Одна любовь на две Вселенные

ПЕРВАЯ ВСЕЛЕННАЯ.

Часть I: Усадебные грёзы
**1.** 
Её звали Аглая — имя, словно выпавшее из романа Ричардсона, 
зачитанного до дыр в тиши девичьей комнаты на мансарде.  В усадьбе «Берёзовые Кручи» 
время текло тягуче, как мёд из опрокинутого кувшина: 
утро — вышивка, день — прогулка к пруду, вечер — робкие аккорды 
на пианино, которые будили  сов в старом парке. 

**2.** 
Он словно появился из  вихря пыли от кареты, что сломалась 
недалеко в усадьбу. Виктор Львович, сорокалетний вдовец 
с глазами цвета грозового неба и тростью, украшенной змеёй. 
Его смех — как звон разбитого хрусталя: ослепительный, опасный. 
Он говорил с ней о Байроне, цитируя наизусть целые страницы, 
а её пальцы дрожали, путая нитки на пяльцах. 

**3.** 
«Вы — ребёнок, — говорил он, поправляя галстук, — 
вам бы кукол шить, а не вздыхать о героях  Шиллера». 
Но ночью, когда луна стелилась по паркету, 
Аглая прокрадывалась в библиотеку, где пахло 
коньяком и табаком. Там, среди фолиантов, 
она находила его забытые письма — написанные не ей...
Тмя «Людмила» обжигало, как уголёк из камина. 

**4.** 
Однажды он застал её за чтением своей переписки. 
«Любопытство губит кошек», — усмехнулся, 
но не отнял листы. Вместо этого научил 
различать сорта вина: «Это — слеза ангела, 
а это — кровь дьявола». Его пальцы, холодные 
и точные, обводили край её ладони, будто 
карту неизведанной земли. 

**5.** 
Он уехал внезапно, как и приехал, оставив 
в книге «Страдания юного Вертера» засушенную розу 
и записку: «Не ищите меня там, где кончаются дороги». 
Аглая вышила эту фразу на платке, но в тот же вечер 
платок сгорел в камине — случайно, как всё, 
что связано с Виктором Львовичем. 

ВТОРАЯ ВСЕЛЕННАЯ

Искры во мгле
**1.** 
А в этой Вселенной её зовут Искра. В мире, где небо пронзено 
трубами паровых дирижаблей, а земля стонет 
под прессом заводов, она носит кожаную куртку 
и маску с фильтром, украшенным рубинами. 
Он в этом мире  — капитан «Грома», главарь банды 
электроанархистов, взрывающих паровые котлы, чтобы расчистить путь запрешенному прогрессу.
Его трость теперь — штык-молния, а глаза 
всё те же: грозовые, но с трещинами усталости. 

**2.** 
«Вы всё та же девочка, — смеётся он, чиня 
генератор, — только вместо платьев — динамит». 
Аглая не поправляет его. Она помнит, как в прошлой жизни 
он учил её различать вина, а теперь учит подключать 
электроды, чтобы оживить мертвый мотор. 
«Ток — это свобода», — говорит он, и она верит, 
как когда-то верила в его цитаты из Байрона. 

**3.** 
Их поймали на краже чертежей турбины. 
В камере с сырыми стенами он целует её впервые — 
не как мужчина девочку, а как соратник соратницу. 
«Прощай, Аглая», — шепчет, просовывая в её руку 
ключ-шпаргалку: тот самый, что когда-то открывал 
винный шкаф в «Берёзовых Кручах». 

**4.** 
Она бежит, а он остаётся, чтобы взорвать 
«Сердце Парового Колосса». Последнее, что она слышит — 
его голос в радиошуме: «Ищите меня там, где молния 
становится паром…». В кармане — обгоревший платок 
с вышитой когда-то фразой, теперь невидимой, 
как следы от слёз на щеках. 

**5.** 
Теперь она ведёт отряд «Искры» через руины 
металлических лесов. В её планшете — карта 
с пометкой: «Там, где дороги кончаются, начинается небо». 
А на шее — латунный ключик, что открывает 
не винный шкаф, а дверь в мир, где они смогут 
снова говорить о Байроне, не пряча дрожь в пальцах.