Свидание с многими вопросами

                Владимир Владикин
               
                СВИДАНИЕ С МНОГИМИ ВОПРОСАМИ
                Отрывок из романа «Распутица»

       Весь день стояла солнечная, тёплая погода. Вчерашнего дождя будто и не было вовсе. Юлия вышла из кафе, перешла на другую сторону улицы и пошла по тротуару.
       Здесь как раз была остановка автобуса и библиотека имени Пушкина. Юлия прошла мимо двух кинотеатров, затем прошла ещё немного и свернула на улицу Горбатая, где стоял детдом. Она быстро нашла Женю, передала ему гостинцы; он занимался в комнате подготовки уроков. Сын, с мольбой во взгляде, смотрел на мать. А потом тёрся об неё и стеснялся сказать о том, как он хочет уйти вместе с ней. Юлия без труда это поняла, и от волнения покраснела.
      –– Сыночек, мой любимый, –– начала она, –– ты потерпи ещё немного. Сейчас я не могу обещать, когда заберу тебя отсюда, но ты верь мне…  Разве тебе здесь так плохо?
      –– Все равно дома лучше, тут большие ребята дерутся между собой, и маленьким от них достаётся: они не дают бегать, где хочется, а ещё в школе меня обзывают детдомовским. А я им говорю, что я вовсе не детдомовский, мне просто негде жить, я жил в хорошей квартире, но её у нас отобрала злая тётка. А как там Варя, Гуля?
      –– Ничего, мой хороший, когда-нибудь мы все будем жить вместе, но как скоро это произойдёт, я пока не хочу обещать, потому что боюсь ошибиться…
      Женя показал матери свои школьные тетрадки: как он учится писать и считать. Юлия перелистала все их страницы, а потом стала прощаться с сыном, расцеловала его.
       –– Ты мне обещаешь вести хорошо себя? –– просила она, а сын кивал. –– Я тебя всегда помню и люблю, тебя никто не обидит и здесь, и в школе, я обязательно поговорю с директором. Ты мне разрешаешь уйти, а то мне надо постирать, а потом письмо написать, чтобы нам быстрей дали квартиру…
       –– Хорошо, мамочка, я тоже тебя люблю, и пиши скорее, я буду тебя ждать и хорошую оценку скоро получу.
       Юлия крепко обняла сына, поцеловала в макушку, в обе щеки; посмотрела пристально в его серые, бесконечно жалобные глаза, отчего Женя смутился, и выпустила его. Затем поднялась с корточек, вздохнула и уловила себя на мысли, что ей хочется немедленно увидеть Ветлугина, а потом вспомнила о его письме. Но она тут же стала корить себя за эгоистическое настроение, что теперь её больше интересует своя личная жизнь. Ведь она же не виновата, что так сложились обстоятельства, она же детей сама в детдом не сдавала, их туда насильно поместили. И не помнила даже, как вышла со двора и пошла по улице. Юлия достала из плаща письмо и стала читать на ходу:

       «Мне, кажется, в моей жизни это уже когда-то было, –– читала она, всё больше увлекаясь содержанием. –– Как же это случилось, что я вырвал себя из привычного мира книг, работы, семьи и поддался мимолётному увлечению красивой молодой женщиной? И увлёкся-то после того, как не смог ей помочь, когда у неё отобрали квартиру, а детей отправили в детдом. Один из её бывших мужей похитил старшую дочь, теперь Юля как у разбитого корыта. И я будто этим воспользовался, поддавшись страсти. Раньше я видел её лишь издали, когда приходил в кафе обедать.
       И не думал, что всё так обернётся. Но дело в том, что я пережил такой сердечный удар, после которого теперь точно знаю: это была вовсе не преходящая страсть, не увлечение, а сильное чувство, которое не только не прошло, а овладело мною с новой силой, как только вновь увидел её в неблагоприятных обстоятельствах, разбитую супружеской жизнью. После я пришёл к ней, когда сам оказался перед нравственным выбором, так как с женой Алёной мы неисправимо разные люди. А её родители –– тёртые мещане, живущие исключительно своими интересами. Словом, долго я думал и вот ушёл на квартиру, у которой не оказалось хозяина. Я стал её обитателем, а Юля –– моей соседкой, и вскоре понял, что она согласилась пойти туда же, куда и я. Надо сказать, у меня есть родители –– у неё их нет, она детдомовская, и вот теперь и её дети оказались там же.
        Почему в нашем государстве бывшим детдомовцам не выделяют жилья, без которого, кстати, и их детям тоже уготовано при живых родителях очутиться в детдоме? Но я пока опущу эту тему и вернусь к тому, как завязались наши отношения. Всё, что со мной приключилось, я называю нравственным падением, из которого (хоть, сколько молись Богу) вряд ли выберусь. Стоит пережить яркую, мгновенную любовь, как человек совсем по-другому смотрит на себя прежнего, хотя в своё время с Алёной у нас началось сближение с обоюдного увлечения: до этого ни я, ни она по большому счёту не испытывали сильных чувств. Собственно, не считая её неудачного «морского романа» со студентом техникума, с которым утратила девственность. Мы просто нравились друг другу, а, в сущности, были чужими, словно затеявшими какой-то эксперимент на тему любви, несмотря на всю разность наших интересов, вкусов, увлечений; наконец, у нас были несовместимые темпераменты, а главное –– не соответствовали духовные субстанции, так и оставшиеся противоположными. И я решил в одностороннем порядке пока не расторгать брак, а на время расстаться и проверить, что из этого выйдет. Хотя такими вещами вовсе не шутят, ведь у нас был сын Ромка, которого я тоже любил не меньше жены.
       Итак, с самого начала моя семейная жизнь не удалась, и тут совершенно случайно судьба свела меня с Юлией, чьей жизни не позавидует ни одна порядочная женщина и которую вдобавок ещё и осудят за необдуманные поступки.
       Но начну по порядку. Вначале я не зря обронил, будто в моей жизни нечто подобное когда-то уже было, может быть, в прошлой жизни? Но это вопрос, увы, навсегда останется без ответа. 
       Как сейчас помню, перед наступлением летнего вечера мы с Юлей отправились на городской пляж. Как раз стоял конец июля, а если быть точнее, только что за город начало заходить жаркое солнце и как бы в последний раз ярко высвечивало все окрестности окраины города и неоглядного займища… Именно из займища, сочного и зелёного с рыжеватым налётом, с противоположного берега реки Аксай дул свежий, студёный, пропахший травами ветер. Он рябил поверхность воды, на реке переливались и гасли тёплые красноватые солнца, отражаясь бежавшими по воде розово-алыми бликами, которые тут же тонули в глубине темнеющей вдали реки.
       Где-то в пятидесяти метрах от пляжа проходила железная дорога, от которой веяло дегтярно-мазутным запахом, нагретой полированной стали. С той стороны довольно часто громыхали грузовые составы, пассажирские поезда, электрички. Из города слышались разные транспортные и производственные шумы. Мы пришли на пляж после работы, освободились от своих дневных трудов: я в редакции газеты, она –– в кафе.
       Эта была наша первая встреча. Молодая, красивая женщина изъявила желание поговорить после того, как я предложил ей встретиться и выяснить, можем ли мы жить друг без друга?
       Когда я шёл с ней рядом, в моей груди радостно и счастливо билось сердце. Между прочим, такое же чувство я испытывал всякий раз, когда она подавала в кафе обеды, и я не без зависти думал: наверно, счастлив тот мужчина, который является ее мужем. У неё романтическая внешность. Она душевная, не способна на какие-то выводы, что ты живёшь не как все люди. У неё, должно быть, чистая, как родник, душа. А потом была ночь, полная любви и неги, но я опережаю момент нашего знакомства…
       Представьте себе тридцатилетнюю женщину, очень женственную,  среднего роста, не худую и не полную. Была она физически крепкого спортивного сложения, в её стройной, гибкой, фигуре ничего лишнего. И совершенные черты лица, тонкий прямой нос, ясные синие большие глаза, чёрные, сходившиеся почти к переносице брови и длинные волосы  агатового цвета, как два вороных крыла и обрамляли светлое красивое лицо, спускаясь до самых ушей и слегка их прикрывая. А над верхней губой чернел пушок, что, конечно, единственно несколько портило её вид.
       Она родила четверых детей, что никак не отразилось на её гибкой фигуре. Юля так замечательно сохранилась, что ей вполне можно было дать восемнадцать лет.
       А ведь она пережила гибель первого любимого мужа, не по её прямой вине, лишили детей, так как  жила в выселенном аварийном в старом без всех удобств доме. Вселилась потому, что ей негде было жить после развода со вторым мужем.
       Встретил я Юлию в трудную минуту жизни, но она сохранила присутствие духа.
Юля ходила так подвижно, так стремительно, руки у неё ловкие и быстрые, поэтому когда она стояла на раздаче в кафе, то невольно ею любовались многие. И я был тоже в их числе, что потом ещё долго вздыхал и спрашивал у себя: почему она не твоя? Её броская, яркая внешность затмевала надолго всех знакомых женщин, ее подвижные, выразительные, ласковые глаза, кажется, западали в душу, по ним можно было судить о ее душевности. Иногда она смотрела, будто ласкала, её розово-алые, правильно вырезанные, слегка припухлые губы, кажется, не знали дурных слов, а с постоянным лёгким румянцем щеки будто говорили о её стыдливости. Словом, она удивительно красивая, как в песне, свела меня с ума. Она улыбалась доверчивым открытым сердцем, но держала себя вполне ровно, с женским достоинством, однако в ней что-то виделось тщеславное и вместе с тем наряду со строгим выражением красивого молодого лица, иногда в улыбке пробегало нечто легкомысленное. Взгляд, изменчивая интонация голоса выдавали в ней, однако, простое происхождение, но своенравный характер, а в глубине глаз был виден ум.
       Словом, она не производила впечатления женщины лёгкого поведения, ничего неприличного в ней и близко не угадывалось. Всё в ней: чистый, всегда накрахмаленный белый халат, высокий белоснежный поварской колпак –– говорило о порядочности и чистоплотности в помыслах и поступках. С клиентами она была обаятельно-приветлива и обходительна, вместе с тем ещё до нашего знакомства она казалась таинственно-прекрасной, и тогда я у себя спрашивал: «Кто она, кто её муж, где он сейчас»? Я относился к тем редким посетителям, кто не затрагивал её без надобности, я причислял себя к ленивым пассивным наблюдателям, поскольку был женат и считал, что неприлично затрагивать чужих женщин, чтобы не скомпрометировать себя в глазах посторонних людей.
       Но к ней тянуло непреоборимое любопытство, наверное, как у каждого приходившего в кафе обедать человека, неравнодушного к истинной женской красоте. Я бы так и не заговорил с ней, если бы не беда, заставившая её обратиться с письмом в редакцию газеты.
       К тому времени я пришёл к выводу, что с Алёной мы совершенно чужие люди, и зачем нам коптить небо вместе дальше, не пора ли каждому причалить к своему берегу? Алёна не возражала против того, чтобы её родители переломили моё упрямство и сделали соучастником и поборником их интересов. Но ломать меня через колено бесполезно, я вполне цельная, со своими устремлениями личность. Алёна не хотела оторваться от них и отказала мне в притязаниях на независимость от её родителей. С тёщей я окончательно рассорился, не желая испытывать на себе её алчное властолюбие. Как можно было терпеть диктат тёщи, это меня сковывало настолько, что я даже вздрагивал при её приближении. Я должен был немедленно порвать с навязыванием мне чужой воли по выполнению каких-то домашних обязанностей. Я колол дрова, таскал уголь, поливал огород, мостил кирпичом двор, но это было ещё полбеды. Я должен был по выходным торговать цветами, овощами, а потом думать о престижном месте, что я тотчас же отмёл, чем вызвал новый гнев тёщи. А тесть бросал: «Ну что ты с ним поделаешь, своего ума не вставишь, тогда пусть пишет где хочет»!
        И вот надумал я отчалить от их берега. Юлия тогда была совсем ни при чём, так как наша встреча по поводу её письма в редакцию произошла значительно позже моего принятого решения уйти из дома. В тот первый день, не считая моего рабочего момента, я позвонил ей, но сосед Дягилев не позвал её, почувствовав, что наши с ней отношения уже переходят грань знакомства. А потом она сама позвонила, так как к ней приходили военные по поводу её выселения. 
        –– Нам нужно поговорить, мы должны встретиться, я присмотрел квартиру, в которой буду жить, –– сказал я.
        –– У вас же семья, зачем вы это делаете? –– спросила она в недоумении.
        –– Уже всё решено, я ухожу!
        Потом я приехал к ней. Во взгляде Юли мне показалось что-то такое тоскливо- зовущее, именно зовущее, ведь я не мог ошибиться. Когда разговорились, её иссиня-голубые глаза были обращены на меня с таким интересом, что я тут же повторил: нам действительно необходимо встретиться в любом месте, но только не здесь. Оказалось, она была свободна, поэтому наши желания совпали; Юля слегка наклонилась в мою сторону, приготовившись услышать, в каком месте я назначу ей свидание.
       –– Тебя устроит ресторан?
       –– У тебя же есть семья, наверно, и дети, –– напомнила она, когда мы перешли на «ты». –– А у меня их трое, старший сын в Сибири, –– она проговорила это таким серьёзным тоном, что я без труда уловил: молодая женщина пыталась отрезвить меня, дескать, нельзя поступать легкомысленно в угоду сиюминутной страсти. И в то же время, по тому как в последний момент она снисходительно улыбнулась, нетрудно было догадаться, что и она тоже не прочь со мной встретиться, но скована детьми.
       –– Я должен сказать, что семьи у меня уже нет, лишь одно недоразумение. Я имею в виду то, что взял в жены девушку, которая мне не подходила…
       –– Как? –– вырвалось у неё так, будто проблема легко сама разрешилась.
       –– Я все объясню, когда будет подходящее время, а сейчас я спешу по заданию редакции. Кстати, твоё дело в моем сердце…
       –– Ты подожди меня после работы на аллее, хорошо? Мы скоро закрываемся, –– быстро заговорила она, так как её позвали на раздачу блюд.
       В тот день в ресторан мы не попали, она пригласила меня почему-то на пляж, и по дороге туда можно было поговорить. Дом, в котором она жила, стоял по пути, а с улицы Аксайской, где она жила с весны того года, частично открывался вид на займище. Она оставила сумку дома, почему-то не позволив мне приблизиться к нему, что показалось несколько странным и даже загадочным. Ведь Юля, думал я, вовсе не молоденькая девушка, которая стесняется встречаться с соседями в сопровождении кавалера. Хотя нынче иные девушки этого не стесняются вовсе. Но она –– вполне зрелая, самостоятельная женщина –– не позволила подойти к ее дому даже на шаг. «Наверное, она все придумала про квартиру, у неё просто есть ревнивый муж, которого она не любит».
       Но я не сдержал данного ей слова, что не сойду с места, ибо как только она отошла на порядочное расстояние, я последовал за ней, поскольку хотел разгадать ее тайну. К тому же она пошла так торопливо, что я чуть не потерял ее из виду.
       Тротуар шёл неровный, вымощенный лет сто назад каменными плитами и булыжником. Улица то спускалась в низину, то поднималась наверх; деревья разной высоты росли вдоль тротуара; здесь стояли почти все старые кирпичные дома. Юлия шагала скоро и не оборачивалась, я неотступно следовал по пятам в какой-то полусотне шагов.
       Пройдя квартал, она быстро свернула во двор двухэтажного дома с парадным входом, над которым нависал металлический козырёк с деревянными балясинами.
       Я стоял за грудой беспорядочно сложенного битого кирпича под старым корявым деревом и ждал Юлию не без волнения оттого, что она может совсем не выйти. Однако минут через пять появилась. Она, увидев меня, сильно удивилась, покрывшись стыдливым румянцем, скорее всего, от испуга, что не ожидала встретить меня под своими окнами. Я опасался: вот сейчас она в гневе вспыхнет, отчитает меня. Юля потупила взгляд, наклонила недовольно голову; ей было почему-то неловко передо мной за то, что я узнал, в каком захолустном месте она жила.
       Она тут же внимательно взглянула на меня, словно давала понять смысл её замешательства, и, догадавшись, что я понимаю, в какую ситуацию её поставил, на лице изобразилось огорчение, она покачала головой и слабо заулыбалась. И в досаде опять покачала головой, проговорив в непонятном мне испуге:
       –– Зачем ты пришёл сюда? Ой, ну я же тебя так просила! Почему ты не послушался? Я теперь пропала, –– она ещё раз покачала головой, быстро прошла мимо меня. Я последовал молча за ней с каким-то нехорошим предчувствием.
       –– Мы пойдём на пляж, –– произнесла она почти спокойно, когда я нагнал её.
       –– Что, будем купаться? –– спросил я и улыбнулся.
       –– Да! –– отчеканила она и загадочно засмеялась, глядя на меня настороженно.
       Большую часть пути на пляж мы шагали, обмениваясь шутливыми репликами. Она смотрела себе под ноги, точно боясь споткнуться. Я без труда понял, что она остерегалась взглядов прохожих. А ведь ещё дня два назад она поразила меня своей откровенностью, чем тут же заинтриговала, и я без конца думал о ней.
       –– Когда же мы встретимся? –– спросил я.
       –– Нет, я, честно, не знаю, зачем ты это спросил? –– она смотрела весело.
       –– Хочу знать твоё мнение.
       –– У тебя же есть жена, я видела тебя с ней…
       –– Ну так и что?
       –– Как ну и что? –– изумилась она, но так же весело глядела на меня.
       –– Когда мы встретимся, я тебе всё объясню, какая у меня жена…
       –– Ты меня убиваешь! Это совсем несерьёзно, –– она засмеялась смущённо. –– Ты знаешь, что я совсем одинока? В моей квартире, кроме чемодана тряпок, стола, пары стульев и железной кровати, ничего нет. Да, я совсем одинока, я детдомовская, а муж был речным капитаном. Десять лет назад он погиб при не выясненных до конца обстоятельствах…
       –– Это печально, сочувствую. Я уже тоже один, то есть буду жить без жены, она осталась у своих предков…
       –– Ну, ты меня убиваешь наповал, –– она качала головой и зачарованно улыбалась, глядя на меня мечтательно-задумчиво. Может, представила нашу совместную жизнь?
       –– Ты согласна?
       –– На что? Вместе жить или встречаться для близкого знакомства? –– переспросила она, не теряя ко мне своего интереса.
       –– Хорошо! Я буду в ресторане в семь. Ты придёшь, не обманешь? И мы все тогда обсудим… и твою жену, –– прибавила она, глядя как-то многозначительно.
       Юля умела закидывать приманку своими глазами: в них было и кокетство, и строгость, и ласковость, они меняли свою естественную окраску –– то светлели, то темнели и потому как-то необъяснимо волновали.
       –– Конечно, без обмана, я приду, как условились, –– уверенно, твёрдо сказал я. –– Я ещё приду и напомню о нашей встрече.
       Когда я пришёл на следующий день, она опять спросила:
       –– У тебя же семья, не забывай. Ты хорошо подумай, да, очень хорошо, а то потом будешь жалеть и кусать локти –– да не достанешь, –– ее глаза сощурились сквозь улыбку кокетства.
        –– Вот об этом нам необходимо поговорить обстоятельно. Ты не забыла наш уговор: в ресторане в семь?..
        Но потом у неё почему-то поменялись планы. И вместо ресторана мы очутились на пляже. В этом я ничего дурного не находил; я взирал на окрестности: ровный берег реки, неширокое её русло тихо несло замутнённые воды, омывая противоположный травянистый берег, откуда начинало стелиться займище и уходило в зелёную бескрайнюю даль, сливавшуюся с голубовато-дымчатым небом. А этот пляжный берег золотился шафранным песочком, отодвинув травяной ковёр до раздевальных кабинок, выкрашенных голубой краской. Пляж тянулся на двести –– триста метров по берегу и в ширину на все семьдесят. Он был оборудован для детей песочными грибками, переодевальными кабинами, скамейками, волейбольной площадкой, качелями, и ещё стояло в ряд несколько торговых ларьков.
       Перед вечером было достаточно тихо, небо заметно помутнело, голубизна линяла и меркла, принимая серый оттенок. Мы сели на детские качели, ощущая, как под ногами остывал прогретый за день серо-белый песок. С займища тянуло свежей прохладой и запахами луговых трав и сена. Высоко в небе появились тёмные свинцовые облака; солнце только что село, и на западе небосклон светился мутной розовой полоской.
        Юля была в белой спортивной майке и в длинной цветной юбке; на затылке волосы были стянуты в тугой узел с пышно развевавшимся по спине чёрным хвостом. Она была как-то сосредоточенно задумчива и от этого довольно мила. Как хорошо облегала её стан широкая юбка. Она положила на колени руки и ножками отталкивалась от земли, покачиваясь на хорошо смазанных качелях. На пляже, кроме купавшихся мужчин и двух женщин (все они были в годах) и нас с Юлей, никого не было. Пляж казался вымершим, и от этого ощущения приходило жутковатое чувство.
        Где-то в стороне от него слышался мужской говор, смех и крики, а нам, собственно, ни до кого не было дела.
        –– Ну, милый, расскажи мне, что у тебя произошло с женой? –– спросила она, причём слово «милый» проговорила с иронией, но меня это нисколько не задело.
        Ещё недавно я обещал ей поведать свою жизнь, а тут вдруг засомневался, надо ли в первый же вечер рассказывать о себе незнакомой женщине и даже посвящать в свои тайны? Я несколько колебался: все говорить от чистого сердца или только лишь то, что посчитаю нужным? Мне показалось, будто Юля кого-то имела, а со мной решила просто пофлиртовать, поскольку весь её интерес ко мне имел путь не от сердца, а продиктован был какими-то обстоятельствами. Смотрела она лукаво, и, тем не менее, чем-то настораживала и вызывала ощущение, словно за ней кто-то стоял и руководил её помыслами и поведением. Для неё тот невидимка главнее, чем я, так неужели это был её сосед Леонид? Но он выглядел забулдыгой, потому ей совсем не подходил. И честолюбие не позволит с ним связаться. Значит, это был совсем другой человек, которого я вряд ли знал. Раньше она вела со мной, кажется, естественнее, чем сейчас. Может, это мне только мерещилось? Но я же вёл себя с ней вполне искренне и стремился быть в отношениях с ней честным, ничего не скрывая, ничего не утаивая. Почему бы и ей не последовать моему примеру?
        Она ждала, видя, как я колебался, в голове вихрем пронеслось такое рассуждение. Может, лучше поговорить отвлечённо или косвенно обо мне, поговорить о том, что волновало вообще в отношениях мужчины и женщины, ставших супругами? Зачем же ей, ещё не завязав со мной отношения, понадобилось знать моё прошлое, она намекала на него. Конечно, не такая уж и тайна моя семейная жизнь. И я всё рассказал, правда, не настолько подробно, как ей того хотелось бы, но чтобы она имела обо мне хотя бы общее представление как о мыслящем существе.
        Я тогда задавался многослойным вопросом: отчего люди сходятся и не понимают друг друга? отчего радость одного не становится радостью другого? отчего люди не берегут друг друга и таят подолгу обиды? отчего отчуждаются, думая только о себе, считая свои желания и страсти превыше желаний и страстей другого? И вовремя не задумываются о причинах раздоров и конфликтов, и не исправляют ошибки, вызывающие размолвки. Они, наоборот, будто бы делают всё, чтобы отношения усложнялись и, наконец, заводили в тупик непонимания, после чего дальше идти уже некуда, а только в суд разводиться…
        Уже скатывалось за горизонт солнце. Из займища заметно потягивало прохладой, сгущались, обволакивали нас летние вечерние сумерки.
       –– Пожалуй, нас тут комары искусают, –– отвлекаясь от моего монолога, вставила Юля. А комары действительно со всех сторон яростно атаковывали, издавая пронзительный тонкий писк. Мы отмахивались от них, обшлёпывая себя то по плечам, то по рукам, но продолжали сидеть и покачиваться на качелях. Мы были заняты друг другом настолько, что совсем забыли об окружающей нас природе. Со стороны, конечно, мы производили впечатление влюблённой парочки и, наверное, никому были не интересны. Впрочем, как я упоминал, в окрестностях пляжа никого не было.
       С приятным томлением я ожидал минуты, когда мне удастся прижаться к Юле и поцеловать, словно вдохнуть аромат красивого цветка. Не знаю почему, но мне думалось с пошловатым оттенком, что такой миг обязательно настанет, ибо в сознании роилась мысль: если она сама зазвала, никуда-нибудь, а на пляж, то значит, за этим что-то должно последовать. Может, даже пикантное. Я был готов к лёгким, непринуждённым поступкам и почему-то нисколько не осуждал себя за пошловатый образ мыслей. Неужели всем своим увлекающим видом она не внушала ничего целомудренного, а только желание лёгкой, беспечной, ни к чему не обязывающей связи?
       У меня-то до Алёны и женщин было немного, а после мы жили с ней, хоть и не в ладу, но спали вместе, чем скрашивали наши частые ссоры. Иногда я говорил, что это только нас вместе и удерживало, а то бы давно разбежались. Но теперь я понял, что нельзя терпеть разобщённость душ ради слияния тел…
       Стало совершенно темно, зажглись фонари; вдали займища вставала полная, с кровавым отливом луна; начинало потягивать речным холодным воздухом; с каждым мигом усиливался ветер, шумя вдали вербами и окраинными уличными садами.
Мы встали с качелей и побрели по пляжу, как по пустыне отставшие путники, под ногами похрустывал и шелестел сухой песок…
       –– Тебе холодно? –– спросил я и положил ей руку на плечо, слегка привлекая к себе. Как только я приближался к её лицу, она нырками уходила из-под моей руки. И не очень настойчиво предупреждала:
       –– Не надо…
       Мы сейчас даже не знали, куда пойдём. Перед роскошной ивой, ветви которой зелёными космами свисали почти до самого песка, образуя собой нечто вроде шалаша, стояла скромная лавочка. Мы сели на неё, болтая о пустяках. Луна поднималась всё выше и выше, проделав ярко-красную изломанную дорожку на тёмной до черноты неспокойной поверхности реки. Все ещё, сохраняющийся багровый оттенок луны, невольно навевал тревожные мысли, ведь красноватый цвет ночного светила казался символическим, а по народным приметам предвещал что-то драматическое.
       Кстати, лунная дорожка, как в песне Юрия Антонова, разламывалась и дрожала, вспыхивала на чёрной воде. А потом гасла и вновь вспыхивала в бесконечном беге по воде и от лунного света серебристо мерцала. И мы любовались её молчаливо-повторяющейся игрой. Между тем ветер дул всё напористей, обдавая нас прохладными воздушными волнами, он поднимал песчинки, больно секшие по лицу.
       –– Тебе всё-таки холодно, Юля, дай я тебя обниму, –– и только я это сделал, как она тут же вскочила и резво засмеялась. Мне это почему-то стало нравиться. Она смеялась так звонко, словно звенел колокольчик. Луна, пляжный берег реки, ночной ветер… Роскошная ива и рядом красивая женщина, пьянящий запах её духов возбуждал сознание и волновал сердце, вызывая из души забытую музыку...
       –– Мне нисколько не холодно! –– воскликнула она. Я тоже встал и подался к ней, она отбежала от меня и –– за лавку, и мы стали дурачиться. Между тем багровый оттенок луны исчез, и она светила ярче, словно желая затмить собой фонари, горевшие по всему пляжу; их резкий голубоватый свет рассеивался по песку, достигал реки, ослепляя иву, стоявшую зелёным шатром, внутрь которого с трудом добирался лунный и фонарный свет.
       Юля вдруг раздвинула ивовые ветки и заскочила туда, как в зелёный шатёр. Я последовал её примеру, она дотянулась руками до толстой ветки и ухватилась за неё, повиснув, как на турнике, стала, шаловливо смеясь, раскачиваться. Я взял её за талию, но она вскрикнула и как-то резко засмеялась.
       –– Что ты делаешь, выпусти меня сейчас же! –– просила она, извиваясь в моих руках, откидывая назад голову. Я еле удерживал её гибкий стан, если бы отпустил, она, должно быть, так и рухнула бы на песок под иву. Её длинные волосы доставали почти до песка. Я поставил ее на землю и обнял, но она ретиво отбивалась от моего желания поцеловать, как-то суматошно мотала головой и, наконец, вырвалась.
       –– Что ты делаешь? Разве так можно? –– она уже не смеялась, в её голосе звучала затаённая обида, что я посягнул на ее честь. Глаза нахмурились, на меня она взирала исподлобья, с серьёзным укором.
       –– Я ничего не делаю, всего лишь хотел поцеловать, –– и вновь попытался обнять её. Но она решительно локтями упёрлась в мою грудь, вся напряглась.
       –– Не надо! –– строго отсекла она. –– Не надо! У тебя же есть жена, уже поздно, иди к жене.
       –– Я же тебе всё рассказал, Юля! Мы же не маленькие…
       –– Разве маленькие так поступают? Красиво, красиво… –– она осуждающе качала головой, а мне казалось, что просто играла, видимо, это доставляло ей немалое удовольствие.
       –– Ты говоришь сущий вздор! –– переубеждал я.
       Она, раздвинув гибкие ветки с длинными, как лезвие ножа, листьями, вышла из-под ивы, села на лавку. Я подошёл к ней сзади, взял за плечи –– она убрала мои руки; ее пальцы были ледяными:
       –– Юля, ты совсем замёрзла! Давай я тебя всю согрею.
       Я как идиот, обрадовался, что смогу их согреть, и, бережно зажав в своих ладонях, начал дышать на них. Она вдруг задорно рассмеялась, откидывая на мои руки голову; ее волосы, пушистые и шелковистые, щекотали меня. Я нагнулся к ним и притронулся губами –– запах духов нежно ударил в голову сладким дурманом. И что-то тоскливое отдалось в душе по прошлому, ибо похожий запах духов когда-то сводил меня с ума.
        И в каком-то глухом страхе подумал: я знаю эту женщину один, от силы два дня, но в отличие от жены она мне чужая со всеми запахами, желаниями, со своим миром, точно я попал на чужбину. Мне казалось, она увлекала меня всё дальше и дальше, и я отдалялся от знакомого берега и пытался пристать к чужому, чтобы когда-то стал родным. И почти не помня себя, я взволнованно зашептал:
       –– Юля, Юля, я тебя люблю, ты слышишь меня? –– я зарывался лицом в её волосы, а в сердце отдавалось ударом: «Что ты делаешь, ты же отчаявшийся безумец, на что ты решился?» –– «Ни на что! –– ответил я себе чужим голосом. ––Жена мне не нужна, мне теперь всё равно, с кем я буду: неродное станет родным. А если погибну, паду совсем, пусть, я этого заслужил своим безумством. Мне было с ней совсем не страшно даже здесь, на этом глухом пляже, когда кругом царила ночь и блестела, переливаясь в лунном свете, река».
       Мы не заметили, как нас обошли двое плечистых мужчин, как-то заинтересованно посмотрели в нашу сторону и пошли своей дорогой. Но я ошибался. Она вдруг, как знакомым, взмахнула им рукой. Я не спросил, кто эти типы, наивно не придавая значения прохожим, полагая, что мне это так показалось. Просто у неё получился непроизвольный взмах рукой. А если что, то  пропадать –– так с музыкой!
        Мужчины остановились, поговорили, обернулись в нашу сторону. И один было двинулся к нам, но приятель ухватил того за руку, и они пошли дальше. А потом повернули назад, опять прошли в непосредственной близи от нашей лавочки. Почему-то они не осмелились затронуть меня, ведь я был с женщиной, которая вела себя с поразительным хладнокровием, отчего мне показалось, что даже улыбнулась им таинственно. Тогда мне и в голову не приходило, что она имела к ним какое-то прямое отношение. Об этом я подумал позже, когда событие уже произошло. А чуть позже я вспомнил, как у меня один парень в том кафе, где она работал, спросил:
       «Ты ревизором или в ОБХСС работаешь? Но я ни к одному из названных ведомств не относился. Почему последовал такой вопрос, я не придал значения. Может, похож на кого-то из тех, за кого меня приняли. Сейчас я забежал наперёд, а тогда я услышал:
       –– Уйдём отсюда, –– прошептала Юля. Значит, ей самой стало не по себе оттого, что могло случиться непоправимое?
       Но мной овладела безумная храбрость, я не дал ей встать, меня охватила такая страсть, что я на время утратил инстинкт самосохранения. Я крепко обнял её и грубо повалил на лавку, она отчаянно вырывалась.
       –– Ты что делаешь?! Я не думала, что ты такой подлый, –– в её голосе звучало неподдельное изумление и даже ужас. Я освободил её, она встала, начала поправлять выбившиеся пряди волос.
       –– Прости, я не удержался…
       –– Вот ты какой? –– с нескрываемым возмущением протянула она. –– Значит, меня нисколько не уважаешь? Распять нагло на лавке ничуть не стыдно? Ну и ну, красиво, красиво, со мной так поступил мой зять, когда мне было четырнадцать лет, а потом я встречала хороших ребят и вот дождалась… –– глубоко возмутилась она..
       –– Прости, Юля я не совладал, я не хотел, –– и вдруг враз прозрел после ее слов, мне действительно стало стыдно, как ещё никогда не было. Хотя я повалил-то ее как-то несерьёзно, несмотря на полыхавшую во мне страсть.
        Теперь я не спрашивал у неё, холодно ли ей, но обнять остерегался. Неожиданно за рекой ударил гром, точно разбилось несколько тонн стекла. Над займищем сверкнула молния, и гром ударил уже ближе, а возле луны стояла чёрная громадная туча в виде террикона. Над головой уже было непроницаемо черно, и лишь кое-где брезжили звездочки, словно из бездны. Ветер дунул сильным порывом, взметая вихрем песок, зашумела, заволновалась ива. Луна по-прежнему отражалась в реке, но вот вода совсем почернела. В городе тоже шумели, как ночное море, деревья, а луна погасла, только фонари старательно светили, но некоторые затенялись ветками и на время будто гасли.
        –– Сейчас дождь сорвётся! –– крикнула Юля, и в этот момент чёрное небо вспоролось, как сукно, а из глубины распоротой тучи блеснула ветвисто молния. И следом размеренно, как-то лениво заговорил гром. Мы спешно шли с пляжа, свернули в тёмный проулок, вдали которого горел всего один электрический фонарь, стоявший на пригорке. В это время быстро забрызгал крупными каплями дождь.
        –– Ты проводишь и домой уйдёшь! –– строго сказала она.
        –– Я останусь с тобой.
        –– Нет, ты домой поедешь!
        –– Юля, я останусь, –– просил я, –– мне некуда идти…
        На моё счастье, с каждой секундой дождь усиливался и с чёрного неба уже лил водопадом. Мы вступили на Аксайскую, здесь фонарей было больше, однако они слабо озаряли тёмную улицу. Вот дождь, казалось, обрушил весь запас воды, причём он не только не утих, но лил ещё сильней, с нарастающим яростным шумом. Мы побежали, встали под навес парадного входа того старого дома, в котором нашла приют Юля. От сырости стало холодно, она вся дрожала как осиновый лист.
        –– Ты видишь, дождь зарядил, видимо, надолго: на лужах стоят и не лопаются пузыри, –– с радостью в голосе произнёс я, указывая взглядом на большую лужу, на которую падал свет от фонаря, –– так что я останусь у тебя.
        –– Неужели я позволю, чтобы соседи распустили потом грязные сплетни? Ты побудешь и уйдёшь до окончания дождя, а мне тут жить. Дождь скоро перестанет, а мне нечего про пузыри сказки рассказывать.
        –– Я же лягу от тебя отдельно, хоть на полу…
        –– Кто в это поверит, что тебе жена потом скажет?
        –– Удивительно, что ты мне всё ещё не веришь, что я от неё и впрямь ушёл. Не испытывай меня…
        –– Нет, ты подумай, он ещё возмущается, –– как-то мягко, почти нежно проговорила она. –– Да вы же, мужчины, всегда врёте, несчастными прикидываетесь, чтобы доверчивых женщин обвести ловко вокруг пальца. А меня ты не проведёшь! Красиво рассказывал, но где правда? Со мной так не поступали порядочные люди, а ты вроде бы порядочный или только притворяешься? –– она вновь вспомнила мои проделки на лавочке.
        –– Ну, прости, не удержался, не устоял перед твоей красотой, так и хочется подчинить её себе…
        Между тем дождь не унимался, его холодные брызги доставали нас. Водосточная труба клокотала сильнейшим напором воды, выливавшейся с шумом на тротуар. В свете фонарей стояла мутная, колыхавшаяся дождевая сетка, причём в межфонарном пространстве было хмуро, темно и тоскливо. От фонаря, стоявшего почти напротив дома, на пригорке через дорогу, свет косо падал на мокрый блестящий тротуар; окно дома не светилось, но отражало фонарный свет, который сиял в дождевых подтёках по земле и дорожной древней брусчатке. Мы стояли под ржавым-прержавым навесом на керамической голубоватой плитке, покрытой какими-то узорами, почти не видя своих мокрых холодных лиц.
        –– Уже поздно, автобусы не ходят, да и дождь частит, мне правда некуда идти.
        –– Так-таки совсем некуда?
        –– В городе –– некуда, говорю честно. Конечно, я бы вполне мог пойти к Артёму. Но мне надо было у неё остаться.
        –– У меня ничего нет, я живу здесь недавно, потому что негде жить, удрала от мужа-забияки и пьяницы. Я тебе уже всё объяснила, что сейчас мне ничего и никого не надо…
        –– Я всё понял, Юля, мне тоже, кроме тебя, никого не надо…
        Наконец я переступил порог её бедного жилища, в котором было всё так, как говорила она. Две просторные пустые полутёмные комнаты занимали железная кровать, старый стол, два стула, раскладушка, чемодан. К тому же тут было донельзя сыро, пахло плесенью; по давно не белённым стенам плелись зеленоватые пятна, как проказа на теле человека. Я ходил из комнаты в комнату и диву давался, что здесь долгие годы жили какие-то люди, рожали и воспитывали детей. Когда Юля признавалась, что живёт в нищенских условиях, мне почему-то в это не верилось, я думал, просто она не хотела видеть меня у себя и нарочно всё это выдумала. Причём мне казалось, ей просто хотелось узнать, захочу ли я связать свою жизнь с полунищенкой, у которой нет своего угла со всеми удобствами?
         Может, она надеялась от меня как-нибудь узнать, из богатой ли я семьи? Но ею, кажется, вовсе не двигал никакой материальный расчёт, она вела себя вполне естественно, хотя я находил в её поведении много странного. И теперь мне стало очевидно, почему она вела себя так загадочно. И мной завладело желание больше узнать о ней, ведь до этого она о себе роняла лишь ничего незначащие фразы, которым я почти не придавал никакого значения. Может, потому, что она их проговаривала как-то легко, шутливо, так что ей нельзя было серьёзно верить. Вот потому мне и казалось, что она меня разыгрывала…
         И уже прошло два месяца, как мы жили вместе, а я о ней ровным счётом ничего не знаю. А в тот наш первый день, когда дождь продолжался почти всю ночь, я остался у неё, но это мне далось совсем не легко. Ах, что она за женщина!
         –– Ты говорил, что ляжешь отдельно, иди на раскладушку, я же тебе постелила, ну, что ты… зачем ты ложишься со мной, ты же слово дал!
         Я действительно не знал, зачем примостился с ней рядом, чувствуя запах ее мокрых волос, тёплого тела, и любовный дурман вливался волнами в душу с нарастающей силой, в чем я не отдавал себе ясного отчёта, –– он действовал, как отрава или как приворотное зелье…
        –– Нет, я не в силах от тебя уйти, –– шептал я как в бреду, а руки сами непроизвольно шарили по ее телу, я обнял ее за голову, рылся проворными пальцами в ее волосах, отчего она протяжно вздыхала. И в этом вздохе что-то слышалось и протестующее, и обречённое. Она как-то неуверенно, робко отталкивала меня от себя, потом обессиленно откидывала голову назад, затем снова отчаянно отталкивала моё полыхавшее страстью тело, как в полубреду. Такого сильного чувства я никогда не испытывал. С Алёной была страсть, но более спокойная, какая-то методично-расчётливая, тогда как Юля во мне пробуждала сумасшедшие чувства, что я должен немедленно овладеть ею. Но она была поистине неумолима, втайне я поражался её спокойствию. С усмирённой плотью я встал с кровати в позе обиженного. Какое-то время я выжидал и озадаченно чесал затылок: «Она вовсе не такая, как я о ней думал вначале».
        Юля неожиданно соскочила с кровати и бросила:
        –– Ну что же, спи здесь, если тебе лучше на кровати, а я пойду на раскладушку! –– и она действительно пошла и легла, под весом её молодого тела предупреждающе сердито заскрипели стальные пружины.
        Я поплёлся за ней, встал перед её ложем на колени. Свет падал в не закрытую ставней половину окна и таинственно, с призрачным сиянием отражался на белой стене, как бы украдкой сползал на пол прямо к раскладушке, словно пытался помочь мне уговорить неукротимую женщину, глаза которой настороженно блестели, как два уголька.
        –– Уйди! –– просила она с ноткой страдания как-то томительно и протяжно, чем ещё больше волновала мою чувственность. –– Ко мне можешь даже не прикасаться! –– она закрыла лицо руками, откинув на подушку голову, лицом к стене, изогнув молодое гибкое тело. Я осторожно гладил её по гладкому пахнувшему загаром влажному плечу, она как-то нехотя им так повела, и это мне сообщало: видно, моё прикосновение ей было не совсем неприятно.
       –– Чего ты боишься?
       Она не ответила, ее молчание я воспринял уступкой мне; я наклонился к ней и рукой накрыл её упругую грудь. Юля быстро закрыла её локтем, оттеснив мою руку, и как будто вся вжалась в себя.
        –– Хорошо, я не буду тебе надоедать, только давай ляжем вместе. Мне одному скучно.
       Сквозь мрак она всматривалась в меня блестевшими глазами, убрала от лица свои руки, и, будто не веря, что я стою перед ней, поднялась, молча прошла к кровати.
        Когда под ней слабо скрипнула металлическая сетка, я осторожно лёг с ней рядом…
        –– Ты не играешь со мной? –– спросила она, повернувшись ко мне лицом.
        –– Конечно, нет. Ты разбила моё сердце, я у тебя останусь…
Она долго молчала, я поцеловал в губы, её руки порывисто обвили моё тело.
        –– Ты уйдёшь перед утром, –– сказала она мне после, когда всё случилось так естественно и так необыкновенно для меня, что я тотчас согласился. Но через минуту спросил:
        –– Почему, собственно, теперь я должен уйти?
        –– Так надо!
        –– Нет, я останусь и посмотрю, кто у тебя ещё есть! К тому же впереди выходные, мне делать нечего.
        –– А что мне потом скажут соседи, когда тебя увидят?
        –– Да что мне твои соседи? Ведь ты живёшь личной жизнью…
        –– Это ты так думаешь. А я не хочу о себе дурных кривотолков.
        –– Ты свободная женщина, я тоже свободный мужчина, и составим союз…
        –– Нет, я не свободная, у меня дети, я должна думать о них. Ты завтра переспишь с другой, а я останусь с пятном, что у меня был ещё один. Поэтому тебе лучше уйти…
        Однако, как она ни просила, ни умоляла, я все равно не ушёл, остался. Впереди ещё три дня и три ночи, и мы провели их, не выходя из этого сырого, неприятного во всех отношениях, но вполне сносного жилища, которое полностью оправдывает поговорку: «С милой и рай в шалаше». Так что это были поистине волшебные ночи.
        –– Господи, что я наделала! –– со страхом взывала она к небу, при этом напряжённо глядела в тесовый, наверное, сто лет не крашеный потолок.
        –– Юля, я пока не оставлю тебя.
Она таинственно молчала в темноте.
        Так, закрыв наглухо ставни, закрыв дверь на ключ изнутри, не выходя ни за чем на улицу, мы провели три одуревающих ночи и три дня, правда, украдкой ходили лишь в туалет, отказавшись даже от пищи. На дворе было по-прежнему дождливо, не переставая, дождь хлестал более суток, будто покрывал наши грехи. О нашем уединённом существовании никто не догадывался, только лишь дождь шумел за окнами, словно наш сторож, наш союзник, наш верный друг, соединивший нас будто навеки…
        В воскресенье рано утром с улицы кто-то постучал в ближнее к нам окно. Юлия встрепенулась, должно быть, она узнала этот мужской стук, и закрыла ладонями лицо, замерла в ожидании повторного стука. В одном окне ставни оставались на ночь открытыми, чтобы было хотя бы какое-то общение с внешним миром.
Но вот стук повторился, а следом послышался требовательный глухой мужской голос. И нам бы, наверное, несдобровать, если бы тот знал точно, что мы здесь.
        –– Кто это? –– спросил я, попытавшись встать, чтобы посмотреть в окно. Но Юля порывисто, почти в паническом испуге, остановила меня, крепко вцепившись в мою руку, чуть ли не повиснув на ней, –– так останавливают на скаку разгорячённого бегом коня.
        –– Не надо, не вставай! –– проговорила взволнованно она. –– Это он! Я тебе после расскажу.
        Я не отвечал и стал выжидать, что будет дальше, при этом подумал: вот, попал в любовный треугольник. Оказывается, я не зря думал о том, что у неё есть кто-то главнее меня. И теперь я понимал, что на пляже те двое не зря прохаживались. Это были не просто её опекуны, и не заступники, а повязанные вместе с ней каким-то делом.
        Не дождавшись ответа, стучавший мужчина грубо бросил:
        –– Я буду в пять часов ждать тебя, слышишь, Юлька! И найду того, с кем ты намедни скрылась от меня…
        Тут я не выдержал, порыв ревности подхватил меня с кровати, я подлетел к окну и тотчас увидел перед собой мужчину в чёрном пиджаке. Сказав угрожающую фразу, таинственная фигура растворилась темноте. Затем глухо хлопнула дверца машины, вспыхнули фары, и она быстро уехала, разбрызгивая лужи на дороге….
–– Кто так с тобой уверенно, безапелляционно разговаривает, даже не без угрозы?
       –– спросил я, чувствуя теперь опасность.
       –– Николай, но у меня с ним ничего не было, –– ответила она с каким-то напряжённым придыханием, чтобы только я поверил ей…
       Она всё так же лежала в неподвижной позе, не отрывая от лица своих ладоней. Вот почему она боялась, чтобы меня здесь никто не увидел и не донёс таинственному Николаю. Я не торопился вырывать из неё признание о том человеке. И теперь было понятно, почему она не хотела, чтобы я подходил к её дому. Ведь этого мужчину, видимо, тут знали все соседи. Я перебрал в памяти наш с Юлей разговор после первой совместной ночи любви. Точнее, это был её исповедальный рассказ с некоторыми подробностями о ее нелёгкой жизни. До этого, если верить её словам, я знал, что она воспитывалась в детдоме, и не более того. Я жил благополучнее, чем она, поэтому её судьба, полная драматизма, не могла меня не затронуть. Она вообще не знала своих родителей, она потеряла первого мужа, второй похитил дочь, а с третьим жила сносно, но он без вести пропал на войне. И его тоже, кажется, звали Николай, но об этом мужчине она по-прежнему загадочно умалчивала…
       Эти записки я передал ей в надежде услышать рассказ о том таинственном мужчине от неё самой…»

       Юлия, увлечённая чтением записок журналиста, даже не заметила, как присела на скамейку. Когда прочитала, облегчённо вздохнула и подумала, что он описал всё совершенно не так, как было в действительности. Зачем он всё это сочинил? На её лице отразилось недоумение, давно она не читала ничего подобного. И, несмотря на неправду, как всё-таки он живо описал её, у него имеется писательский дар. Юлия встала, свернула рукопись, всунула листы в карман синего плаща и пошла к сестре.