Ремзез. Первый сбой

АННОТАЦИЯ

Пациент с редким психическим отклонением, забытым в протоколах Новой Земли.
Человек, который видит слишком много.

Ремзез радуется жизни, танцует в отрыв — выжимает удовольствие из сухой души среди гравитационных лопастей танцплощадки на далекой космической станции полной чуждых ее духу тел.
Она видит мать в облачении света, в комнате где не должно быть никого, разговаривает с телевизионным роботом, а иногда просто режет пространство мыслями, в попытке обрести себя.

Ремзез была талантливой учёной. Была, и исчезла однажды, погруженная в вечный медикаментозный сон. Теперь Ремзез - неудавшийся эксперимент, сбойная попытка  призванная защитить человечество от коллективного психоза, от самого себя.
Ремзез — носитель фрагмента, который не поддаётся расшифровке.

Эта история — не рассказ, а отчёт по реальности, сорвавшейся с петель.
Реальности, в которой шизофрения — это не диагноз, а дар, форма сверхчувствительности.
Космос — не пространство, а отражение внутреннего сбоя, рвущегося наружу осклоками забытой судьбы.
Память — не инструмент, а преступление против принятых норм бытия.


...


Стробоскопические отблески на прозрачных панелях и танцующие до упада жители земель в экстазе, движущиеся в неясной цветовой палитре тела, гулкие волны звука поглощали сознание и мысли Ремзез, стоящей в эпицентре ревущей танцплощадки. Над и под ней, освещенные далекими прожекторами, сдвигались тяжелые лопасти выжимателей гравитации. Платформа клуба Ers вращалась в одну сторону с тяжелыми, полувыдуманными, зацикленными на себе взглядами участников представления.

Не только люди могли и понимали, как двигаться в ритме танца. Естественная, словно сердцебиение, яркотелая разнопланетянка, словно морская водоросль, подгоняемая волнами и лучами света, вертелась в центре зала, наполняя солонавтов жгучим желанием. То была ОНА, и взгляды, прикованные к ослепительному вихрю и всплеску неразумных мыслей, пламенем выжигали на серых, от адреналиновой смеси глазах землянки Ремзез картину жизни, которая мало совпадала с сухим, сформированным вечной серией протоколов, существованием младшего научного работника, по странному стечению обстоятельств отправленного в бессрочный отпуск в орбитальную психушку.

Ремзез замутило. Свет с танцпола еще раз ударил в глаза, и по невесомым лишь для полуобнаженной фигуры с обложки потекли слезы. Тонкая, светящаяся в полумраке нить схватила лицо танцовщицы и принялось тянуть на себя, пока вся плоть в скрипучей и неестественной массе своей не принялась отделяться от носящей на себе штамм позора. Уволена, да что там, ОТПРАВЛЕНА В ССЫЛКУ!

Фигура с обложки на стене округлилась и приняла форму матери Ремзез, нагая, в танцевальном прикиде времен До Отличия Старой Земли, однажды глубоко известная всем певица сморщила нос и внимательно посмотрела на лежащую в кровати неудачницу.

“Ты, только ты могла подумать о таком, а главное сотворить!”

Фигура танцовщицы нависла над просыпающейся Ремзез гулкой, могучей тенью. Татуированная кисть взлетела в воздух в порыве разрушить морок, но изваяние из перемешанного света и удушающей, осязаемой тьмы никуда не делось, а продолжило свой полет вокруг жертвы, будто ни в чем не бывало.

“А не кажется ли тебе, милая моя, что ты несколько переборщила с рвением? Правду сложно доказать, но еще сложнее переубедить тех отчаявшихся в своих путях в том, что их страдания не напрасны…”

“ОТВАЛИ!!!”

Ремзез рванулась с кровати, но поздно поняла, что она не у себя дома, на далекой Земле. Мягкие своды каюты космической станции упрямо давили на тело искусственной, “a la zero”, гравитацией, несколько непотребной для мозга и желудка людей. Что-то, ну конечно, употребленный прошлой ночью алкоголь, подпрыгнуло в желудке Ремзез, и по расправленной во все стороны каюте потекли, подсвеченные сиюминутным сиянием флуоресцентных ламп испражнения человеческого ума.

К удивлению Ремзез, акт неповиновения сработал. Старуха гоу-гоущица вновь нашла свое законное место на плакате, а в голове прояснилось. Ремзез снова упала на кровать, повторяя единственно точный пируэт вчерашней пьяной ночи. С трудом перевернувшись на бок она протянула руку за таблеточным диспенсером. Крошечная желтая таблетка растворилась на языке кислым привкусом гнилостной жвачки, которую все солонавты должны были есть в столовой космической станции “чтоб от разнопланетян не заразиться всякой”.

Семидесятимиллиметровый авто-доставляющийся список из лекарств и защитных примесей делал отношения работников станции и заключенных в ней узников простыми и понятными, но лишь до определенной степени, в особенности для Ремзез.

А дело было в том, что Ремзез обладала редкой болезнью, которую на Великой и Поющей Земле по какой-то причине не только не желали лечить, но напротив, игнорировали. В былые времена, от Отличия Старой Земли, доктора дали этому недугу имя - ШИЗОФРЕНИЯ.

Именно поэтому, а не почему другому Ремзез была уволена с важной должности, а после отправлена на ближайшем корабле подзвездного плавания на медицинско-оздоровительную орбитальную станцию Луч. Люди отчаянно не понимали Ремзез, а она их в ответ, зато Ремзез прекрасно чувствовала себя в компании разнопланетян.

Разнопланетяне представлались Ремзез не чем-то особенным, как в былые Времена Оботрения или тем, что было в порядке вещей. Она видела в них глубину, на которую не осмелился бы нырнуть ни один землянин, даже ученый. То было всепроникающее, всевидящее естество, в котором хватала воздух тонкими жабрами и изо всех сил тонула хрупкая, невесть за что цепляющаяся человеческая душа. Душа Коллективного Сознания.

Таблетки подействовали, и по всему телу Ремзез с головы до пят прокатилась радостно-тревожная волна. Разом взвизгнули старые раны, и вид комнаты изменился со сценического, на разумный, хирургически-холодный, полузеленый.

“Тот больничный запах, растворяющийся в сцене навечно уснувшего молчания и фигура старика в черном дождевике, у реки, пронзительно свистнувшего, разбившего осколки спокойной жизни своей дочери метким выстрелом из старого пистолета, все осталось позади меня…все ушло и сквозь затемненный тревогой разум пробились искристые лучи солнечного света, надежды, как когда-то дома в горах, среди холмов и пустынных, вымерших деревень, лишенных жизни и самобытности, протяженности сознания и цели…”

Письменный стол манил к себе Ремзез, словно оставленный без присмотра откровенно-белый, выделяющийся из плотной массы бесцветности вокруг, халат доктора, по странному стечению обстоятельств, тюремщика, вечного священника, готового по первому слову пациента-грешника выслушать очередную безликую проповедь, сравнимую с сотней таких же мелких лиц и безвещественных имен, каких не раз уже доводилось встречать в толстых, наполненных мрачным светом и гниением коридорах психиатрической лечебницы.

Ноги Ремзез чуть было не подкосились когда она увидела появившуюся, вернее выплывшую из ниоткуда мрачную громадину давным-давно отстоявшей свое, утопающей в налете старого времени космической станции за миллионы лет от дома, родной и теплой Земли. На прозрачной поверхности стола всплыло крошечное окошко, превратившееся в широкий лист-Сообщенник. По привычной команде из руки гостьи и вечной пленницы Станции раскинулась, расцветая, питаясь собственными корнями, сеть из далеких, подпространственных писем-воспоминаний, в котором каждому аккуратно было предоставлено свое особое место.

Ремзез разложила строчки писем по уголкам инструментария и принялась работать над своими воспоминаниями, единственным делом, от которого в горле не вставал удушающий ком, а тело наливалось протяжной, свинцовой тяжестью.

1. КЛОНЕССА

Ремзез до приобретения Нового Имени звалась Кло-Несса, кло-Несса, потому что, как и многие другие люди-призраки в умирающем городке на задворках цивилизации, в глубоком, окруженном лесом тихом городе, она была клонирована. Не с какой-то загадочной или важной целью, а потому, что так было удобнее. Однажды научившись клонировать и выращивать человеческую массу “быструю в пять раз”, люди настолько преисполнились гордостью за научный прогресс, что решили посеять на своей земле каждый свою точную копию, с глубокомысленной целью “засеять прорехи в человеческой истории новым, прогрессивным путем”.

Люди по майской своей глупости решили поменять свою судьбу и каково же было их удивление, когда природа, вместо согласия, представила на обозрение своим хозяевам свой молчаливый ответ, чванливый плевок в лицо, под названием Искаженное Сознание. Искаженные, или, как впоследствии назвали “Отвратительную Заразу Нового Тысячелетия” всевозможные ученые и “пАнкеры”, голоса общественного мнения, корректоры совести и чести далеких от истинного предназначения ума масс…

Искаженные, ярким пятном противоестественности и осязаемой неудачи шкворчали на сковородке-мировой тарелке человечества, гордо вставали поперек присущих людям обуз духа: гордыни, ленности, похоти и гнева. ОНИ, продукты озверевшего от недостатка ясности пути человечества, одним легким единовластным движением покончили с родившейся в глубокой древности тягой человека к самопознанию.

Искаженные, правильно-неправильно ли клонированные копии людей, сначала понемножку, а после сквозно, со всей присущей им сверхчеловеческой мощью, стали высасывать из людей сознание. Сперва Отвод Сознания воспринимался как нелепая, одноразовая ошибка, или миф, а после, когда Развоз приобрел всемирный размах, настоящие хранители сознания, настоящие люди, создавшие себе подобных в помощь и для развлечения, поняли, что пути назад нет, но было поздно.

Дело было то ли в особой, непонятной даже самым светлым умам человечества того времени, энергетической накопленности клонированных людей, то ли в один прекрасный день стало непонятно, кто на самом деле настоящий, клонированный человек, а кто его хозяин…

…

Ремзез помедлила, отвернулась от висящих в воздухе символов и встретилась глазами с хмурым Наблюдателем, которого она прозвала Телевизионным Человеком. Робот, призванный наблюдать за пациентами психиатрической лечебницы, мягко подошел к Хранительнице Слова и робко коснулся мягких, волнообразных слов, которые тут же превратились в пыль под ударом намагниченного электрического пальца.

“Нельзя вспоминать, кто ты есть, нельзя обращаться в прошлое, помни правила учреждения. Хочешь, повторим правила?”

Тусклые телевизионные глаза с острой рябью на горячих линзах машины отчего-то в первый раз по-настоящему взрастили в Ремзез неистовую ярость. Пациентка вскочила с левитационного, принявшего форму ее тела, кресла и толкнула неуклюжий кусок металла с мощью землянина, присущей только недавно получившим прописку на космической станции.

Слабость искусственной гравитации, призванная усилить расслабление пациентов, а также нужная, благодаря робко ходящим по станции слухам, для того, чтобы ослабить агрессивные припадки определенного рода “Гостей”, не смогла удержать хрупкого, мраморного на вид робота на железном полу.

Робот подпрыгнул и со всей силы ударился в стену, рассыпавшись по палате крошечными деталями. Голова Помощника Пациентов так и осталась висеть в воздухе, отделенная от могучего, но так быстро потерявшего величие тела. Ремзез тяжело дыша долго смотрела в медленно угасающие огоньки тупой, по-звериному услужливой, получеловеческой маски мертвой машины.

В комната вдруг пронзилась ярким лучом света. Океан космического пространства за окном замер, выключившись, словно прерванная, запечатанная в сыром масле забвения, телепрограмма. Обнажились убогие металлические стены, а вокруг запахло гнилостным запахом чего-то странно трупного, прижимистого и до слепоты едкого. Ремзез обнаружила себя без одежды, стоящей на слегка водянистой поверхности аквариума.

Неподалеку, в мощной монолитной стене, открылась дверь и два жуткого вида санитара в трехглазых шлемах, шипящих кислородными баллонами, двинулись сквозь пространство едкого газа вперед, на Ремзез. Один из санитаров легонько коснулся пояса, из которого выпрыгнул блестящи, острый скальпель.

С резким русско-шотландским акцентом, здоровенный мужик, крикнув что-то, опрокинул сопротивляющееся тело русалки, и скальпель, включившись, ожил. Тонкая, слегка ядовитая игла медленно вонзилась под грудь Ремзез, там, где в мягких слоях кожи прятались крошечные, едва заметные жабры. Почувствовав, что задыхается, пленница аквариума в заброшенном военном бункере времен Третьей Мировой Войны запела протяжную, холодящую душу Песнь Освобождения.


2. ДАРВИНИСТЫ

В городе Питлохри всегда было спокойно. Спокойно, потому что никогда не рушились под бурными волнами океана мировых событий твердые устои каменной стабильности, покрытой толстым слоем мха. Под сырыми сводами старых, как сама земля вокруг, церквей, в тени деревьев и ковра осенней листвы, рядом с озером, прячущимся от посторонних взглядов в переплетениях глубокого леса, обитала неприметная дверь.

Сквозь замаскированную камуфляжной лентой бойницу двери пристально глядели, ожидая незваных гостей две трубки с ядовитой смесью. К таинственному, хорошо охраняемому бункеру вела крошечная, отлично сделанная автомобильная дорога, которую на первый взгляд трудно было отличить от проселочной. Ежедневно ровно в десять часов вечера по дороге проезжал странный грузовик, похожий на машину для перевозки мусора и городской транспорт для очистки улиц. Из грузовика выходили рабочие в странных водолазных скафандрах. Таинственные фигуры доставали инструменты и старательно соскребали с дороги мерцающие в лунном свете ошметки рыбьей чешуи.

Слабо светящаяся чешуя уходила в толстые мешки с надписью БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ, а грузовик с рабочей массой живо заметал следы своего присутствия, старательно жужжа могучими щетками, превращающими свершившийся странный, слегка волшебный ритуал, в обыденное, сыроземельное, бесполезно-грязное ничто.

Джадриан Эхерсито мог безошибочно определить место, где прошла Рыбья Волна, и потому ему не нужен был навигатор, которым обычно пользовались служащие секретной лаборатории под строгим надзором Scottish Environment Protection Agency, сокращенно СЕПА. Старый, угрюмый, бензиновый мерседес с пуристической надставкой выдыхал из сосредоточенного сопла ароматный и безвредный для окружающей природы огонь.

Главный Инспектор По Безопасности, ГЛАВинПОБ, маститый ученый со странно молодыми для своего возраста, ребяческими чертами лица, смеющимся взглядом, но колкой, проницательной до боли в сердце душой, неспеша, слегка лениво крутил баранку, внимая всем своим естеством запах природы, который вел его по следу к дому, счастливому, фееричному, экстатическому состоянию единения с научной работой и единственно верным жизненным предназначением.

За окном проносились знакомые до тошноты пейзажи пустынных полей с редкими кирпичными домиками и длинные ряды заборов. Темное небо пестрило крошечными летательными аппаратами-фермерами, которые то спускались, то поднимались в едином ритме, заставляя скотину внизу проявлять себя, бежать в разные стороны пышных пастбищ.

Машина вкатилась в узкий переулок, пестрящий странного вида плакатами. Вырванные друг из друга цитаты потускневшей от времени бумаги втирались в сонные глаза ученого, заставляли ео моргать и царапать себе лицо по неосторожности. Чашка кофе взвилась с подстаканника. Крупные таблетки-модификаторы настроения, созданные по заказу и по собственному рецепту в лаборатории, нырнули в крепкий эспрессо.

На лобовое стекло упали первые капли вечного дождя. В тугой, инфракрасной атмосфере “иного зрения”, Джадриан Эхерсито медленно любовался увеличенной во сто крат магнитудой природного величия. В одном из окрашенных неоновым огнем домов зажегся свет и на крыльце, среди аккуратно сложенных мешков с мусором оказался, появился, сонный владелец местной пивнухи, Ресторана Измененного Сознания.

Похожий на добермана, остроносый, скуластый дед в пижаме который, как и все жители городка, все еще думал, что его старый приятель - это приезжий “с материка” университетский профессор Зоологии, что-то пробормотал на незнакомом, но понятном языке.

Две фигуры под дождем, обменявшись странным рукопожатием, исчезли так, будто встреча их была ничем иным, как туманным миражом среди утонувшего в горечи, безнадеге и собственной старости крошечного городка на краю Земли.

…

Получив от старика-трактирщика последнюю “полку” с человеческими образцами, Джадриан Эхерсито отправился к себе в офис. В крошечном закутке бывшей, странным образом исчезнувшей с глаз горожан газеты Mundane Matters, или ММ, за старым столом, среди мусора, гнилой еды и пыльного компьютера, известный всем секретным учреждениям Землт, но безымянный для мира дышащего кислородом, ученый, гений, блестящий скальпель на открытой ране научного прогресса, принялся строчить электронные письма в самое сердце секретной лаборатории неподалеку от города.

Добравшись до письма о Скрещивании, прорывной терапии в лечении Измененного Сознания, Джадриан Эхерсито аж подпрыгнул на стуле от удовольствия. Предвосхищая превосходство, которое он, весомая, но не тяжелая фигура на ритмично качающихся весах Учредителей подводной лаборатории Трайбека (и Ко), окажет на косное научное сообщество стариков, скрытых врагов, но, по странному стечению обстоятельств, и близких друзей из далекого, странного и слегка пугающего Советского Союза.

Рука пуэрториканца метнулась к крошечному пакетику с кровавой ампулой в защитной оболочке. Поперечная кинетическая перчатка аккуратно подняла образец лекарства в воздух, и свет зеленых букво-цифр от старого экрана по змеиному лентами обвился вокруг металлического ободка крошечного инъектора.

Кроваво-красная, свежая, самодельная татуировка дельфина перекреситла съежившееся азиатско-испанское лицо.

“A resposta est; pronta, senhores — e voc;s n;o ter;o como revidar um golpe assim…” [А хеспошта ишта пронта, сеньореш — и восейс нау тэрраун комо хэвидар ун голпи асим.
Ответ готов господа, и вам нечем будет отразить такой удар…”]

Пробормотал Великий Ученый себе под нос поджигая стопку бумаг на столе.

…

Когда полиция и пожарные добрались до горящего здания газеты ММ, было поздно. Лишь ошметки странной, флуоресцентной пыли, которые весьма озадачили детективов, напомнили городку Питлохри о том, что черная, густая и весьма кровавая тайна оставила буйный след на реке человеческих жизней.

А блестящий, в буквальном смысле, ученый рвал нежный двигатель машины на куски. В конце концов обезумев от странного металлического привкуса в носу, господин Эхерсито ударил по запрещенной кнопке выброса топлива, разрешенной только на международных дорогах. Наплевав на приставший к несущейся со скоростью света машине “полицейский котелок”, нарушитель скорости достал из бардачка короткоствольный дробовик и выстрелил в летающего робота. Мерседес взревел и сквозь мягкие движения колес проступили рваные, горькие на вкус, искрящиеся жгучим огнем выхлопные газы.

Джадриан Эхерсито несся к лаборатории на всех парах, с каждой секундой ему становилось все сложнее следить за дорогой, тяжелее дышать. Металлический привкус вышел из носа, переместившись в рот, на кожу. Тело покрылось вонючей “густоткой” странно выглядящего пота. В какой-то момент, растерявшись, ученый не справился с управлением и вынырнул из скоростной магистрали в кювет.

Медленно, но верно сквозь смятый каркас безопасности бывшего в употреблении двухдверного гоночного автомобиля без номеров проступили очертания обожженной человеческой…плоти. Плоть стонала, пузырилась масляными отложениями и за густой массой странной жижи лишь отдаленно просматривалось чье-то лицо. Ужас поднялся на ноги, взвыл и вместе с пелельной массой горящей автомашины сделал шаг вперед.

“Я был…на волоске от смерти…и вновь прозрел, вновь обольщенный демоном гордыни, проснуться захотел, оковы сна бросая в недра раскаленные, я, человеком стать желал, но оступился. Пусть будет каждому урок, тем, кто без зазренья совести играет с совестью и честью…”

Боль. Адская боль. Бывший человек, светило науки на глазах превращающийся в странное столкновение двух несовместимых в природе вещей. ЧЕЛОВЕКА И РЫБУ. Рыбочеловек или человекорыб шептал слова давно ушедшего корнями в детство стихотворения.

Охотники сразу же вышли на след. Незаметные, словно автоматические китобойные подводные суда у берегов, “метачеловеки” ловкие, серебристокожие роботы с винтовками наперевес постепенно окружали место аварии. Пустынная вечерняя дорога утопала в рассвете закатного солнца, а лес мягко шептал горящему в агонии во имя науки рыбочеловеку. УБЕЙ СЕБЯ.

Вместе с роботами откуда-то из леса прошмыгнули в картину хаоса коротконогие людишки. Все на один манер, манерные, в пальто и шапках а-ля Шерлок Холмс, кучные сотрудники лаборатории пели коллективную песнь, которая была непонятна человеческим ушам, но пресыщенному разуму подземных человеков предсмертная “Дельфинья Песнь”, казалась осязаемой тропой, маркером, меткой жизни.

ПРИРОДА, ВЕЧНО ДАЮЩАЯ, ДАЮЩАЯ ДАЖЕ В СМЕРТЬ. НЕТ ДРУГОГО ИНСТИНКТА У ПРИРОДЫ, КАК ПРОИЗВОДИТЬ И ДАВАТЬ, И В ЭТОМ ОТВЕТ ПРОБЛЕМЫ ИЗМЕНЕННОГО СОЗНАНИЯ, ПРОБЛЕМЫ, РЕШЕНИЕ КОТОРОЙ СКРЫТО В САМОМ СЕМЕНИ И НАЧАЛЕ КОНЕЧНОЙ ТОЧКИ.

Жир, капающий с тела бывшего ученого, превратившегося в двуногое, жабропластовое нечто, был удивительно горюч. Смешавшись с жидкостями из двигателя горящего автомобиля, он взвился языками пламени выше самого высокого дерева в близлежащем лесу. Взрыв, раздавшийся на трассе Питлохри-Граница 11, осветил ночное небо яркой вспышкой, увидевшейся всем, кто был способен разглядеть ее, кто обратил внимание, кто был рядом. Так Природа давала знать слипшимся в комок незнания людям, что Божественное Присутствие всегда рядом.

3. НАСЛЕДИЕ
   
Русский в военной форме снял маску, и пристегнутая наручниками к аквариумному языку Ремзез открыла глаза. В странной, наполненной ярким, казалось из ниоткуда появляющимся чистым светом хирургической комнаты, в среде из пробирок, странного вида бассейнов и гудящих машин, наполненная пузырьками пленница подземной лаборатории была полностью подготовлена к диссекции.

На мягкой, серебристой коже Искаженной, доктора в дурно пахнущих лекарствами перчатках чертили линии. Острым, холодным химическим карандашом.

“Не дергайся…”

Раздраженно пробормотал седой старик в огромных очках, когда Ремзез слегка повернула голову, чтобы рассмотреть странного вида окровавленную дрель, которую помощники докторов устанавливали рядом с ее головой. Внутри сверхсекретного подземного исследовательского комплекса имени Дятлова готовилась очередная операция. Операция по созданию гибрида человека и рыбы.

…

Доктор Вавилов, пухлощекий старикан в огромных очках, подключил к голове подопытной электроды и дал команду помощникам начинать. Огромные машины в ярко освещенном зале загудели, и Ремзез почувствовала, что летит вверх на огромной скорости. Ощущение гулко бьющегося сердца и бешеной скорости поглотило все вокруг, а затем погребенная под слоем проводов Ремзез увидела, как в белоснежном пространстве вокруг нее появляются странные символы.

Символы то ли из газа, то ли из муки, вращали огромными глазами, превращаясь в идущие по четко выверенной дороге изо льда смертоносные машины. РЕЖЬ. РУБИ. КРОМСАЙ ПЛОТЬ!

Толстокожие миражи из граненого стекла вонзались в тело Ремзез, оставляя на ее теле густые кружащиеся водоворотами в невесомости ручейки пузырящейся крови. Хирурги резали и рубили беззащитное тело, а Ремзез, сама того не зная, ломалась и ломала себя на тысячи осколков, каждый из которых незаметно осаживался в других аквариумных пространствах похожего на огромный пчелиный улей подводного купола под названием Трайбека.

Волна смерти была настолько могучей и тревожной, что даже далекие от подводной лаборатории в лесах крошечного шотладнского города на краю Земли животные бежали прочь от прОклятого, ОПАСНОГО места. Люди же ничего не замечали, пока не стали болеть, стареть и умирать за считанные секунды, а начиналось все с необычной и очень сильной головной боли.

Ученые доделали жестокий эксперимент и остатки тела Ремзез, будто выпотрошенная рыба, были оставлены на дне одного из внутренних аквариумов подводной лаборатории Трайбека, чтобы дать пищу новым участникам жестоких игрищ науки.

Сотрудники секретной лаборатории не учли лишь одну маленькую, незаметную для их детальных, микроскопически дотошных разумов деталь. Они думали о том, что после завершения эксперимента можно будет провести еще один, но не учли, и не могли предвидеть, что сознание подопытной после экзекуции превратится в один коллективный разум, который поглотит все.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…