Трое в катафалке не считая невесты

Прежде всего хочу сказать, что я не пью. Вообще не пью. А то, что произошло вчера… это была вовсе и не пьянка. Это был мой решительный гражданский протест против политической нестабильности.

Кроме меня в протесте приняли участие Севка Лохматин и Голопетов. Вот у них был повод для выпивки. Голопетов как раз ушёл от жены, а Севка наоборот собирался свататься к Людке Колобухиной из соседнего села Сосновка. За этот ответственный шаг, за этот брачный пасадобль, конечно, надлежало предварительно употребить. Что мы и сделали.

Выпивали мы в гараже у Голопетова. Он важная фигура. У них с брательником частный бизнес, они похороны обслуживают. Но вчера похорон не предвиделось, поэтому Голопетов ушёл в штопор и устремился по течению вместе с нами.

Нарезав закусочку, мы бандыхнули за освобождение Голопетова от жены. Затем бандыхнули за грядущее сватовство Лохматина. В промежутках мы также бандыхали за другие общественные и нравственные ценности, которые попались под руку – в том числе за таймырские глубоководные скважины и процветание мозамбикских шиномонтажников.

Когда за всё перечисленное было бандыхнуто, лицо молодожёна Севки озарилось внутренним светом, а от выхлопа стали мутнеть лампочки под потолком. Поглядевшись в осколок зеркала, Лохматин сказал:

- Мужики, Людка меня заждалась! Накидала уже пять с половиной матерных СМС. Подозреваю, её дамское терпение на пределе. Голопетов, погнали в Сосновку?

Голопетов – водила-профессионал, он за рулём родился. Недаром люди вверяют ему на похоронах самое дорогое, что у них есть. Он не подведёт, будучи даже пьян в электросварочную дугу. И отказать Севке Голопетов не мог. Это было бы не по-компанейски.

- А я чо? – говорит. – Горючка есть, карета под парами. Залазьте и поехали, пока брательника дома нет.

Севка причесался пятернёй и сказал, что своим парадным появлением утрёт нос всем конкурентам, стоящим между ним и Людмилой.

- Бегал к ней до меня бобёр, – сказал Севка. – Весь в понтах и ча-ча-ча, на чёрной лаковой тачиле. Но и я не лыком шит. Твоя тачила, Голопетов, ничем не хуже. Даже выигрышнее по всем статьям, ибо внутри у неё есть скамейки и столик, и даже лежабельный плацдарм.

Тихо, тихо, друзья. Сегодня трезвым умом я осознаю, что рыдван Голопетова не вполне пригоден на роль свадебного лимузина. Да, фургон импортный, чёрный, блестящий – аж глаз слепит. Однако бортовая надпись «Ритуальные услуги – круглосуточно» смазывает впечатление и может вызвать нездоровое настроение у невесты и других сопутствующих лиц.

Впрочем, мы были уже на взводе, нам казалось, что лучше тачки на свете нет, тем более что другой тачки у нас действительно не было. На безрыбье, как известно, и коза – фотомодель.

Побросав в фургон себя, закуску и три пузыря, мы поехали в Сосновку. Пьяный Голопетов вёл машину идеально. Ехали небыстро. Да, небыстро ехали, хотя «бэхи» на трассе мы всё-таки обгоняли как дважды два. Любовь – она окрыляет и тянется к скорости, вот в чём фокус.

С музыкой у Голопетова было неважно. В фургоне включалась только одна разновидность музыки – что-то медленное и минорное. Этот похоронный репертуар шёл вразрез с нашим праздничным подъёмом.

Недолго думая, влюблённый Севка прицепил к динамикам мобилу и внёс в кладбищенский трек-лист свою лепту. Хит про рюмку водки на столе, грянувший из катафалка, заставлял встречных водителей прижаться к обочине и задуматься о вечном. А поскольку мы неслись по трассе под сотню, публика провожала ритуальный кортеж ошалелым взором. Всем было ясно, что мы спешим по серьёзному делу, а не хухры-мухры.

Сосновка – село спокойное. Очень спокойное… точнее, считалось таковым до вчерашнего дня. В неё мы въехали с помпой. Голопетов щёгольски затормозил перед домом Севкиной зазнобы. Ритуальная карета дрифтанула пару раз и остановилась носом в крапиву.

Из неё вывалился Лохматин. Поправляя сюртук, сказал «Мужики, я мухой!» и убежал сватать Людку. Командор Голопетов перелез ко мне назад и мы выпили. Потревоженные соседи зырили в окна на чёрную карету и обсуждали, что, видать, у Колобухиных кто-то помер.

Потом на горизонте нарисовался местный похоронщик Манаткин. Всех покойников в Сосновке он считает законной добычей и соперников на дух не выносит. Воткнув свою ритуалку рядом с нашей, Манаткин сказал:

- Эй, змеи, чего тут шакалите? Это мой район!

Увидев на улице вторую ритуальную машину, соседи в окнах решили, что в семье Колобухиных скоропостижно умерли все. Народ начал вылезать из дворов и пополз вдоль улицы с заранее приготовленными траурными минами. А Голопетов лаялся с Манаткиным, который пытался вытурить нас из сферы своего влияния.

Не знаю, чем бы кончилась эта пантомима, но из дома под ручку вышли Севка с Людкой. Гордо поведя рукой, Лохматин сказал:

- Людка, всё к твоим ногам, как я и обещал! Чёрный лаковый лимузин, романтический ужин и моё сердце – вот они, перед тобой!

Людмила Колобухина – девушка без комплексов, не зря Севка её любит. Она села в катафалк, а соседи перешепнулись:

- Дочь жива. Вон лыбится и в машину щемится. А кто у них тогда помер? Мамаша, что ли?

Опровергая эти версии, Людкина мать Полина Гавриловна вынырнула из огорода, повисла на заборе и стала крыть Севку последними словами. Отношение к Лохматину у неё предвзятое. Полина Гавриловна категорически против их любви с Людкой. Она уверена, что Севка ей не пара, что он курит, пьёт и неравнодушен к женскому полу. Это чистое заблуждение, Севка не таков. Он всего лишь курит, пьёт и неравнодушен к женскому полу. Ничего сверх того.

Похитив невесту, нам пришлось спасаться бегством. Голопетов ударил по газам и мы умчались, оставив соседей гадать, кто же всё-таки помер у Колобухиных. Похоронщик Манаткин семиэтажно выругался нам вслед и поехал в другую сторону. Посудачив вдоволь, соседи сошлись на том, что у местных ритуальных контор была командно-штабная тренировка. С тем и успокоились.

Дальнейшее я помню смутно ввиду разнообразия алкогольно-политической обстановки. Говорят, наш катафалк видели на озере, у винно-водочного магазина и в прилежащем леске. Было много музыки и танцев. Вырвавшись от строгой мамаши, Людка давала жизни и висела на шее у Севки как орден Святой Екатерины.

На стоянке у леска Севка намекнул нам, чтобы мы выметались из ритуальной кареты, поскольку он намерен совершить с Людмилой некий совместный ритуал. Взяв по пузырю, мы с Голопетовым оставили молодожёнов одних. Затем наши дороги разошлись. Отключившись от реальности, я выспался на какой-то скамейке и к шести утра был бодр и свеж, как птица Феникс.

У Севки с Людмилой вышло интереснее. В шесть утра через лесок чесала гражданка Михеева. Присутствие на полянке похоронной кареты Михееву очень удивило. Но ещё больше её удивило то, что карета тряслась и скрипела амортизаторами, и оттуда слышалось нетерпеливое женское:

- Ещё! Ещё! Ещё! А-а-а!

А мужской (Севкин) голос отвечал:

- Людка, не спеши! Я и так чуть не околел в этом гробу…

Здесь гражданке Михеевой приключилось плохо. Она ретировалась обратно в Сосновку, крестясь на ходу.

Командор Голопетов тоже отколол пасадобль. Побродив по селу в полном ауте, глубокой ночью он наткнулся на ритуальную машину Манаткина, припаркованную возле дома. Решив, что это его родной фургон, Голопетов влез на задний лежак, растянулся и уснул богатырским сном.

В шесть утра в машину сел Манаткин. Он был трезв и зол. Пока мы куролесили, накануне вечером он успел взять подряд на похороны – забрать из города скончавшегося мужичка и привезти в Сосновку.

Манаткин был уверен, что машина пуста. И с ним тоже приключилось плохо, когда сзади его обдало жутким запахом и над ухом раздалось:

- Муж-жики, вы чего меня тут дыбать оставили?