Глава седьмая. Драгоценный клинок Воланда

В зале ресторана «Грибоедов» запах табака перемешался с ароматом ванильного пудинга, накрахмаленные салфетки покрылись масляными пятнами, а чайные ложки медленно охлаждались в стаканах с недопитым чаем. Последний раунд наказания приближался, и воздух стал горячим, как в бане, обжигая лёгкие присутствующих.

Воланд сидел во главе стола, его рука, лежавшая на рукояти трости, слегка подрагивала от сдерживаемого нетерпения. Внимание демона было направлено на Льва Лямбдатского, старейшего представителя литературного сообщества, профессора филологии, облачённого в шёлковый халат, предназначенный для домашнего отдыха.

— Лев Григорьевич, — сказал Воланд мягко, почти ласково, — наверное, вам интересно узнать, почему вы находитесь здесь?

Лямбдатский нервно улыбнулся, отметив, что третий стакан чая, выпитый им, уже не помогал расслабиться.

— Мне известно, что мои статьи пользовались популярностью, — начал он осторожно, поглаживая округлую лысину. — Возможно, именно это послужило поводом для вашего визита?

— Нет, — возразил Воланд, улыбаясь одними глазами. — Причина вашего нахождения здесь совершенно иная. Дело в том, что вы, Лев Григорьевич, являетесь ярким представителем категории критиков, готовых любыми способами очернить молодых авторов, защищая своё положение.

Лямбдатский почувствовал, как по спине пробежал холодок, его улыбка стала вымученной.

— Но ведь мои статьи носят рекомендательный характер, — запротестовал он, пытаясь сохранить спокойствие. — Я старался способствовать улучшению качества литературы.

— Качество литературы улучшаете вы, господин Лямбдатский? — насмешливо уточнил Воланд, извлекая из кармана небольшой плоский футляр. — Может быть, вы сами напишите что-нибудь достойное, чтобы иметь право указывать другим?

Открыв футляр, Воланд продемонстрировал изящный набор канцелярии: бронзовую ручку с пером и небольшой блокнот.

— Пожалуйста, попробуйте, — предложил он любезно, пододвигая предметы к профессору.

Лямбдатский поколебался, но, осознавая безвыходность ситуации, взял ручку и бумагу. Он начал писать с видом знатока, старательно выводя каждую букву. Буквы выходили смазанными, корявыми, словно ребёнок учился писать.

— Ужасно, — прокомментировал Воланд, глядя на страницу. — Не желаете попробовать ещё раз?

— Простите, мессир, — пробормотал Лямбдатский, бросая ручку, — но, видимо, это не моё.

— Тогда позвольте мне помочь вам, — ответил Воланд, медленно поднимаясь из-за стола. — Как опытный педагог, вы привыкли учить других, не так ли?

Сделав изящный жест рукой, Воланд вызвал из воздуха длинную шпагу, сделанную из серебра и алмазов. Клинок сверкнул в полумраке зала, словно отрезал свет от остальных предметов.

— Теперь мы проведём урок, Лев Григорьевич, — тихо произнёс Воланд, поднося шпагу к груди профессора. — Цель упражнения — выжить в поединке со мной.

Лямбдатский побледнел, осознавая бессмысленность сопротивления. Воланд улыбнулся, мягко провел клинком по шее профессора, оставив едва заметную царапину.

— Легче, чем вы думали, не так ли? — спросил он мягко, убирая шпагу. — Теперь вы можете испытать удовольствие от настоящего творчества.

Вместо шпаги в руке Воланда появился изящный нож для резки хлеба, изготовленный из чистой стали. Этим ножом он порезал страницы блокнота, выданного Лямбдатскому, бумагу, превратившуюся в лоскуты, разорвавшиеся на куски.

— И вот теперь, — заключил Воланд, кивая на осколки, — вы можете осознать, что ваша критика — пустая бумажка, не имеющая никакой ценности.

Лямбдатский опустился на стул, его глаза остекленели, дыхание стало прерывистым. Он был побеждён, и это поражение было хуже физической смерти...

Воланд вернулся на своё место, поднял бокал с белым вином, улыбнулся.

— Кто следующий? — спросил он, поднимая бровь. — Иван Алексеевич? Дмитрий Михайлович?

Ответа не последовало. Наступившая тишина напоминала густой сироп, медленно растекающийся по залу.

продолжение следует...