствие к уважению и любви в обществе,  акцентируя внимание детей на выгоде. Франческо виртуозно овладел этими хитростями, и в будущем это пошло ему на пользу, но убить в нём любовь к «никчёмной поэзии», отцу так и не удалось. Театральное позёрство и одиночество уживались в нём гармонично на столько, что никто  так и не понял, которое из них от природы, а которое приобретено.  Франческо бесило до истерик, когда отец указывал на то, что ему надлежит читать и этим предметом оказалась юриспруденция, поэзию он кажется, ненавидел. Отец с усердием уничтожал в своём ребёнке незаурядную личность.   Когда Петракко учил детей как надо жить, Элетта, молча и сочувствием, смотрела на своих любимых мальчиков, а после воспитательных процедур, украдкой прижимала их к себе и целовала в макушку.
Здесь, Карпентрасе,  в местной  школе, мальчики осваивали начало грамматики, риторики и диалектики.  Его воспитателем и учителем  был Конвеневоле да Прато, друг Петракко, человек тихий, добрый и образованный. На его лице всегда была улыбка детского клоуна с вытянутым узким носом. Дети уважали его за терпение к их шалостям, и доверялись ему, кажется больше, чем строгому отцу.  Они дорожили его добротой и поэтому старались его слушать, не спорить и не устраивать между собой никаких потасовок. На шалости детей, если таковые случались, Конвеневоле как правило, реагировал спокойно и с улыбкой:
 – Побаловались, и хватит. – Потом приглаживал  мальчиков бесцветной и сухой  ладонью по голове. Знаниями греческой и римской мифологии, он покорил их сердца. Они готовы были с утра до ночи слушать сюжеты из троянской войны, подвиги Энея, метаморфозы Овидия. Он влюбил детей в мифологию и историю Древнего Рима. Для Франческо эта любовь  оказалась навсегда.
Отучившись четыре года в местной школе, отец отправил Франческо в Монпелье ещё на четыре года на изучение законов. В средневековой школе предусматривались два обучающих направления: гуманитарный «тривиум» и точный «кватратривиум» куда входила математика, но на точные науки смотрели сквозь пальцы и строго не спрашивали. Гуманитарный «тривиум» был в приоритете, но и он впоследствии превратился в прилагательное «тривиальный». Он включал в себя латынь, чтение, разбор и толкование Вергилия; риторику, основанную на знании трудов Цицерона и изучение юриспруденции, а так же школяр обучался диалектике – искусству спора. Программа преподавания не менялась, ещё Петракко, обучаясь в подобной школе, помнил все предметы. Он стал не дурным нотариусом или «сочинителем».  Он не плохо  знал латынь, владел хорошим слогом, худо-бедно прилежно, как это требовали учителя, сочинял элегии, эпиграммы, сонеты. Наиболее удачные творения молодых талантливых студентов использовались в публичном пространстве, но Петракко не посчастливилось. Талант поэта обошёл его стороной.  Он хотел, чтобы Франческо стал нотариусом, но эта карьера не увлекала юношу.
Грязной поздней осенью он прибыл в Монпелье навестить своих обучающихся в школе сыновей. К своему ужасу Петракко обнаружил, что его отпрыск не намерен продолжать его профессиональную династию. Папаша   впал в гнев,  а заметив, как Франческо запоем читает Вергилия и Цицерона, неистово  обрушился на него:
 – Инфантильный бездельник! Ты до сих пор изучаешь тривиум, эту детскую литературу? Будто Вергилия только и спрашивают! Я тебе много раз  говорил: занимайся делом, учи право, учись сходиться с нужными людьми, ищи выгоду от дружбы. Поэты  тебе в жизни не помогут это лишнее… только глаза портить.
– Это «лишнее»  мне  учиться не мешает напротив, в этих книгах есть какая-то ладность, и звучность слов захватывает меня так, что всё другое, что я читал или слышал ранее, кажутся мне грубым и далеко не пристойным.
 – Вот-вот, всё это ладное да звучное и  мешает, уводит от истинного пути, – Петракко, выпучив глаза, тряс указательным пальцем в его сторону и был похож на сказочного Бармалея.
 Франческо осмелился перечить отцу и ещё юношеским несформировавшимся голосом выпалил: 
– Истина в этих книгах.
 – Хлеб насущный добывать твоя истина!
– Извини, отец, но я читаю в свободное от учёбы время.
 – Это пока я живой у тебя свободное время, не будет меня, ты со своими великими риторами даже не сообразишь, откуда деньги берутся!
Указывая на книги Вергилия и Цицерона, он спросил:
– Откуда это у тебя?
– Тайно приобрёл, – стыдливо еле шевеля губами, выдавил из себя Франческо.
Отец с догадкой, в которую сам не мог поверить спросил:
 – То есть, украл? Теперь воровство называется на модный лад «тайным приобретением?» – говоря эти слова, он будто крутил в ладони воображаемый шарик.   
Франческо отмалчивался. Отец встал со стула, прошёлся по комнате как бы  в поисках нужных слов и продолжил:
 – За воровство знаешь, что бывает? Ты захотел отсечения руки или тюрьмы? Ты понимаешь, что тебя ждёт, если найдут всё это у тебя?
Отец сверкнул глазами, перед Франческо явился правосудный Зевс. Петракко не нашёл ничего лучшего, как швырнуть «Риторику» Цицерона и поэму Вергилия в печку.
Франческо закричал:
 – Ты  не книги сжигаешь, ты сжигаешь мою душу! ...
Сын закатил такую истерику, что отец усомнился в психологическом  здоровье своего четырнадцатилетнего отпрыска. Он вынужден был собственноручно спасать античную литературу из огня.
 Чуть обуглившиеся  книги были возвращены  со словами:
 – Хорошо, пусть одна из этих книг поможет твоим трудам, а другая – досугу. 
Рыдающий Франческо взял ещё горячие книги, поцеловал покрасневшую от огня руку отца и сказал:
 – Я всё понял. Спасибо отец.
«Нет, этот артист из глотки вырвет», думал отец. Потирая и остужая руки, он уже спокойно, как сдаются на поле боя, выругался в сторону:
 – Мерзавец. Далеко пойдёшь.
Отец стыдился его поведения и не переносил истерик.  Он надеялся, что когда-нибудь его сын многое переосмыслит и станет нормальным человеком, но наблюдая за ним, сделал вывод, что его поведение не поддаётся воспитательным процедурам и в какой-то момент с ужасом для себя поймал на мысли, что не любит его.