С чистого листа

Аудиосопровождение: https://shorturl.at/PHWvj

Судно, куда меня направил в кадрах, называлось "Семнадцатый съезд комсомола" и это, не имеющее никакого отношения к торговому флоту политическое название совсем не украшало лихой бак и поджарую мускулистую задницу нашего, построенного искусными корабелами Питера, балкера.
Я только что вернулся со своей войны - двухлетней службы в стройбате, куда ловко закосил, ломая планы Мариупольского военкома, который вознамерился было направить меня на трехлетнюю в те времена службу на далекой северной подлодке. Поговаривали, что гриф секретности, окружавший этот вид наших подводных войск, по итогам службы решительно перечеркивал все надежды торгового моряка на последующую "загранку", сводя все мои греющие кровь и воображение рейсы "Жданов - Генуя", "Жданов - Неаполь", "Жданов - Александрия" к коротким и бесплодным переходам "Жданов - Керчь" , "Жданов - Ейск", "Жданов - Бердянск"... ( Да, именем этого не очень популярного в массах сатрапа назывался в те времена наш сегодняшний Мариуполь)
Зашуганный суровой борьбой с инакомыслием свежий экипаж по поводу названия не смел злословить, артикулятивно сбиваясь подчас в рутинных радиопереговорах с другими судами, имевшими более естественные для слуха названия "Джанкой", "Дубоссары", "Фролово"...
Мы быстро стали нормальным судовым экипажем, возглавляемым парящим в верхах и недоступным для близкого общения капитаном, на корабельном сленге именуемом как "мастер", опиравшемся на своих четырех помощников, каждый из которых стоял в ходовой рубке свою, ему соответствующую, вахту, где, cверяясь с романтично мерцающими проблесками далеких маяков, прокладывал на картах необходимый курс нашему кораблю.
Вторым человеком на судне всегда считался старпом - на сленге "чиф", который в этой четверке также нес свою персональную морскую вахту с 4 до 8 невыносимых для бодрствования сладких ночных часов.
 Подобная же схема работы имелась и по машинной, живущих в глубинах корабля, чумазой команде, возглавляемой стармехом, называемым "дед", с которой мы, палубные, пересекались разве что во время приема пищи или на вечерних - отрад души - кинопросмотрах старых добрых фильмов.
Однако, был в этой структуре человек, должность которого имела весомое и звучное название:
"Первый помощник капитана" - он-то никогда никаких вахт не стоял и необходимость присутствия этой должности на судах всех пароходств страны обуславливалась только одной-единственной необходимостью - держать членов экипажа в жесткой узде идеологического надзора.
Названный помощник - это понимали все - был настоящий паразит, присосавшийся к горячему телу трудового коллектива и вся его практическая деятельность сводилась к формированию троек, по пересечении границы "увольнявшихся на берег".
Просто так, после прихода судна в загранпорт, сойти было нельзя - ты обязан был сперва внести свое имя в список претендентов, после чего, спустя недолгое время, на дежурной доске вывешивались имена твоих спутников - как правило, представителей неблизкой тебе профессии - матрос произвольно объединялся с мотористом, поваром или электриком, а возглавлял группу кто-то из комсостава, что, понятное дело, осложняло возможный сговор членов экипажа на предмет группового бегства за бугор.
Кроме того, все мы прекрасно знали, что в случае "потери бойца", коварно слившегося тихой сапой, проворонившие беглеца члены группы будут беспощадно списаны, навсегда теряя доступ к сияющим заграничным вершинам. К тому же, идейно прогнившему экипажу, автоматом попадавшему в черный список, уже никогда не видать интересных, а точнее, выгодных для кармана рейсов, ибо коллектив неизбежно расформировывался.
Итак, помполитом стратегически составлялись и вывешивались ко всеобщему обозрению списки групп, членам которой выдавалась валюта страны пребывания - ровно столько, сколько зарабатывал и скопил на своем депоненте бьющий копытом на входе в разграбляемый шоппингом город мореман.
И именно здесь мы приблизились к отправному моменту, во многом определяющему слова и действия большинства действующих лиц моего кровожадного сюжета.
Этот момент назывался просто и бесхитростно - "Деньги", ибо все эти профессиональные, взрослые и серьезные люди, мои дорогие коллеги, неровно дышали при виде валюты, обеспечивающей их вместе с семьями уверенным доходом, всегда производимым простой продажей приобретенных на нее заграничных шмоток, а также, как ни странно, популярных в массах упаковок пушистой пряжи с игривым названием "махер", cоперничающей по общенародной востребованности только с рулонами резиной тянущейся костюмной ткани под названием "кримплен"...
Дабы соблюсти идеологические рамки, никто из моряков не мог выйти за пределы установленного
по закупкам лимит - скажем, лимит махерный ограничивался двумя килограммами в год, кофейные сервизы, радиотехника и шмотки - в тесных пределах более или менее растяжимого понятия "нетоварное количество" с дежурным объяснением "приобретено исключительно для нужд семьи".
И это отнюдь не было декларацией - соответствующие органы отслеживали негодяев, пытающихся заработать денег на перепродаже дефицита и даже комиссионные магазины города для продажной реализации законного товара были опасны - спекулянту-моряку и членам его семьи светила соответствующая статья о выходящем за рамки нормы их явно нетрудовых доходов.
Удивительно было и то, что каждый раз по прибытию из города на борт судна все мы, для анализа
и контроля, были обязаны сдавать первому помощнику подробный список приобретений вместе с оставшейся на руках валютой, что, по-идее, лишало потенциального беглеца и предателя Родины материальной базы для последующего рывка.
Следует добавить, что, всякий раз, прежде чем отчалить, все каюты экипажа подвергались тщательному осмотру специально прибывающими для этого на борт суровыми людьми в штатском
и этот акт недоверия к своим собственным гражданам не имел исключений.
А когда шмон заканчивался, звучал специальный сигнал уже для нас - проверять "места своих заведываний", где уже мы, обысканные, осматривали на назначенных для каждого местах, нет ли, часом, затаившегося на твоей територии потенциального предателя, коварно пробравшегося сюда
из городских каменных джунглей.
Любопытно, но однажды подобный левый гражданин как-то мелькнул при мне в одном из коридоров ходовой рубки, но, правда, уже спустя несколько суток рейса. Однако, все, кто мог видеть это бледное привидение, благоразумно помалкивали - по данному раскладу тайный пассажир перемещался куда надо и кем надо сугубо в интересах любимой Родины.
Однако, с удовольствия возвращаясь к деньгам, я должен показать, какого рода и каких размеров доходы имел со своего загранпарохода лично я.
Закончив за 10 месяцев учебы мореходную школу, я смог проявить себя в ней не с худшей стороны, что позволило, помимо корочек, удостоверяющих мою квалификацию как матроса-судоводителя
1 класса, получить рекомендацию, как говорили у нас, "на открытие визы" и соответственно квалификации стал получать заработную плату около 70 ничтожных рублей в месяц - хвалиться тут нечем, это, наверное, был зарплатный минимум по стране, именно в этой мере ценившей своих моряков, полпредов великой советской державы.
Вместе с тем, с момента отрыва судна от причальной стенки, если мы двигались в загранку,
мне начинали капать валютные отчисления размером в 1 условный американский доллар в день, что вызвало бы улыбку снисхождения и искреннего сочуствия даже у африканского, живущего в драной хижине, аборигена.
Но напрасно бы он мне, при случае, так улыбался, потому что я бы ему рассказал, как, легко накопив
 к приходу, cкажем, в сказочный порт Неаполь, шесть или семь баксов, имел возможность получить 
в судовой кассе их эквивалент в итальянских лирах, чтобы в ближайшей городской лавке приобрести себе законные местные препонтовые джинсы, которые мои друганы в Союзе, обнимая и похлопывая дорогого меня, вырвут с руками за сто, а то и за сто пятьдесят уже вызывающих ваше сдержанное уважение рублей.
Однако, время не стоит на месте и за текущий месяц нашего загранрейса меня в нашей судовой кассе засыпят с головой тремя десятками - легко посчитать - долларов, а это уже куча разнообразного, приобретенного мною, пестрого шматья, продажа которого в одночасье сделает меня дома, в моем провинциальном поселочке, не ведающим мировых брендов, легендарным Крезом и магнатом.
Так думал, надеялся и предполагал я, пока вся команда, отставив комплексы и сомнения, шустрила по малому и по большому, тайно реализуя в первые же минуты контакта с портовыми специалистами талантливо заныканные по судовым схронам отечественные, реально классные наручные часы, меховые шапки, фотокамеры и, само собой, легендарную русскую водку и черную икру.
Я видел многое и многое замечал, но событий из этого не делал - при этом, не участвуя во всех подобных, плохо пахнущих делах, был в доску свой.
Была еще одна позиция, которая вызывала живой интерес у заграничных портовиков и это были достаточно привлекательные в отношении цены и качества болгарские сигареты уровня "БТ", уходящие у моих друзей-злодеев просто влет.
Надо сказать, что ко времени рассматриваемых событий, мне, не особенно интересуясь моими желаниями, по форс-мажору срочно уходящего человека, поручили заведование "aртелкой" - судовым магазином, призванным в системе организации внутренней жизни отпускать на камбуз необходимые для приготовления блюд заранее завезенные продукты.
И я, не проявив жесткости, принял на себя эту, едва не общественную, очень нужную в жизнеобеспечении корабля, нагрузку, которая быстро проявила свои не очень приятные стороны -
с первого же дня ко мне в каюту потянулись за табаком разнообразные курильщики.
Если это происходило днем, я с готовностью, внося их фамилии и подписи в список, фиксировал факт выдачи сигарет, однако ночами, в самое непредсказуемое время, мне, бывало, приходилось подниматься, чтобы принести очередному вахтенному страдальцу вожделенную пачку, которой он, как на грех, позабыл запастись.
И, чтобы зря не бить ноги, cпускаясь по крутым трапам в судовые недра, часть сигарет, буквально пару блоков, я стал оставлять под рукой в своей каюте.
Курильщиков было много, да и экипаж был немаленьким, к тому же, к моему удивлению, этот популярный человеческий порок стабильно ширился и мой список курильщиков стал стремительно расти.
Бывало так, что сигарет, припасенных мною в каюте на дежурный случай, уже не хватало и мне, замученному дневной матросской работой, которую никто не отменял - мы сбивали молотами дикую ржавчину в трюмах - ползти в артелку было уже просто в падлу.
И вот однажды и не раз потом я вручил ключи от нее жаждущему, записывая в свою тетрадь количество и марку сигарет, названных мне - мы ж не чужие и давно не случайные люди, мы, мать вашу, советский, строящий жизнь по моральному кодексу, экипаж!
И однажды  вот такой же неслучайный человек, мой товарищ по кубрику, однажды толкнул меня, спящего, в плечо.
Я продрал глаза - было четыре утра.
-Мне бы сигарет! - кивнул он на мою тумбочку, хранившую соответствующие запасы.
Я, достав распечатанный блок, cпросил:
-Сколько?
А потом, окончательно проснувшись, удивился - "Ты ж не куришь!"
-Теперь курю!
Я пожал плечами, протягивая ему свою мятую тетрадку для подписи.
 Однако, мой товарищ, cхватив крепкими руками весь блок, уже стоял в дверях, махнув рукой.
- Потом!
Я прикрыл за ним дверь и тут, ****ь, началось!
- Что тут у вас? - прозвучал до боли знакомый голос никогда не спящей морали и совести нашего
Семнадцатого, c винтом в заднице, съезда.
 События тайно развивались - ко мне постучал дежурный матрос с приказом сверху изъять у меня ключи - и от каюты, и от артелки.
Через час меня, попросив прихватить тетрадь учета выдачи, вызвали в каюту Первого помощника, который, играя желваками плохо выбритых cобачьих скул, предложил мне собственноручно описать все детали своего падения - как и кому, cколько и при каких обстоятельствах я продавал судовые сигареты.
Я застыл, сердце мое сжималось - но видел Бог, никому никогда никаких сигарет я не продавал!
Но помполиту с высоты своего кресла все было гораздо виднее.
"Я лично забрал у итальянца блок сигарет "БТ", - cказал он мне, внятно роняя отдающие говнецом слова.
И, чуть помолчав, добавил: "Кроме того, мы создали группу, которая только что закончила ревизию их остатков".
Первый, произнося эту холодную фразу, одновременно на своем листке бумаги производил какие-то быстрые и явно гадкие в мой адрес вычисления.
А потом он, имени которого я не помню, и никогда уже не вспомню, объявил о недостаче.
К его и моему изумлению, на складе не хватало просто обломного количества табака: двадцать четыре блока.
И тут же сразу, в спертом от негатива воздухе каюты повисла мысль о том, что где-то рядом, и так легко догадаться - где, должна лежать куча преступным путем добытой валюты.
Время шло, я сжимал ручку и ничего не писал, понимая, что сейчас, именно в этот момент обыскивают, в поиске неопровержимых доказательств, мою тесную, украшенную любимыми книжками, каюту.
А потом помполиту позвонили, он взглянул на меня и сменил "злого" полицейского на "доброго".
"Ты должен, ты просто обязан чистосердечно сознаться, описав все детали своего нарушения."
Помполит, потеплев взглядом, дружески коснулся моего плеча.
"Я буду на твоей стороне, парень, сойдемся на минимуме, рассказав хотя бы о сегодняшнем утреннем инциденте..."
Он прошелся по каюте, задумчиво посмотрев на красиво алеющий рассветом иллюминатор.
"В свете недостачи и моих свидетельств твоя вина очевидна и даже не требует доказательств.
Ты просто опиши сегодняшнюю продажу, свои сожаления и свое раскаяние и я лично позабочусь, чтобы все обошлось выговором или, в крайнем случае, твоим отстранением на полгода-год
от загранки."
Предчувствуя скрытую подлянку, я положил ручку на стол, подальше от себя.
"А не будет, как я сказал, уже завтра комсомольская организация поставит вопрос о твоем исключении по недоверию коллектива. Уверен, проголосуют единогласно. А это, знаешь,- тут он с сомнением сжал кулак, - пожизненное отстранение, черный список, волчий билет. Ты уж выбирай!"
Что тут было выбирать? Я вздохнул и поднял ручку с края стола, останавливаясь, как мне казалось,
на меньшей для себя беде.
Спустя годы, когда герой этих строчек слегка поумнел и набрался житейской мудрости, до него дошло, что этим своим признанием о том, чего он не делал и одновременно все это как раз и совершал, он прикрывал кучу людей, повадившихся к нему за сигаретами на склад, как к себе домой и, наверное, каждый там брал без фиксации скромно и нежадно, предполагая, что он один скромный такой.
 А такими было, как оказалось, большинство и это было много и помполиту, прозевавшему на своем поле распад и разложение социалистических норм, позарез потребовался человек, на которого можно было перевести стрелку и выдохнуть, продолжая в районе Средиземноморья бороться вместе со всеми оставшимися на борту, чистыми и непорочными, за высокое звание коллектива коммунистического труда, чего лично я на этом замечательном козырном комсомольско- молодежном судне никогда уже, к сожалению, не удостоюсь.
Кстати, наутро следующего дня мне объявили, что в кают-компании комсостава состоится внеочередное закрытое комсомольское собрание, в повестке которого был только один вопрос -
мое не укладывающееся в общественном сознании правонарушение.
Потрясая руками, наш статный и худощавый комсорг поведал, зыркая на меня злыми глазами, о позорящем весь коллектив и комсомольцев, в частности, факте моей утренней, переходящей все нормы советской морали тайной продажи сигарет гражданину Италии, что этот гражданин, вместе
с Первым помощником, случайно оказавшемся рядом, и подтверждает, справка прилагается.
Мои вчерашние друзья, спящие и видящие, как и кому бы толкануть шапку, икру или часы, понуро молчали, но когда комсорг, обращаясь к их сознательности, предложил голосовать за закрытие
моей морской визы пожизненно по факту общего недоверия, проголосовали единогласно "за"  -  вяло, недружно, без здорового комсомольского энтузиазма и ожидаемой классовой ненависти, век не забуду, спасибо и на том.
Дальше - больше: двадцатилетний вчерашний ребенок, я был решительно отстранен от всех вахт и палубных работ и, язва, отвергнутая здоровым телом трудового коллектива, часами лежал почти без чувств, а когда, толкаемый неизбежным голодом, плелся в столовую, никто не смотрел мне в глаза, коротким кивком отвечая на мои почти задавленные в горле робкие приветствия.
В отчаянии и в ожидании по прибытии в родной порт опасных итогов скорого сурового суда, я, загнанный в угол, уже ловил себя на планах побега: ночь, мое гибкое тело в проеме иллюминаторе, сто метров вплавь по черной воде и далее бегом на выход в город по долгой линии бетонного причала...
Но не случилось - я помнил о неизбежном печальном будущем моего сегодня успешного и не заслуживающего этой участи экипажа, уже видел слезы и тревогу родных и никак не видел себя за пределами ищущей свою подлинную дорогу светлой родины - в моем измученном сердце патриотизма никто не отменял...

А потом, уже в Союзе, я был, согласно регламенту, вызван на прием к начальнику пароходства, который, читая мои, написанные, надеюсь, не без литературного таланта, "признания", был ими впечатлен и, багровея, сквозь полные праведного гнева и презрения свои комментарии, отдал меня как падаль на рассмотрение ежемесячно заседаемой штрафной комиссии инспекции Отдела кадров.
Там и поставили жирную точку моей морской биографии.
Выждав очередь среди остальных штрафников и нарушителей, последним из которых был бледный и нервный юноша, похоже, вообще ожидавший расстрела за тайное приобретение за рубежом пары журналов "Плейбой" и "Пентхауз", меня встретили веселые глаза моих легкомысленных инспекторов, ироничную дружественность которых я всегда своей кожей ощущал.
Ознакомившись с существом представленных на меня Первым помощником документов, всесильный начальник, с высоты своего статуса легко управляющий судьбами сотен взрослых людей крупнейшего пароходства, выразительно зачитал весь негатив, выпукло отражающую сущность упавшего на самое дно подлого вырожденца и сухо предложил лишить меня морской визы пожизненно.
Я, сознавая, как ни за что, по насквозь лживой маляве - за три рубля и пятьдесят копеек стоимости блока сигарет братской республики ( а судьба 24 исчезнувших блоков, раскуренных внезапно подсевшим на никотин экипажем, была кем надо благоразумно скрыта ) рушится мир, которым я дышу и живу.
"Голосуем, товарищи, - ледяным тоном произнес все определяющее предложение верховный вершитель судеб. - Кто "за"?
Присутствующие застыли - все полтора десятка нормальных людей, не без симпатии поглядывающих  на сияющего ясным лицом юного нарушителя, как-то не задружившегося с моральным кодексом.
"Ах, так? - оценил по достоинству их начальник протестную паузу, ненавидяще полоснув взглядом
по опущенным глазам своих имеющих собственное мнение сотрудников. - Что ж, силой власти, данной мне, я лично лишаю матроса Холоденко морской визы пожизненно!"
Понимая всю силу и значимость произнесенной фразы, седой обладатель грузного тела напрягся
и то ли со значением фыркнул, то ли со всем презрением хрюкнул, однако смешно не стало никому.
Я обвел глазами опустивших взгляды людей, коллективных заложников непростого и великолепного, моего незабвенного времени, которое потом слабой, но все еще живой тенью упадет на листы бумаги привычного формата А-4.
Отраженные недрогнувшей рукой автора персонажи, суки, добрые люди и подлецы, действующие лица и исполнители моей сверхъестественной, уже давно состоявшейся жизни, с каждым годом все глубже уходящие в горькую дымку необратимого времени, спасибо вам за все,
что породило во мне и, надеюсь, и у вас, сильные чувства и свежие эмоции,
моя искренняя благодарность всем за этот однажды крепко взявший меня за горло сюжет,
который просто не лег бы иначе на этот чистый лист...

---

["ЗВУК ПЕРЕМОТКИ" ДЛИТЕЛЬНОСТЬЮ В 40 ЛЕТ]

---

Судно, куда меня направил в кадрах, называлось "Семнадцатый съезд ВЛКСМ" и это, не имеющее никакого отношения к торговому флоту политическое название совсем не украшало лихой бак и поджарую мускулистую задницу нашего, построенного искусными корабелами Питера, балкера.
Я только что вернулся со своей войны - двухлетней службы в стройбате, куда ловко закосил, ломая планы Мариупольского военкома, который вознамерился было направить меня на трехлетнюю в те времена службу на далекой северной подлодке. Поговаривали, что гриф секретности, окружавший этот вид наших подводных войск, по итогам службы решительно перечеркивал все надежды торгового моряка на последующую "загранку", сводя все мои греющие кровь и воображение рейсы "Жданов - Генуя", "Жданов - Неаполь", "Жданов - Александрия" к коротким и беспонтовыем переходам "Жданов - Керчь" , "Жданов - Ейск", "Жданов - Бердянск"... ( Да, именем этого не очень популярного в массах сатрапа назывался в те времена наш сегодняшний Мариуполь)
Зашуганный суровой борьбой с инакомыслием свежий экипаж по поводу названия не смел злословить, артикулятивно сбиваясь подчас в рутинных радиопереговорах с другими судами, имевшими более естественные для слуха названия "Джанкой", "Дубоссары", "Фролово"...
Мы быстро стали нормальным судовым экипажем, возглавляемым парящим в верхах и недоступным для близкого общения капитаном, на корабельном сленге именуемом как "мастер", опиравшемся на своих четырех помощников, каждый из которых стоял в ходовой рубке свою, ему соответствующую, вахту, где, cверяясь с романтично мерцающими проблесками далеких маяков, прокладывал на картах необходимый курс нашему кораблю.
Вторым человеком на судне всегда считался старпом - на сленге "чиф", который в этой четверке также нес свою персональную морскую вахту с 4 до 8 невыносимых для бодрствования сладких ночных часов.
 Подобная же схема работы имелась и по машинной, живущей в глубинах корабля, чумазой команде, возглавляемой стармехом, называемым "дед", с которой мы, палубные, пересекались разве что во время приема пищи или на вечерних - отрад души - кинопросмотрах старых добрых фильмов.
Однако, был в этой структуре человек, должность которого имела весомое и звучное название:
"Первый помощник капитана" - он-то никогда никаких вахт не стоял и необходимость присутствия этой должности на судах всех пароходств страны обуславливалась только одной-единственной необходимостью - держать членов экипажа в жесткой узде идеологического надзора.
Названный помощник - это понимали все - был настоящий паразит, присосавшийся к горячему телу трудового коллектива и вся его практическая деятельность сводилась к формированию троек, по пересечении границы "увольнявшихся на берег".
Просто так, после прихода судна в загранпорт, сойти было нельзя - ты обязан был сперва внести свое имя в список претендентов, после чего, спустя недолгое время, на дежурной доске вывешивались имена твоих спутников - как правило, представителей неблизкой тебе профессии - матрос произвольно объединялся с мотористом, поваром или электриком, а возглавлял группу кто-то из комсостава, что, понятное дело, осложняло возможный сговор членов экипажа на предмет группового бегства за бугор.
Кроме того, все мы прекрасно знали, что в случае "потери бойца", коварно слившегося тихой сапой, проворонившие беглеца члены группы будут беспощадно списаны, навсегда теряя доступ к сияющим заграничным вершинам. К тому же, идейно прогнившему экипажу, автоматом попадавшему в черный список, уже никогда не видать интересных, а точнее, выгодных для кармана рейсов, ибо коллектив неизбежно расформировывался.
Итак, помполитом стратегически составлялись и вывешивались ко всеобщему обозрению списки групп, членам которой выдавалась валюта страны пребывания - ровно столько, сколько зарабатывал
и скопил на своем депоненте бьющий копытом на входе в разграбляемый шоппингом город мореман.
И именно здесь мы приблизились к отправному моменту, во многом определяющему слова и действия большинства действующих лиц моего кровожадного сюжета.
Этот момент назывался просто и бесхитростно - "Деньги", ибо все эти профессиональные, взрослые и серьезные люди, мои дорогие коллеги, неровно дышали при виде валюты, обеспечивающей их вместе с семьями уверенным доходом, всегда производимым простой продажей приобретенных на нее заграничных шмоток, а также, как ни странно, популярных в массах упаковок пушистой пряжи с игривым названием "махер", cоперничающей по общенародной востребованности только с рулонами резиной тянущейся костюмной ткани под названием "кримплен"...
Дабы соблюсти идеологические рамки, никто из моряков не мог выйти за пределы установленного
по закупкам лимита - скажем, лимит махерный ограничивался двумя килограммами в год, кофейные сервизы, радиотехника и шмотки - в тесных пределах более или менее растяжимого понятия "нетоварное количество" с дежурным объяснением "приобретено исключительно для нужд семьи".
И это отнюдь не было декларацией - соответствующие органы отслеживали негодяев, пытающихся заработать денег на перепродаже дефицита и даже комиссионные магазины города для продажной реализации законного товара были опасны - спекулянту-моряку и членам его семьи светила соответствующая статья о выходящем за рамки нормы их явно нетрудовых доходов.
Удивительно было и то, что каждый раз по прибытию из города на борт судна все мы, для анализа
и контроля, были обязаны сдавать первому помощнику подробный список приобретений вместе
с оставшейся на руках валютой, что, по-идее, лишало потенциального беглеца и предателя Родины материальной базы для последующего рывка.
Следует добавить, что, всякий раз, прежде чем отчалить, все каюты экипажа подвергались тщательному осмотру специально прибывающими для этого на борт суровыми людьми в штатском
и этот акт недоверия к своим собственным гражданам не имел исключений.
А когда шмон заканчивался, звучал специальный сигнал уже для нас - проверять "места своих заведываний", где уже мы, обысканные, осматривали на назначенных для каждого местах, нет ли, часом, затаившегося на твоей територии потенциального предателя, коварно пробравшегося сюда
из городских каменных джунглей.
Любопытно, но однажды подобный левый гражданин как-то мелькнул при мне в одном из коридоров ходовой рубки, но, правда, уже спустя несколько суток рейса. Однако, все, кто мог видеть это бледное привидение, благоразумно помалкивали - по данному раскладу тайный пассажир перемещался куда надо и кем надо сугубо в интересах любимой Родины.
Однако, с удовольствия возвращаясь к деньгам, я должен показать, какого рода и каких размеров доходы имел со своего загранпарохода лично я.
Закончив за 10 месяцев учебы мореходную школу, я смог проявить себя в ней не с худшей стороны, что позволило, помимо корочек, удостоверяющих мою квалификацию как матроса-судоводителя
1 класса, получить рекомендацию, как говорили у нас, "на открытие визы" и соответственно квалификации стал получать заработную плату около 70 ничтожных рублей в месяц - хвалиться тут нечем, это, наверное, был зарплатный минимум по стране, именно в этой мере ценившей своих моряков, полпредов великой советской державы.
Вместе с тем, с момента отрыва судна от причальной стенки, если мы двигались в загранку,
мне начинали капать валютные отчисления размером в 1 условный американский доллар в день, что вызвало бы улыбку снисхождения и искреннего сочуствия даже у африканского, живущего в драной хижине, аборигена.
Но напрасно бы он мне, при случае, так улыбался, потому что я бы ему рассказал, как, легко накопив
 к приходу, cкажем, в сказочный порт Неаполь, шесть или семь баксов, имел возможность получить 
в судовой кассе их эквивалент в итальянских лирах, чтобы в ближайшей городской лавке приобрести себе законные местные препонтовые джинсы, которые мои друганы в Союзе, обнимая и похлопывая дорогого меня, вырвут с руками за сто, а то и за сто пятьдесят уже вызывающих ваше сдержанное уважение рублей.
Однако, время не стоит на месте и за текущий месяц нашего загранрейса меня в нашей судовой кассе засыпят с головой тремя десятками - легко посчитать - долларов, а это уже куча разнообразного, приобретенного мною, пестрого шматья, продажа которого в одночасье сделает меня дома, в моем провинциальном поселочке, не ведающим мировых брендов, легендарным Крезом и магнатом.
Так думал, надеялся и предполагал я, пока вся команда, отставив комплексы и сомнения, шустрила
по малому и по большому, тайно реализуя в первые же минуты контакта с портовыми специалистами талантливо заныканные по судовым схронам отечественные, реально классные наручные часы, меховые шапки, фотокамеры и, само собой, легендарную русскую водку и черную икру.
Я видел многое и многое замечал, но событий из этого не делал - при этом, не участвуя во всех подобных, плохо пахнущих делах, был в доску свой.
Была еще одна позиция, которая вызывала живой интерес у заграничных портовиков и это были достаточно привлекательные в отношении цены и качества болгарские сигареты уровня "БТ", уходящие у моих друзей-злодеев просто влет.
Надо сказать, что ко времени рассматриваемых событий, мне, не особенно интересуясь моими желаниями, по форс-мажору срочно уходящего человека, поручили заведование "aртелкой" - судовым магазином, призванным в системе организации внутренней жизни отпускать на камбуз необходимые для приготовления блюд заранее завезенные продукты.
И я, не проявив жесткости, принял на себя эту, едва не общественную, очень нужную в жизнеобеспечении корабля, нагрузку, которая быстро проявила свои не очень приятные стороны -
с первого же дня ко мне в каюту потянулись за табаком разнообразные курильщики.
Если это происходило днем, я с готовностью, внося их фамилии и подписи в список, фиксировал факт выдачи сигарет, однако ночами, в самое непредсказуемое время, мне, бывало, приходилось подниматься, чтобы принести очередному вахтенному страдальцу вожделенную пачку, которой он, как на грех, позабыл запастись.
И, чтобы зря не бить ноги, cпускаясь по крутым трапам в судовые недра, часть сигарет, буквально пару блоков, я стал оставлять под рукой в своей каюте.
Курильщиков было много, да и экипаж был немаленьким, к тому же, к моему удивлению, этот популярный человеческий порок стабильно ширился и мой список курильщиков стал стремительно расти.
Бывало так, что сигарет, припасенных мною в каюте на дежурный случай, уже не хватало и мне, замученному дневной матросской работой, которую никто не отменял - мы сбивали молотами дикую ржавчину в трюмах - ползти в артелку было уже просто в падлу.
И вот однажды и не раз потом я вручил ключи от нее жаждущему, записывая в свою тетрадь количество и марку сигарет, названных мне - мы ж не чужие и давно не случайные люди, мы, мать вашу, советский, строящий жизнь по моральному кодексу, экипаж!
И однажды  вот такой же неслучайный человек, мой товарищ по кубрику, однажды толкнул меня, спящего, в плечо.
Я продрал глаза - было четыре утра.
-Мне бы сигарет! - кивнул он на мою тумбочку, хранившую соответствующие запасы.
Я, достав распечатанный блок, cпросил:
-Сколько?
А потом, окончательно проснувшись, удивился - "Ты ж не куришь!"
-Теперь курю!
Я пожал плечами, протягивая ему свою мятую тетрадку для подписи.
 Однако, мой товарищ, cхватив крепкими руками весь блок, уже стоял в дверях, махнув рукой.
- Потом!
Я прикрыл за ним дверь и тут, ****ь, началось!
- Что тут у вас? - прозвучал до боли знакомый голос никогда не спящей морали и совести нашего
Семнадцатого, c винтом в заднице, съезда.
 События тайно развивались - ко мне постучал дежурный матрос с приказом сверху изъять у меня ключи - и от каюты, и от артелки.
Через час меня, попросив прихватить тетрадь учета выдачи, вызвали в каюту Первого помощника, который, играя желваками плохо выбритых cобачьих скул, предложил мне собственноручно описать все детали своего падения - как и кому, cколько и при каких обстоятельствах я продавал судовые сигареты.
Я застыл, сердце мое сжималось - но видел Бог, никому никогда никаких сигарет я не продавал!
Но помполиту с высоты своего кресла все было гораздо виднее.
"Я лично забрал у итальянца блок сигарет "БТ", - cказал он мне, внятно роняя отдающие говнецом слова.
И, чуть помолчав, добавил: "Кроме того, мы создали группу, которая только что закончила ревизию
 их остатков".
Первый, произнося эту холодную фразу, одновременно на своем листке бумаги производил какие-то быстрые и явно гадкие в мой адрес вычисления.
А потом он, имени которого я не помню, и никогда уже не вспомню, объявил о недостаче.
К его и моему изумлению, на складе не хватало просто обломного количества табака: двадцать четыре блока.
И тут же сразу, в спертом от негатива воздухе каюты повисла мысль о том, что где-то рядом, и так легко догадаться - где, должна лежать куча преступным путем добытой валюты.
Время шло, я сжимал ручку и ничего не писал, понимая, что сейчас, именно в этот момент обыскивают, в поиске неопровержимых доказательств, мою тесную, украшенную любимыми книжками, каюту.
А потом помполиту позвонили, он взглянул на меня и сменил "злого" полицейского на "доброго".
"Ты должен, ты просто обязан чистосердечно сознаться, описав все детали своего нарушения."
Помполит, потеплев взглядом, дружески коснулся моего плеча.
"Я буду на твоей стороне, парень, сойдемся на минимуме, рассказав хотя бы о сегодняшнем утреннем инциденте..."
Он прошелся по каюте, задумчиво посмотрев на красиво алеющий рассветом иллюминатор.
"В свете недостачи и моих свидетельств твоя вина очевидна и даже не требует доказательств.
Ты просто опиши сегодняшнюю продажу, свои сожаления и свое раскаяние и я лично позабочусь, чтобы все обошлось выговором или, в крайнем случае, твоим отстранением на полгода-год
от загранки."
Предчувствуя скрытую подлянку, я положил ручку на стол, подальше от себя.
"А не будет, как я сказал, уже завтра комсомольская организация поставит вопрос о твоем исключении по недоверию коллектива. Уверен, проголосуют единогласно. А это, знаешь,- тут он
с усилием сжал кулак, - пожизненное отстранение, черный список, волчий билет. Ты уж выбирай!"
Что тут было выбирать? Я вздохнул и поднял ручку с края стола.

 "В Комитет государственной безопасности города Жданова Донецкой области от члена экипажа сухогруза "Семнадцатый съезд ВЛКСМ" Азовского морского пароходства Холоденко Анатолия Васильевича
                Заявление
Прошу оградить меня от давления со стороны Первого помощника капитана, с первых дней рейса пытающегося, вначале намеками, а затем и физическими воздействиями, склонить меня к педерастии.
Комсомолец, только что отслуживший в Вооруженных силах, я, как мог, всеми силами и способами сопротивлялся низменным предложениям сугубо интимного плана. Однако, Первый помощник настаивал, заявив, что в случае, если мы поладим, он лично позаботится о нашем с ним побеге за границу с гарантированным видом на жительство и соответствующим, положенным в подобных случаях, материальным пособием по причине идейных разногласий с политическим устройством нашей страны, а также опасений законного преследования по статье за мужеложство.
К этому преступному предложению была присоединена его личная схема обогащения за счет продажи имеющихся на моем складе сигарет, валютных средств от продажи которых должно хватить, как он рассчитывал, на первое время.
Пользуясь моим замешательством, Первый помощник изъял на время ключ от кладовой с целью реализации сигарет в порту заграничной стоянки.
В последующие дни попытки моего растления не прекращались, несмотря на мой активный протест при виде отдельных частей обнажаемого им тела.
В конце концов я пригрозил доложить о его злонамеренных дейстиях капитану, на что Первый посмеялся, заявив, что доказательств и прямых свидетелей у меня как не было, так и нет и все кончится списанием меня на берег по неадекватности и недоверию всех членов комсомольской организации судна, которых он, по его словам, держит в одной руке, а часть их вообще является
его тайными сексуальными партнерами.
Кроме того, накануне инцидента с передачей блока сигарет в руки итальянского гражданина,
 я получил от Первого последнее предупреждение, согласно которому он организует дело так,
что, в случае противодействия, я буду безнадежно замаран в контрабанде.
Так и вышло: утром описываемых событий, а точнее, около четырех, в мою каюту зашел товарищ,
 с которым я здесь проживал, изъяв из моей тумбочки сигаретный блок, после чего события развивались уже с участием Первого помощника, намеренно ожидавшего товар за дверью.
Далее, cпустя время, я был вызван в его каюту, где оказалось, что стал организатором и главным действующим лицом контрабандных продаж, в чем мне и предложили в письменном виде сознаться.
Понимая всю абсурдность проиходящего, я в полной мере воспользовался предложением и дал письменные признательные показания о том, как в действительности складывалась ситуация,
что и было изложено в данном заявлении."

Дописав последнюю строчку, я протянул лист заявления Первому помощнику и надо было видеть, пока он вникал, его лицо!
Дочитав, он резко поднялся и, грязный комочек слизи, на время сгустившийся рядом со мной из чужого враждебного космоса, хлопнув дверью, ушел гореть в аду.
Однако, с этого мгновения и я стал понимать, что теперь могу и не вернуться домой живым,
внезапно сброшенный в воду за фальшборт - именно этот элементарный вариант нарушения техники безопасности поведения в море сейчас устроил бы всех.
      ...А наутро следующего дня мне объявили, что в кают-компании комсостава состоится внеочередное закрытое комсомольское собрание, в повестке которого был только один вопрос -
мое не укладывающееся в общественном сознании правонарушение.
Потрясая руками, наш статный и худощавый комсорг поведал, зыркая на меня злыми глазами,
о позорящем весь экипаж и комсомольцев, в частности, факте моей утренней, переходящей все нормы советской морали тайной продажи сигарет гражданину Италии, что этот гражданин, вместе
с Первым помощником, случайно оказавшемся рядом, и подтверждает, справка прилагается.
Мои вчерашние друзья, спящие и видящие, как и кому бы толкануть шапку, икру или часы, понуро молчали, но когда комсорг, обращаясь к их сознательности, предложил голосовать за закрытие
моей морской визы пожизненно по факту общего недоверия, проголосовали единогласно "за"  -
 вяло, недружно, без здорового комсомольского энтузиазма и ожидаемой классовой ненависти,
 век не забуду, спасибо и на том.
Дальше - больше: двадцатилетний вчерашний ребенок, я был решительно отстранен от всех вахт
и палубных работ и, язва, отвергнутая здоровым телом трудового коллектива, часами лежал почти
без чувств, а когда, толкаемый неизбежным голодом, плелся в столовую, никто не смотрел мне в глаза, коротким кивком отвечая на мои почти задавленные в горле робкие приветствия.
В отчаянии и в ожидании по прибытии в родной порт опасных итогов скорого сурового суда, я, загнанный в угол, уже ловил себя на планах побега: ночь, мое гибкое тело в проеме иллюминаторе, сто метров вплавь по черной воде и далее бегом на выход в город по долгой линии бетонного причала...
Но не случилось - я помнил о неизбежном печальном будущем моего сегодня успешного
и не заслуживающего этой участи экипажа, уже видел слезы и тревогу родных и никак не видел
себя за пределами ищущей свою подлинную дорогу светлой родины - в моем измученном сердце патриотизма никто не отменял...

А потом, уже в Союзе, я был, согласно регламенту, вызван на прием к начальнику пароходства, который, багровея, сквозь полные праведного гнева и презрения эпитеты, комментарии и сравнения,  отдал меня как падаль на рассмотрение ежемесячно заседаемой штрафной комиссии инспекции Отдела кадров.
Там и поставили жирную точку моей морской биографии.
Выждав очередь среди остальных штрафников и нарушителей, последним из которых был бледный
и нервный юноша, похоже, вообще ожидавший расстрела за тайное приобретение за рубежом пары журналов "Плейбой" и "Пентхауз", меня встретили веселые глаза моих легкомысленных инспекторов, ироничную дружественность которых я всегда своей кожей ощущал.
Ознакомившись с существом представленных на меня Первым помощником документов, всесильный начальник, с высоты своего статуса легко управляющий судьбами сотен взрослых людей крупнейшего пароходства, выразительно зачитал весь негатив, выпукло отражающую сущность упавшего на самое дно подлого вырожденца и сухо предложил лишить меня морской визы пожизненно.
Я, сознавая, как ни за что, по насквозь лживой маляве - за три рубля и пятьдесят копеек стоимости блока сигарет братской республики ( а судьба 24 исчезнувших блоков, раскуренных внезапно подсевшим на никотин экипажем, была кем надо благоразумно скрыта ) рушится мир, которым я дышу и живу.
"Голосуем, товарищи, - ледяным тоном произнес все определяющее предложение верховный вершитель судеб. - Кто "за"?
Присутствующие застыли - все полтора десятка нормальных людей, не без симпатии поглядывающих  на сияющего ясным лицом юного нарушителя, как-то не задружившегося с моральным кодексом.
"Ах, так? - оценил по достоинству их начальник протестную паузу, ненавидяще полоснув взглядом
по опущенным глазам своих имеющих собственное мнение сотрудников. - Что ж, силой власти, данной мне, я лично лишаю матроса Холоденко морской визы пожизненно!"
Понимая всю силу и значимость произнесенной фразы, седой обладатель грузного тела напрягся
и то ли со значением фыркнул, то ли со всем презрением хрюкнул, однако смешно не стало никому.
Я обвел глазами опустивших взгляды людей, коллективных заложников непростого и великолепного, моего незабвенного времени, которое потом слабой, но все еще живой тенью ляжет в мои сюжеты.

В эти мгновения, смеясь и подбадривая меня, мои бывшие товарищи, наполненные трусостью и сочуствием, управляемые железной рукою Первого помощника, взялись за край большого белого листа.
В эту веселую работу с готовностью включился справившийся с гневом начальник Пароходства,
к нему дружно подключились любимые мои сотрудники Отдела кадров, подарившие мне множество сказочных рейсов - Генуя, Чивитавеккья, Неаполь, Таранто, Венеция...
Они слегка напряглись и эта рваная страница моей несусветной жизни была, наконец, перевернута.
Отраженные недрогнувшей рукой автора персонажи, суки, добрые люди и подлецы, действующие лица и исполнители, с каждым годом все глубже уходящие в горькую дымку необратимого времени, спасибо вам за все эти однажды крепко взявшиe меня за горло переживания и впечатления.
Далее - с чистого листа.