Наша школа в Большом Каретном. Гл. 4. Новый класс

 
                В новый класс после школьных каникул

В коллаже: слева - бабушка Ида Котляр, дедушка Мирон Натанович Котляр,
                дедушка Мирон со своей женой Бертой,
                в центре - брат и сестра Эммануил и Вера Котляр,
                справа - Эммануил Маркович Котляр в молодости и зрелые годы,
                дядя со своей женой Верой Ивановной.

                Каникулы в Ленинграде

Летом, по окончании седьмого класса, мама отправила меня в Ленинград, где жили мои самые близкие родственники: двоюродный дедушка Мирон Натанович Котляр, родной брат отца моей мамы, и мамин брат Эммануил Маркович Котляр. Это была уже не первая моя поездка в Ленинград. Впервые я побывала в этом городе во время зимних каникул в пятом классе. Тогда мама посадила меня, одиннадцатилетнего ребёнка, на поезд, препоручив проводнице вагона, а утром в Ленинграде меня встречала жена дяди Вера Ивановна, работавшая в то время в плановом отделе парфюмерной фабрики.

Я жила у дяди на Боровой улице, которая находится рядом с известной Лиговской улицей, но неоднократно встречалась с дедушкой Мироном и его женой, всегда очень тепло встречавших меня в своей уютной квартире. Здесь я с неподдельным любопытством разглядывала старинные вещи. Детей у дедушки Мирона не было, и всю свою любовь он отдавал моей маме и её брату.

Несмотря на существование в Российской империи с 1791 по 1917 год черты оседлости,  за пределами которой евреям запрещалось постоянное жительство, моему дедушке Мирону было позволено жить в столице, поскольку он относился  к привилегированной категории евреев, к коей были причислены купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты и ремесленники. Дедушка Мирон получил прекрасное образование. Он посылал мне, девочке, шутливые письма, которые я, научившись грамоте, с удовольствием и читала и писала ему ответные.

Сейчас я снова приехала в Ленинград. Со времени моего первого визита в квартире дяди мало что изменилось. От обилия книг у меня снова захватило дух. Я запоем прочитала множество книг из его огромной библиотеки, в том числе «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. Само словосочетание «Гулливер у лилипутов» кружило мне голову. Эммануил Маркович, или дядя Муня, как я звала его, любил подшутить надо мной и часто в шутку называл меня «Чумазая».

По специальности дядя был химиком, участником Великой Отечественной войны 1941–1945 годов, награждён орденами и медалями, а в послевоенные годы принимал активное участие в общественной жизни города, избирался депутатом. Именно он спустя годы отстоял право моей мамы на получение равноценной однокомнатной квартиры, когда её дом на одной Парковых улиц в Москве сломали и вместо квартиры предложили переехать в комнату в коммунальной квартире. Тогда я проявила малодушие и безответственность и побоялась хлопотать за маму. Вину за это предательство чувствую и по сей день.

Мне хорошо запомнилась наша с дядей прогулка по Невскому проспекту. Казанский собор с его грандиозной полукруглой колоннадой, Дом книги с аллегорическими скульптурами на фасаде и куполе, арочный Аничков мост через реку Фонтанку с его великолепными скульптурами, Гостиный двор, памятник истории и архитектуры XVIII века, церковь Спаса на Крови, так похожая на московский Храм Василия Блаженного, Александро-Невская Лавра, мужской православный монастырь, на территории которого похоронены Федор Достоевский, Денис Фонвизин, Михаил Ломоносов и в будущем будет похоронен первый мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак – все эти достопримечательности вызывали во мне неподдельный интерес. По дороге мы зашли в одно из кафе и здесь ели изумительно вкусное мороженое и запивали его лимонадом.

Дядя души не чаял в своей жене, и она отвечала ему тем же. Это была удивительная пара! У тёти Веры были две сестры. С обеими я была знакома. У младшей из сестёр были две дочери: старшая Люся и младшая Ирина, носившие фамилию отца – Зубенко. Обе они были настроены весьма дружелюбно по отношению ко мне, а позже и к моей дочери, когда, в свою очередь, она приезжала в Ленинград. Люся была мне ближе по возрасту, и после моего отъезда из Ленинграда мы изредка переписывались с ней, я всегда ощущала в ней близкого мне человека. Она так и не вышла замуж, но вела активный образ жизни, посещая театры, концерты и художественные выставки. Уже в зрелом возрасте именно она приехала в Москву на похороны моей мамы.
 
Детей в семье дяди Муни, как и у дедушки Мирона, не было: тётя Вера пережила блокаду, а моя бабушка Ида, мама моей мамы и дяди Муни, умерла в то время от голода, как и другие 600 000 ленинградцев, при общем числе погибших в блокаду около миллиона жителей. Когда дядя с фронтом проходил мимо Ленинграда, он забежал в свою квартиру, чтобы увидеться с женой, а увидев её, ужаснулся и попросил: «Верочка, только, пожалуйста, не смейся». Она была похожа на скелет, а когда скелет смеётся, то смотреть на это страшно.
 
После кратковременного пребывания у дяди, тётя Вера, как я называла Веру Ивановну, отправила меня на дачу к своей приятельнице Ольге Павловне. Дача находилась в посёлке Лисий Нос на северном берегу Финского залива. В то время мы ничего не знали о роли этого места в годы ВОВ. Я знала о знаменитой Дороге жизни, проходившей по Ладожскому озеру, вместе с тем Малая дорога жизни, проходившая через Лисий Нос и связывавшая Ленинград с Кронштадтом и Ораниенбаумом, была известна гораздо меньше. Однако её значение было огромным – без доставленных по ней боеприпасов и продовольствия Красная Армия не смогла бы удержать Ораниенбаумский плацдарм.

На даче мы жили вдвоём с дочкой Ольги Павловны, моей ровесницей Ларисой. Мы готовили себе нехитрый обед – яичницу из десяти яиц и были вполне довольны жизнью, не заботясь о последствиях подобной диеты для наших организмов.  Здесь мне очень понравился парнишка по имени Гена, которого я встретила на пляже и которому посвятила стихи, взяв за основу слова танго «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…».

Прошли годы… Не стало дедушки Мирона, а потом и дяди Муни. Когда после похорон дяди я вернулась из Ленинграда в Москву, мама спросила меня, не передала ли ей Вера Ивановна что-нибудь в знак памяти о брате. Я ответила, что ничего не получила. Мама очень обиделась на жену брата, поскольку тётя Вера хотя и наследовала по закону всё имущество мужа, но поделиться чем-то с единственной сестрой своего мужа она могла бы, тем более что именно дядя получил эту квартиру, вложил в её обустройство средства и силы, а также, будучи единственным наследником дедушки Мирона, получил все его антикварные вещи.

Тогда мама послала письмо в Ленинград, в котором изложила тёте Вере свою обиду, и тогда она послала в Москву золотые часы дяди и три лампы - две напольные и одну настольную. Лампы были красивые, выполненные из бронзы и ещё какого-то сплава. Они составляли скромную часть наследства дедушки, перешедшего к племяннику, моему дяде. После смерти дедушки дяде достался также инкрустированный столик, очень похожий на те, которые я видела в Эрмитаже. Я очень хотела, чтобы в ответ на мою просьбу тётя Вера подарила мне его, однако ни этот столик и ни одной книги из богатейшей дядиной библиотеки я не получила.

После смерти самой тёти Веры и квартира, и всё, что в ней было, досталось сыну Ирины. Ирина тоже не изволила подарить мне ни одной книги из библиотеки дяди, не говоря уже о столике. Возможно, если бы к тому времени была жива Люся, её сестра и моя приятельница, ситуация сложилась бы иначе.

Люся умерла в полном одиночестве, сидя в кресле в своей квартире. Её тело обнаружили соседи. Когда Ирина сообщила мне об этом, я только и смогла произнести: «Бедная Люся…». Что ещё я могла сказать? Ирина не проявила себя человеком широкой души ни по отношению ко мне, ни к своей сестре.
После этих неблаговидных поступков тёти Веры и её племянницы Ирины мои отношения с ленинградскими «родственниками» полностью прекратились. Спустя несколько лет Ирина неожиданно позвонила мне и сообщила, что её сын едет в Москву в командировку, видимо, надеясь, что я предложу ему пожить в моей квартире. Я вежливо выслушала её, но ничего не ответила.
Всё это вспомнилось мне, когда начала писать о своей летней поездке в Ленинград к ближайшим родственникам по окончании седьмого класса.


                Новый класс

Между тем лето подошло к концу. За несколько дней до начала нового учебного года ко мне домой прибежала заплаканная Инесса и, чуть ли не рыдая, сообщила, что классы «Е» и «Ж» расформированы, и теперь мы с ней будем учиться в разных классах: она в «Г», а я в «Д». В отличие от Инессы, я восприняла эту информацию совершенно спокойно и, слегка пожав плечами, спросила: «Ну, и что?». Позже, получив неприятное известие, я бывала взбудораженной и расстроенной, но тогда подобные вещи я воспринимала хладнокровно. Ломать меня начали чуть позже.

1 сентября я пришла в новый класс.  Из старого класса «Ж» в новом оказались ещё две девочки: Тамара Цевашова и Света Степанова. С остальными ученицами мне предстояло познакомиться и по возможности подружиться. Классным руководителем у нас была Тина Владиславовна Дудникова. Это была женщина маленького роста с могучей грудью, которая начиналась, как мне казалось, от самого её подбородка, так что пепел с её папиросы или сигареты падал прямо на её грудь, которую обтягивало тёмно-синее атласное платье. Она курила прямо на уроках. Тина, как я про себя называла её, носила высокие каблуки, которые кривились под тяжестью её тела. Она была тёмной шатенкой и носила высокую причёску. Взгляд её серых глаз был твёрдым и решительным.

Тина сознательно взяла меня в свой класс, имея относительно меня недобрые планы. Ещё перед началом учебного года она заявила в учительской: «Форштеллер в моём классе не будет отличницей!». Я, естественно, об этом не знала, но мне об этом рассказала Майя Михайловна, наша англичанка. Надо сказать, что в семилетней школе все учителя относились ко мне по-доброму, с большой симпатией. Однако в новом классе мне предстояло пережить немало неприятных минут.

Первым испытанием для меня явилось задание написать сочинение на тему «Первый бал Наташи Ростовой». Тина предложила написать его нестандартно, с изюминкой. Я по-своему поняла это задание и постаралась написать сочинение не то, чтобы игриво, но недостаточно серьёзно. Помню свою первую фразу: «Я никогда не была на балу…», и далее я описывала чувства и эмоции, овладевшие Наташей, впервые попавшей на бал.
Тине моё сочинение не понравилось, оно показалось ей легковесным, и она с радостью поставила мне четвёрку. Её мечта была близка к осуществлению. Но, видимо, против такого её решения, восстал весь педагогический состав школы, и тогда Тина предложила мне написать сочинение «Образ Ленина в произведении Горького ‘В. И. Ленин’». Я с готовностью взялась за эту работу и выполнила её так, что даже Тина была покорена и заставила меня повторить текст моего сочинения не только в нашем «Д» классе, но и во всех параллельных классах – от «А» до «Г». В конце концов я выучила текст чуть не наизусть. Видимо, уже тогда было ясно, что я по натуре публицист. Вопрос об утрате мной звания отличницы был благополучно снят с повестки дня.

В восьмом классе у нас появилась новая учительница математики – Анна Назаровна, только что окончившая МГУ. Иметь учителя с университетским образование было для меня большим счастьем. Молодая учительница любила свой предмет, но была очень строга к лодырям, и так сумела преподнести нам математику, что я сразу почувствовала огромное желание заниматься и алгеброй, и геометрией, и тригонометрией. Все эти дисциплины давались мне легко, я щелкала любые задачи, как орехи. И в ответ Анна Назаровна относилась ко мне весьма благожелательно, что нельзя было сказать о других её ученицах. В нашем классе училась Люба Гольдина, хорошая и симпатичная девочка, прекрасно исполнявшая на фортепьяно сонаты Гайдна. Я с удовольствием слушала её игру у неё дома и на школьных вечерах. Однако с математикой она не дружила, и Анна Назаровна нередко ставила ей тройки. Я переживала за Любу.

Вообще-то класс Тины считался в школе сильным. Здесь явно выделялась группа способных учениц: Таня Мухина, Ира Кузина, Эмма Шагова, Оксана Ефимова, Алла Задворнова, Света Искольская и другие. С ними-то, в первую очередь, у меня завязались хорошие отношения, особенно с Оксаной. Тем не менее Тина делала всё возможное, чтобы я не влилась в коллектив. Она стала инициатором дружбы девочек нашего класса с мальчиками из школы N 186, тоже расположенной в Большом Каретном переулке. Знакомство девочек и мальчиков, организованное Тиной, прошло за моей спиной. Об этой её затее я даже не догадывалась. Лишь позже, когда на катке я увидела наших девочек, катающихся в парах с мальчиками, я узнала, что благодаря проекту Тины Таня Мухина дружит с Володей (Зерюкаевым — точной его фамилии не помню), Вера Козлова – с Игорем Кохановским, другом Высоцкого, о котором в то время мы ничего не знали, Светлана Искольская – ещё с каким-то мальчиком. Я этой «чести» не была удостоена.
   
И всё же надо отдать должное способности Тины как педагога, её умению заставить своих учениц напряжённо работать. Она добивалась от нас абсолютной грамотности и внимательности, заставляя переписывать целые страницы текста, не сделав ни единой ошибки. Эта практика дала положительные плоды, приучив нас читать тексты внимательно и вдумчиво. Она часто давала нам задания выучить наизусть большие куски текстов и однажды велела выучить во время каникул поэму Лермонтова «Мцыри». После кратковременного отдыха все мы пришли в класс с невыученным уроком. Тина по очереди вызывала учениц к доске и предлагала почитать поэму. Ни одна из нас к уроку не была готова. Тогда Тина потребовала от нас открыть дневники и, переходя от одной ученицы к другой, каждой ставила в дневнике маленькие двоечки. Оценки не шли в классный журнал, но это был единственный случай в моей жизни, когда я получила двойку, пусть даже маленькую. Впоследствии мне пришлось выучить наизусть всю поэму, и я помнила её многие годы. Со временем она стала стираться из моей памяти, и сейчас я помню, пожалуй, не более пяти глав. Иногда я повторяю их про себя, чтобы убедиться в том, что моя память ещё не ослабела окончательно.

Наступил 1953 год, ставший вехой в жизни страны и оставивший в моей памяти неизгладимый след.

В коллаже: слева - бабушка Ида Котляр, дедушка Мирон Натанович Котляр,
                дедушка Мирон со своей женой Бертой,
           в центре - брат и сестра Эммануил и Вера Котляр,
           справа - Эммануил Маркович Котляр в молодости и зрелые годы,
                дядя со своей женой Верой Ивановной.

Продолжение следует.