Любо, братцы, любо..

Любо, братцы, любо..



***



- Я ненавижу фашистов больше, чем ты, дед! - Разливаю водку по граненым стаканам.

Мы сидим в древней сараюшке, на краю, забытого Богом, поля. Лето, воздух плавится от жары. Меня одолевают слепни и мухи.

Деда, похоже, это совсем не трогает , впрочем, как и мои разговоры..



Он берёт стакан и будто не слышит, о чем я говорю.



Молча выпивает, не чокаясь. В тишине по-озорному позвякивают потускневшие медали на его груди.



Я хочу ещё что-то сказать про войну, про немецкую нацию, про весь мир, ненавидящий нас за то, что мы русские..



- Тихо! - Он поднимает руку, потом ложится на спину, закинув руки за голову, смотрит в голубое небо.



- Слышишь, как птицы поют? - спрашивает он спустя.



Я не слышу птиц. Меня переполняет ненависть к той войне, к немцам, к людям, зигующим и марширующим молодчикам, равнодушно оправдывающих бравых нацистов с выбритыми висками..



- Эх! - Говорит дед. - Хорошо-то как!

И зажимает травинку меж зубов.

Он так и лежит с закрытыми глазами, широко запрокинув руки за голову.

Он никак не хочет говорить о них..



Мысленно собираюсь. Его неприкаянный вид действует на меня умиротворяюще. Я рассматриваю его.

Черняво-кудрявый чуб залихватски торчит из-под выгоревшей пилотки, загорелое лицо с морщинками возле глаз, широкая грудь слегка поднимается на вздохе. Мой взгляд надолго останавливается на черных дырках на его застиранной добела гимнастерке.



- Дед! Страшно было умирать? -

В который раз спрашиваю его.



Он вдруг резко приподнимается, оперевшись на одну руку.



- Слушай! - Прерывает он ход моих тягостных мыслей.

Я не понимаю его. Не понимаю его призывов.



Он поворачивает голову и смотрит на меня, как Бог с неба.

С укоризной, как на нерадивое дитя.



- "Ой, любо, братцы, любо, братцы жить!" - неожиданно весело запевает, лихо притопнув ногой.

Потом поправляет гимнастерку

и идёт в поле, напевая «Любо».

Пшеница ему почти по пояс. Он нежно проводит по верхушкам колосков. Те, как детки, послушно подставляют свои зеленоватые колоски, расходясь волнами по полю.



- Посмотри! - Кричит он мне и обводит поле руками. - Видишь, сколько нас!



С моих глаз спадает пелена.

Огромное поле наполняется людьми. Сотнями, тысячами... Глаз не в силах охватить тьму народа.

Все они смотрят в мою сторону.

Хор в тысячи голосов затягивает, кажется, до самой Вселенной: «Любо, братцы, любо..»



- Я помню про тебя, дед! - пытаюсь докричаться до него, сквозь сонм голосов. - Я скучаю по тебе!



- Мы - русские! - Кричит он мне через всё поле. - За это не страшно умирать..



... Эх, любо, братцы, любо, братцы жить.. - доносится издалека. Его голос вливается в общий хор.



Я помню, дед..

Помню, что мы - русские.



Потом плачу, пытаясь повторить с тем же задором:



- Эх! Любо-о-о, братцы, любо-о-о, ..

Любо, братцы, жить..



Небеса развёртываются и на меня сходит Божья благодать.



Ненависть уходит. Сердце наполняется любовью, теплом и светом..


Морщась от яркого света , прикрыв глаза ладонью, гляжу в небо.



Оттуда на меня с любовью смотрит  Бог. Рядом с ним мой дед.
Он затягивает радостно-печальное:




- Эх,..Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить..



Через мгновение мой голос тоже вливается в неисчислимую реку голосов.



- Я всё понял, дед! - радуясь своему озарению и неожиданному счастью, кричу ему в небо..

..Любо, братцы, любо.. Любо, братцы, жить..



Р. Шарафисламов.