Глава 2. Мастерство отца и тайны матери

Мой отец, Иоганн, был человеком, чья жизнь и ремесло казались неотделимы друг от друга. Его руки, покрытые мозолями, говорили о долгих годах труда, о тысяче досок, обработанных его топором, и о сотне домов, построенных на склонах наших холмов. В нашей деревне Иоганн был не просто плотником — он был хранителем того искусства, что передавалось от отца к сыну, от поколений, живших в мире с лесом и горой. И каждый удар его топора, словно ритм, соединял его с этой землёй.

Работая, он говорил мало, но каждое слово казалось значительным. «Дерево, Матиас, нужно уважать, — говорил он мне, когда я ещё только учился держать в руках нож. — Оно знает свою силу и свои пределы. Если ты не сможешь понять его, оно обманет тебя. А если поймёшь, оно поддастся тебе без борьбы». Мне казалось, что эти слова относились не только к дереву, но и к самому отцу. Его мастерство было не в силе ударов, а в том, как он чувствовал древесину, как будто между ними была какая-то невидимая связь.

Но не только отец был мастером в нашей семье. Моя мать, Элизабет, знала иные тайны — те, что заключались в травах, настойках и молитвах, которые она шептала над железным котлом. Говорили, что её знание перешло к ней от её отца, деревенского травника, чьё имя давно кануло в Лету. Но мать не любила говорить о своём прошлом. «Знание — как нож, — однажды сказала она мне. — Оно может быть полезным, но если не умеешь с ним обращаться, можешь порезаться».

Я часто смотрел, как она работает. Её движения были точными, как у отца, но в них была мягкость, которой я не видел ни в ком другом. Она сушила травы на деревянных перекладинах под крышей, их запах наполнял дом, смешиваясь с копотью и дымом от очага. Я запомнил эти запахи на всю жизнь. Они были одновременно горькими и сладкими, как сама жизнь в наших краях.

Но самым загадочным было то, что люди из деревни часто приходили к матери за помощью. Иногда это были простые просьбы: «Элизабет, дай что-нибудь от кашля» или «Элизабет, нужна мазь для раны». Но иногда они приходили ночью, шепча ей что-то на ухо. Я не знал, о чём шла речь, но мать всегда бралась за дело, и вскоре люди уходили с благодарностью.

Однажды я спросил её, почему люди так часто приходят к нам. Она лишь улыбнулась и ответила: «Потому что наша семья знает, как слушать — и людей, и землю. Не каждый может этому научиться». Тогда я ещё не понимал этих слов, но теперь знаю, что в них была истина. Мать умела видеть и чувствовать то, что ускользало от других. Её знание не было тайным, но его глубина пугала людей. Они называли её мудрой, но я знал, что многие боялись её, шептались, что её умение граничит с колдовством.

Вместе мои родители были как две стороны самой жизни: отец — прочный, основательный, мать — мягкая и гибкая, но с такой же внутренней силой. И я рос среди их труда и тайн, не зная, что однажды мне предстоит выбрать, по чьему пути идти.

В детстве же меня занимали более простые вопросы. Я часто ходил с отцом в лес и смотрел, как он выбирает дерево. «Смотри, Матиас, — говорил он, указывая на сосну, — это дерево — как старый человек. Оно много видело, но его сила уже на исходе. Его время пришло. Но ты никогда не тронешь молодое дерево без нужды. Оно, как ребёнок, должно вырасти и увидеть этот мир». Я кивал, не всегда понимая, но запоминая каждое слово.

Мать, в свою очередь, учила меня другому. «Помни, — говорила она, когда я приносил ей собранные травы, — каждая вещь в этом мире имеет свою цель. Даже сорняк может стать спасением, если знаешь, как его использовать. Никогда не выбрасывай того, что дано тебе землёй».

Эти уроки стали для меня основой того мира, в котором я жил. Но даже в те годы я чувствовал, что моё сердце ищет чего-то большего. Оно рвалось за пределы лесов и гор, за пределы деревни, которая казалась мне такой маленькой. Я ещё не знал, куда меня приведёт мой путь. Но точно чувствовал, что однажды мне придётся покинуть родительский дом.