A Hard Day s Night

Первого сентября 1969–го начался мой последний год учебы в школе, но так как летом все наши три старших к тому времени класса съездили в трудовой лагерь подшефного совхоза в Тарусе, и прожили там бок о бок в палатках на берегу реки целый месяц, то мы необыкновенно сдружились в этот последний решающий год. И практически уже не важно стало, кто там из «А», «Б» или «В» класса – все стали, как одна семья, чего раньше совсем не ощущалось, а теперь вот настало. Вы скажете – ну и что тут такого особенного? А вот и есть, оказалось! Раньше ведь как было: если парень с девчонкой вдруг дружбу завели, то только со «своими» - из «чужого» класса даже и думать не моги, там у них свои «свои». А теперь оказалось, что все это глупости и предрассудки – дружите с кем хотите, мы теперь все свои. Надо сказать, что как-то так получилось, что до этой миротворной пасторали наши три класса все-таки почему-то подразделялись по «сословному признаку» - да-да, не  смейтесь не я это придумал.   «А»-шники в основном были дети работников умственного труда: инженеров, ученых из разных НИИ и начальников средней руки, а так же дети учителей и районной администрации. Наш класс – «Б» - это дети тех же самых ИТР, но из закрытых НИИ («почтовых ящиков», как их тогда называли, военных и начальников более высокого ранга из разных ведомств,  так же несколько торговых работников (типа: «туваровед-завсклад - директор магазин» (Арк. Райкин), ну и дети рабочих, хоть их и немного было. Зато         «В»-шники у нас особняком – сплошь богемная элита и «высоколобая интеллигенция» оказались. У них куда ни плюнь, то папа – администратор Театра на Таганке, то мама – директор Оружейной Палаты Московского Кремля, то дедушка – академик, а папа сотрудник Внешторга (якобы), а на самом деле Лубянский кадр – ну вы понимаете. Соответственно и характер и замашки у деток разные, а тут вдруг: раз! – и Таруса всех в момент подравняла: нормальные все стали - наши, советские. И завязались на этом умиротворяющем фоне разные новые «перекрестные» дружбы из бывших разных классов. Вот только это изрядно, можно сказать, получилось. В нашем классе было 2 устоявшихся пары, у «а»-шников – целых пять! А у «в»-шников вообще понять нельзя было, кто и с кем – они все крученные какие-то были и толком между собой не «дружкались» парочками. Но теперь иные времена начались, и их тоже этот водоворот захлестнул. Первым «отметился» наш балагур и «штатный клоун» Олег Савин. Угораздило его с девчонкой из «В» замутить. Да и девка-то самая, что ни на есть лощеная ему досталась –  дочка администратора  «Таганки» – Наташка Гойер. А у Олега отец с матерью - «из рабочих и крестьян», а вот поди ж ты.                И все на эту парочку смотрели с каким-то затаенным чувством, типа: «а чего теперь будет-то?». Да ничего, нормально все. Почти. Просто, когда они целоваться в открытую стали, Наташкина мать пошла жаловаться завучу, типа - это так просто вам с рук не сойдет! И еще какие-то сволочи пустили слух, что Наташка, типа, беременна и будет делать аборт, ну это вообще – «тяжелую артиллерию» включили – тогда с этим строго было. В общем парочку развели, и все так у них закончилось. А нам впредь наука: не лезь не в свои сани!
          И все вернулось на круги своя: гулять стали снова только со «своими». Это – пожалуйста, сколько угодно - святое дело! Но девчонки после той истории все как-то зажались. Видимо, дома их как следует накрутили. Однако, через пару месяцев все как-то поулеглось и учителя поняли, что перегнули палку, да и родители тоже оттаяли, вроде. И снова как в прежние времена общешкольные вечера с танцами-шманцами начали планировать и совместные походы «выходного дня» и все такое прочее. Ну и учителя наши тоже в стороне не стоят: задания нам начали выдавать «на пару»: мальчик-девочка. По выбору преподавателя, правда. Вот так мне и еще одной нашей однокласснице из «новеньких» досталось вместе подготовить  учебный доклад по животрепещущей тогда теме: «Ленин – Партия – Комсомол!». Исполнить полагалось в виде плаката и статьи в школьную стенгазету. Но это бы ладно, идеология – чего уж там, но в пару мне определили классную Царевну–Несмеяну - Нинку Зелинскую. Наши девки, как это услышали, в голос взвыли: - Ни за что! А кто их слушать-то будет, завуч лично назначила и все - вперед и с песней! А я-то что, я – ничего: надо, так надо. А Нинка Зелинская довольна была,чес-слово! Девчонкам нашим язык показала и чтоб их еще позлить,  подхватила меня под руку и пошла, вихляя бедрами - делать доклад.
       Почему такая реакция была? Сейчас объясню. Нинка Зелинская  - отличница, умница и вообще «спортсменка-комсомолка», но... - не красавица. Так считалось тогда, и плюс еще себе на уме, потому что ни с кем дружбу не водит,  первая никогда голос не подает и в жизни класса практически не участвует. Живет себе по принципу: дом-школа-дом. Больше про нее толком ничего не известно. Папа у нее военный, мама – научный работник, сюда они переехали из Харькова в прошлом году, друзей у девушки здесь нет и чем она там еще занимается никто не знает. И на вечера с танцами наши школьные она тоже не ходит. Вот, практически и все про нее. Не густо, прямо скажем.
       Вышли мы с ней из школы, я говорю, куда двинем – в библиотеку? А она мне: да ну на фиг, пошли ко мне. Я сразу «историю» вспомнил и на всякий пожарный еще раз поинтересовался: вот прямо так и к тебе? А родители? А Нинка беспечно ладошкой махнула: они, говорит, только вечером будут, так что времени у нас предостаточно, идем! Ну это совсем другое дело, если такой расклад! И мы пошли.
       А уже весна вовсю – солнце, деревья зеленые, тепло – лепота! И Нинка в легком платьице и туфли у нее уже на каблуках оказались, и идет она летящей походкой, и выговор у нее быстрый со смягченными «г» и «ч» - как на Украине говорят похоже, и совсем-то она не «не красавица», а вовсе даже - наоборот, да еще и умница, к тому же – такие дела. Дом ее от школы через три улицы был, и мы пришли туда минут через двадцать пять… Нина мне на лестничной клетке портфель свой в руки сунула, сама ключи в нем стала искать, вытаскивая оттуда все подряд и мне в руки догружая, а я уж и так еле-еле все это барахло на весу удерживал, поэтому Нинка ко мне прижалась спереди, подставив под портфель коленку, а я ее, чтобы не свалиться, за талию к себе притянул, ставшую свободной, вдруг  рукой. Тут как раз дверь соседней квартиры открылась и из нее наш физрук Владимир Иваныч бодренькой походкой выкатился, насвистывая что-то и споткнулся практически об нас. – Ой, ребятки, вы чего тут, а? А мы ему: Здрасьте, Владимваныч! И юрк в открывшуюся дверь. Я там за дверью спиной ее подпирая, Нинке на ухо шепнул: - У него наверное очки на лоб полезли! И она прыснула и рассмеялась звонко, от души. А рук мы оказывается так и не разнимали.
      В комнате ее все скромно оказалось: кровать девичья узенькая, шкафчик из темной фанеры, рядом стол письменный, стул и большое мягкое кресло – вот и вся обстановка. Зато прямо за столом -  хорошее большое окно во двор, и все там зеленое и голубое – весна же!
      Расположились мы со всем учебным скарбом и начали стенгазету эту оформлять -  Нинка рисует и клеит, я пишу статью – мы с ней  пока шли все это заранее оговорили. Но вот дело уже сделано, можно и переключиться как-то. Нина в соседнюю комнату меня позвала, помоги мне, говорит, вот магнитофон - он тяжелый, тащи его в мою комнату, Битлов заведем. Я говорю: - конечно, поднял магнитофон и в комнату к ней отнес. Включили, а там сразу: "Кант бай май лав! - Любовь не купишь, нет!" Ну что ты будешь делать - Битлы же! И конечно мы вскочили и стали под эту мелодию отплясывать! А Нинка-то классно танцует оказывается, и извивается так, что любо-дорого! Еще и звук на всю катушку выкрутили: «Й-е-еЙе! Йе-ее!..».  Жжем! И так, наверное, минут сорок, пока кассета не кончилась. И запыхались оба, и не сговариваясь повалились в это широченное мягкое кресло. И так получилось, что - в обнимку.
       И никуда до самой темноты никто из нас уже не спешил, и переговорили обо всем на свете так, как будто знакомы были всю жизнь, но почему-то очень давно не виделись. И не отпускали переплетенных пальцев рук и смотрели друг на друга все время, ничуть не смущаясь, а потом снова завели музыку, но уже потихоньку и танцевали медленно, не зажигая света, и наши лица иногда соприкасались разгоряченными щеками, шелковистой прядью волос, мимолетно коснувшейся смеженных ресниц, и судя по всему, наши губы уже были готовы…  Да, точно – были полностью готовы, чтобы… Но тут, как раз в середине танца зазвонил телефон в прихожей и Нинка взяла трубку, и приложив палец к губам показала мне: - Отец! – поговорила с ним минутку, а потом положила трубку и поведала мне, что родители задерживаются сегодня где-то на час, будут позже. И мы  вернулись в комнату, снова включили маг, точно попав на начало "A Hard Day’s Night" – «Вечер трудного дня». И я опять танцую с этой загадочной девушкой в полной темноте среди летящих нам навстречу звуков, и ее легкая рука на моем плече чуть вздрагивает от странной щемящей близости, возникшей так внезапно. «Feeling you holding me tight, tight yeah…» - «Чувствую, как ты обнимаешь меня крепко-крепко». И что-то, в этот миг вдруг замкнуло в Небесных Пенатах, потому что на последних аккордах Нинка прижалась ко мне всем телом и не отпускала пока крутилась кассета, а вечно юные голоса Леннона и Маккартни все выводили свое: «You know I feel all right… дуэтом:  «Ты знаешь, я чувствую себя хорошо»…
          … Последний гитарный перебор, музыка стихла и только шорох магнитофонной ленты нарушал тишину, ставшую оглушительной. Нинкины пальцы дрогнули на моих плечах, отпуская… Но недаром же говорят, что «темнота – друг молодежи» - я наощупь перемотал кассету назад и музыка снова наполнила мир вокруг, растворяя звенящую пустоту, как чайная ложечка размешивает сахар в чашке чая, и мы еще обнимали друг друга в медленном танце этого «Вечера Трудного Дня». А когда музыка закончилась, я поцеловал ее. В губы. И тишина больше не была оглушительной. Для нас обоих.
   
            … «Feel all right. Feel all right…» - Чувствую так хорошо...

                *  *  *