Стежки памяти

В мастерской Большого театра, заваленной кожаными лоскутами и катушками ниток, царил особый порядок. Здесь пахло кожей, клеем и старым деревом – запах, однажды услышав который, навсегда оставляешь в памяти. Иван Сергеевич склонился над верстаком, осторожно подшивая подметку к изящной танцевальной туфельке. Его грубые и покрытые шрамами руки вот уже тридцать пять лет знали только мягкость кожи и тонкость нити. В работе мастера не было места неточностям – каждый стежок, каждый срез рассчитывались с деликатной точностью и необъяснимым трепетом. Если швы лягут хотя бы на миллиметр не так, как следует, если клей схватится чуть слабее – пара разлетится за два дня.
Два дня. Столько нужно, чтобы превратить изящный прыжок – в травму, а уверенность танцовщика – в страх перед каждым движением. Иван Сергеевич не понаслышке знал, что два дня могут полностью изменить жизнь.

Он смутно помнил, что произошло с ним пятьдесят лет назад – память удивительным образом умеет сгладить страшные картинки из прошлого. Война, гул самолетов, свист, потом – оглушительный удар. Дом вздрогнул, будто живой, и рухнул, засыпав маленького Ваню горячими обломками. Мать и сестра, которые только что стояли у печи, исчезли в облаке пыли и дыма. А шестилетний паренек чудом остался жив.
Ваня лежал на лавке в углу дома, где висела икона Божией Матери. Доска накрыла паренька, не повредив – будто невидимый ангел крылом защитил его от смерти. Так мальчик и пролежал два дня, от страха не в силах пошевелиться: без воды, без голоса, под обломками.
А на третий день пришла Анна Петровна – тогда еще просто незнакомая женщина в стеганой безрукавке, разгребала завалы в поисках выживших. Увидела торчащую из-под досок детскую руку – и вдруг услышала слабый стон.
– Живой! – закричала она кому-то, хватая обломки.
Ваня не помнил, как его вытаскивали, а вот лицо женщины навсегда врезалось в память: бледное, измученное; ее глаза излучали непоколебимую веру и решительность. Словно заклинание она повторяла всего два слова:
– Держись, сынок. Держись, сынок.
Икона, под которой его нашли, уцелела. Лик Богородицы был исцарапан, но глаза – все так же кротко смотрели вдаль. Анна Петровна аккуратно сняла икону со стены и обратилась к Ване:
– Это твоя защитница. Будем беречь теперь вас обоих.
Теперь, когда он шил туфли для артистов, его руки работали с той же тщательностью, с какой Анна Петровна когда-то разбирала завалы. Потому что он знал: два дня – это не просто срок. Это грань, на стыке которой все решается. И если можно было сделать так, чтобы чьи-то два дня даже на сцене прошли без страха – он делал. Словно возвращал долг уже в мирной жизни.
– Иван Сергеевич, балет «Жизель» на следующей неделе, – напомнила заведующая, заглядывая в мастерскую. – Три пары для солистки.
– Успею, – кивнул он, не отрываясь от работы.
Но в ящике под верстаком лежала еще одна пара – не для сцены. Маленькие, аккуратные, на низком каблучке, сшитые из темно-вишневой кожи. Он делал их по памяти, без мерки, но был уверен: размер тот самый.
***
В сорок третьем их было семеро: голодные мальчишки, подобранные ею в разоренной деревне. Анна Петровна, молодая учительница, сама едва держалась на ногах, но вела их сквозь войну, как капитан решительно ведет свой корабль сквозь шторм. А ведь ей было всего двадцать пять лет!
– Вы теперь мои сыновья, – сказала она тогда, разливая по мискам жидкую похлебку. – А в семье друг друга не бросают.
Иван, самый младший, помнил, как она отдавала им свой хлеб, как штопала их рваные вещи, как пела тихим голосом, чтобы они не боялись бомбежек. А еще – как у нее всегда болели ноги. Старые, стоптанные ботинки натирали ей пятки, но новых не было.
Потом пришла Победа. Юноши вскоре разъехались, а тех, кто был помладше Анна Петровна вырастила, как родных детей. Строитель, археолог, машинист, инженер, токарь, учитель и обувной мастер – они писали ей письма из разных уголков страны, навещали с семьями, ни на минуту не забывая о той, кто стала для них второй мамой.
***
Поезд шел медленно, стуча колесами, будто отсчитывая время: пять лет, пять лет, пять лет… Именно столько он не был у своей мамы Ани. На коленях у Ивана Сергеевича лежал сверток – те самые туфельки, завернутые в газету, которые он уже много раз на протяжении тридцати пяти лет создавал для нее.
Деревня встретила его покосившимися заборами и запахом свежего сена. Спустя пятьдесят лет здесь ничего не напоминало об ужасах Великой Отечественной войны. Дом Анны Петровны был все тот же – маленький, с голубыми ставнями.
Мужчина постучал в дверь и знакомый, чуть хрипловатый голос тут же отозвался:
– Войдите!
«Стежки памяти», изображение №2
Она сидела у окна, и прищурившись, что-то вязала. Седая. Худая. Но все с той же решимостью и верой в глазах.
– Мама, – сказал Иван, уже сам поседевший от возраста.
Анна Петровна подняла голову, и в ее глазах мелькнуло недоумение, а потом – свет.
– Ванюша?
Он опустился перед ней на колени, развернул сверток.
– Это вам. Чтобы ноги не болели. Простите, что так долго не приезжал…
Анна Петровна взяла туфельки, провела пальцами по гладкой коже, и вдруг ее плечи задрожали.
– Ты не забыл… – прошептала она.
– Все помню, – ответил он.
За окном шумели березы, пахло хлебом и летом. И казалось, что война, голод, разлука – все это было не с ними. Потому что самое важное – они вновь обрели друг друга…
***
Даже идеально сшитые балетные туфли живут недолгих четыре месяца. Четыре месяца па-де-де, фуэте, стремительных пробежек по сцене. Потом ткань протирается, подметка истаптывается, и в швах появляется предательский скрип. Поэтому перед гастролями артисты упаковывают не по одной паре, а по три-четыре. И никогда не выбрасывают старые. Потому что в каждой стоптанной туфельке – сотни часов репетиций, десятки спектаклей, капли пота и следы грима. В них – отпечатки ног, которые помнят каждое движение.
Память о войне стирается также медленно, как шелковая подкладка под пальцами танцовщицы – сначала исчезают оглушающие взрывы, потом притупляются самые страшные воспоминания. Но остаются следы – невидимые шрамы, которые ноют перед непогодой; неожиданные запахи, возвращающие в сороковые, и тихие щелчки рассохшейся иконы в углу мастерской Ивана Сергеевича, так похожие на стук метронома, отсчитывающего годы...