Далекие берега 13. Жизнь на чемоданах

13 Жизнь на чемоданах

Часть 1

Пахло варёной свёклой и чем-то ещё — неуловимым, тревожным, как будто в воздухе растворился запах чужого ожидания. В коммунальной кухне на третьем этаже дома на улице Дзержинского было тесно, как в консервной банке. Лена стояла у окна, прижимая к груди старую поношенную сумку, и смотрела во двор, где мальчишки гоняли мяч между ржавыми качелями.

– Мама, а что, если не дадут?

– Тсс. Не говори так. Всё будет хорошо.

Она не верила себе. За последние месяцы она разучилась верить словам, даже своим собственным… Слова стали опасными, как спички в руках ребёнка.

В соседней комнате, за тонкой фанерной перегородкой, муж Лёва возился с чемоданом. Чемодан был старый, с облезлыми уголками, пахнущий нафталином и прошлым. Лёва аккуратно складывал в него вещи: рубашки, свитера, семейные фотографии в конвертах, книги с вырванными титульными листами.

– Лёвка, ты опять?

– Я проверяю. Вдруг что-то лишнее. Или забыли.

– Всё равно ведь не всё возьмём. Половину выбросят на таможне.

– А вдруг повезёт?

Лена села на край кровати. Доски под ней поскрипывали. Она посмотрела на мужа: сутулый, седеющий, в очках, которые всё время сползали на нос. Когда-то он был весёлым, рассказывал анекдоты, играл на гитаре. Теперь он стал молчаливым, настороженным, будто ждал удара.

– Ты бы хоть поспал. Всё равно сегодня не придёт.

– А если придёт? Сегодня, завтра… Я уже месяц жду.

– Все ждут. У всех чемоданы под кроватью.

– У всех…

В коридоре хлопнула дверь. Это вернулась Софья Абрамовна, соседка. Она всегда возвращалась в одно и то же время с тяжёлой авоськой, в которой гремели банки. Лена слышала, как она ворчит на лестнице:

– Опять очередь за молоком, опять ничего не досталось… Всё для своих, всё по блату…

Дина подошла к матери и шепнула:

– Мама, а бабушка приедет?

– Не знаю, Диночка. Может быть. Если разрешат.

– А если не разрешат?

– Тогда мы поедем одни.

Дина замолчала. Она уже знала: если мама говорит «не знаю», значит, всё плохо.

Вечером Лёва сидел за столом и перебирал бумаги. Паспорт, справки, приглашение из Израиля, разрешение на выезд, письма. Всё аккуратно разложено, как на экзамене. Лена варила на кухне суп из куриных шеек — единственное, что удалось купить по талонам.

– Лёва, иди есть.

– Не хочу.

– Всё равно иди, остынет.

Он пришёл, сел напротив, долго молчал, потом спросил:

– Ты не боишься?

Лена пожала плечами:

– Боюсь. А что делать?

– Может, не надо было… Может, остаться?

– А что здесь? Здесь уже не жизнь. Здесь только ожидание.

– А там?

– Там… Там хотя бы надежда.

Дина ела молча, ковыряя ложкой суп. Потом вдруг спросила:

– А у нас там будет собака?

– Какая собака?

– Ну… Там, в Израиле. Я хочу собаку.

Лена улыбнулась:

– Если всё получится — будет.

– А если не получится?

– Тогда будем мечтать.

Вечером, когда в доме стихли голоса и только за стеной слышались шаги соседей, Лена долго не могла уснуть. Она смотрела в потолок, слушала, как Лёва ворочается на соседней кровати, и думала: сколько ещё ждать? Сколько ещё жить на чемоданах, не распаковывая ни вещей, ни надежд?

На следующий день пришёл участковый. Он громко постучал, как будто хотел выбить дверь.

– Открывайте! Проверка!

Лена вздрогнула, Лёвка побледнел. Дина спряталась за штору.

– Сейчас.

Участковый был молод, с короткой стрижкой и надменной улыбкой. Он вошёл, оглядел комнату, чемодан, бумаги на столе.

– Что это у вас?

– Собираемся.

– Куда?

– В гости.

– Ага… В гости… А сами письма пишете, разрешения ждёте. В Израиль собрались?

Лена молчала. Лёва тоже.

– Знаете, что я вам скажу? Не уедете вы. Никто вас не выпустит. Тут родились — тут и помрёте.

Он ушёл, хлопнув дверью. Лена долго стояла, прижав руку к груди.

– Мама, он плохой?

– Он… просто боится. Все здесь боятся.

Вечером пришла Софья Абрамовна.

– Леночка, опять милиция приходила?

– Приходила.

– Не бойся, милая. Всё будет. Вот увидишь.

– Спасибо, Софья Абрамовна.

– А вы не сдавайтесь. Не показывайте, что вам страшно. Они только этого и ждут.

Лена кивнула. Она уже не помнила, каково это — не бояться.

Дни тянулись медленно, как густой кисель. Лёва ходил на работу, где коллеги перестали с ним здороваться. Директор вызвал его к себе:

– Лев Моисеевич, вы теперь у нас… как бы это сказать… временный сотрудник. Так что в этом месяце без премии. И вообще — не задерживайтесь после работы.

Лёва молча кивнул. Он уже привык к этим намёкам. В магазине на него косо смотрели, в очереди перешёптывались за спиной. Дина в школе стала изгоем — с ней не играли, не звали на дни рождения.

Однажды вечером Лёвка вернулся домой раньше обычного. Он был бледен, его руки дрожали.

– Лена, меня сегодня вызвали в КГБ.

– За что?

– Просто так. Спросили, почему я уезжаю. Сказали: «Ты здесь вырос, здесь и оставайся». Я сказал, что хочу к родным. Они смеялись.

– Что делать будем?

– Ждать.

– А если не дадут?

– Тогда будем жить дальше. Как-нибудь.

Лена подошла к нему, обняла. Он дрожал как мальчик.

– Всё будет. Всё будет.

Вечером Дина спросила:

– Мама, а если мы не уедем, я всё равно смогу мечтать о собаке?

Лена улыбнулась сквозь слёзы:

– Конечно, можешь.



 

Часть 2

Декабрь в этом году выдался особенно тёмным. За окном висели тяжёлые сумерки, снег таял на тротуарах, и только редкие фонари бросали жёлтые пятна на мокрый асфальт. В квартире было сыро и холодно — батареи едва грели, а сквозняк гулял под дверью как призрак.

Лена сидела на кухне, закутавшись в старый платок, и перебирала письма. На столе лежали открытки от родственников из Израиля — выцветшие, с неразборчивыми штампами и аккуратным почерком. В каждом письме — осторожная радость, как будто и там, за морем, не до конца верят в своё счастье.


— Мама, — Дина вошла, зябко кутаясь в кофту, — а почему у нас так холодно?

— Потому что зима, Диночка.

— А у них там есть зима?

— Нет, там тепло.

— Я хочу туда.

Лена погладила дочь по голове, но ничего не сказала. Она сама хотела и тепла, и света, и просто покоя.

В прихожей хлопнула дверь. Лёвка вернулся с работы, усталый, с красными руками. Он молча снял пальто, поставил в угол авоську с хлебом и сел на табурет.

— Опять была очередь, — сказал он. — Час простоял за батоном.

— Ты не заболел? — спросила Лена.

— Нет, просто устал.

Он посмотрел на жену, потом на чемодан у стены. Чемодан стоял как упрёк, как напоминание, что их жизнь временна как вокзал.

— Лена, — тихо сказал Лёвка, — сегодня мне снова намекнули, что я здесь лишний.

— Кто?

— Васька из бухгалтерии. Говорит: «Чего ты ещё здесь сидишь? Всё равно уедешь, только место занимаешь».

Лена сжала губы.

— Пусть говорят.

— А мне всё равно больно.

Он замолчал, уткнувшись лицом в ладони. Лена подошла и положила руку ему на плечо.

— Потерпи. Осталось немного. Может, на днях придёт…

— А если нет?

— Не думай.

Вечером пришла Софья Абрамовна. Она принесла банку варенья и с порога зашептала:

— Леночка, у меня новости. Говорят, в этом месяце опять никого не выпустят. Квоты закончились.

— Кто говорит?

— Моя соседка, у неё племянник работает в ОВИРе. Говорит: «Ждите, может, в следующем году».

Лена села на стул. Сердце сжалось.

— Ещё год?

— Не знаю, милая. Может, меньше. Может, больше. Держитесь.

— Спасибо, Софья Абрамовна.

— Держитесь, Леночка. Главное — не показывайте виду.

Когда Софья Абрамовна ушла, Лена долго смотрела в окно. Во дворе горела одинокая лампочка, под ней стояли мальчишки, курили, смеялись. Жизнь шла своим чередом, только для них время остановилось.

Дина рисовала за столом. Она рисовала дом с пальмами, солнце и собаку на поводке. Лена посмотрела на рисунок и улыбнулась.

— Красиво.

— Это наш дом в Израиле, — сказала Дина.

— Откуда ты знаешь, какой он?

— Я придумала.

Лена погладила дочь по голове.

— Главное — мечтать.

Вечером Лёвка чинил старую розетку. Он всегда что-то чинил, когда нервничал.

— Лена, — позвал он, — а ты помнишь, как мы жили на даче?

— Помню.

— Там было хорошо. Тихо.

— А сейчас?

— Сейчас… как на вокзале. Всё время ждём поезда, который не приходит.

— Придёт, — сказала Лена, стараясь говорить уверенно.

— А если нет?

— Тогда будем ждать дальше.

Он замолчал, потом вдруг спросил:

— Ты не жалеешь?

— О чём?

— О том, что всё это затеяли.

Лена посмотрела на него долго, внимательно.

— Нет, Лёвочка. Я не жалею. Я просто устала.

— Я тоже.

В ту ночь Лена проснулась от шума. За стеной кто-то громко ругался, хлопала дверь. Она встала, подошла к окну. Во дворе стояла милицейская машина, у подъезда толпились люди.

— Мама, что там? — спросила Дина, проснувшись.

— Ничего, спи.

Но Лена знала: опять кого-то забрали. Может, за спекуляцию, а может, просто за то, что не так посмотрел.

Утром в квартире было тихо. Лёва ушёл на работу, Дина — в школу. Лена осталась одна. Она открыла чемодан, перебрала вещи. Всё казалось ненужным, чужим. Только фотографии были по-настоящему важны — память, которую не отнять.

Вдруг раздался звонок в дверь. Лена вздрогнула, сердце забилось.

— Кто там?

— Почта.

Она открыла. На пороге стояла женщина в серой форме, протянула конверт.

— Подпишите.

Лена расписалась и дрожащей рукой взяла письмо. На конверте был штамп ОВИРа. Она села на стул и долго смотрела на конверт, не решаясь его открыть.

Когда вернулся Лёва, она молча протянула ему письмо.

Он вскрыл конверт, прочитал. Лицо его стало серым.

— Что там? — спросила Лена.

— Отказ.

Она села рядом, взяла его за руку.

— За что?

— Не объясняют. Просто — отказ.

Они сидели молча. За окном шёл снег, медленно, как будто время остановилось.

Вечером пришла Софья Абрамовна.

— Ну что, Леночка?

— Отказ.

— Ох, милая… — Софья Абрамовна прижала Лену к себе. — Не сдавайтесь. Подайте ещё раз. Все так делают. Не сдавайтесь.

Лена кивнула. Она не знала, где взять силы.

Дина вечером спросила:

— Мама, а мы всё равно поедем?

— Конечно, — ответила Лена. — Мы будем пытаться.

— А собака?

— Будет и собака.

В ту ночь Лена долго не могла уснуть. Она думала о том, сколько ещё ждать. Сколько?



Часть 3

Январь начался с мороза и длинных очередей за хлебом. На улице люди стояли, кутаясь в шарфы, и молча переглядывались: у каждого были свои заботы, но лица у всех были одинаково усталыми. В квартире Лёвы и Лены стало ещё холоднее, окна покрылись ледяными узорами, а под подоконником скопились старые газеты, чтобы хоть как-то сдержать сквозняк.

Дина болела — кашляла по ночам, не могла уснуть, и Лена сидела рядом, гладила её по голове, шептала сказки, чтобы успокоить.

– Мама, почему мы не можем просто уехать?

– Потому что у нас здесь дом, Диночка. И потому что не всё зависит от нас.

– А если я буду хорошо себя вести, нас отпустят?

– Конечно. Всё будет.

Но Дина уже знала, что не всё зависит от хорошего поведения. Она слышала, как взрослые шепчутся на кухне, как Лёвка говорит, что надо снова подавать, как Лена вздыхает и долго смотрит в окно.

В школе Дину стали дразнить. Однажды она пришла домой с порванной тетрадкой и заплаканными глазами.

– Мама, они говорят, что мы предатели.

Лена прижала дочь к себе.

– Не слушай их. Они просто не понимают.

– А почему мы не такие, как все?

– Мы такие же, Диночка. Просто у нас другая мечта.

Лёва всё чаще задерживался на работе — не потому, что хотел, а потому, что не знал, куда себя деть. Дома его ждали тревога и чемодан, на работе — холодные взгляды и молчаливое презрение. Он стал меньше говорить, больше курить, иногда просто сидел на табуретке у окна и смотрел на улицу.

– Лёвка, ты должен подать документы ещё раз. Все так делают.

– А если опять откажут?

– Тогда подадим ещё раз.

– Я устал, Лена.

– Я тоже. Но у нас нет другого выхода.

Он кивнул. Потом вдруг спросил:

– Ты не боишься, что они вообще нас не выпустят? Никогда?

– Боюсь. Но если не пытаться – точно не выпустят.

В феврале Лёва снова пошёл в ОВИР. Очередь была длинная, в коридоре пахло мокрыми пальто и тревогой. Люди стояли, молчали, кто-то тихо плакал, кто-то спорил с чиновником за стеклом.

– Следующий!

Лёва вошёл. За столом сидел мужчина с уставшим лицом.

– Опять вы?

– Да.

– Заявление есть?

– Есть.

– Справки?

– Вот.

Мужчина вздохнул, взял бумаги, пролистал.

– Сколько раз уже подавали?

– Два.

– Ну, подавайте третий.

Лёва вышел из кабинета, чувствуя себя опустошённым. На улице он долго стоял, глядя на снежную кашу под ногами, потом медленно пошёл домой.

Дома Лена встретила его молча. Она уже всё поняла по его лицу.

– Подал?

– Подал.

– Молодец.

Они больше не говорили ни слова. Только вечером, когда Дина легла спать, Лёвка вдруг сказал:

– Я боюсь, что мы тут навсегда.

– Не говори так.

– А если правда?

– Тогда будем жить. Как-нибудь.

В марте пришло известие: соседям, семье Кац, дали разрешение. Они быстро собирались: чемоданы, прощальные визиты, слёзы на лестнице.

– Леночка, держитесь. Ваше время тоже придёт.

– Счастливого пути.

После их отъезда в квартире стало ещё тише. Чемодан у стены казался совсем чужим, как будто он принадлежал другой жизни.

Весна принесла не только капель и запах сырости, но и новую волну проверок. Однажды утром в дверь снова постучали.

– Открывайте! Проверка прописки!

Лена открыла. Вошли двое — мужчина в форме и женщина с блокнотом.

– Проживаете по месту регистрации?

– Да.

– Чем занимаетесь?

– Работаю.

– Почему не работает муж?

– Он работает.

– А дочь?

– В школе.

Они записали что-то в блокнот, оглядели чемодан, бумаги.

– Всё ясно. Ждите.

Когда они ушли, Лена села на кровать и заплакала.

– Мама, почему все к нам приходят?

– Потому что они боятся, что мы уедем.

– А почему они боятся?

– Потому что не хотят, чтобы кто-то был свободен.

В апреле пришло письмо. На этот раз конверт был тонким, с официальным штемпелем. Лена дрожащими руками вскрыла его.

– Лёва!

Он пришёл, взял письмо, прочитал. Потом сел на стул и закрыл лицо руками.

– Что?

Он молчал.

– Лёва, скажи!

– Разрешение. Нам дали разрешение.

Лена не сразу поверила. Она перечитала письмо несколько раз, а потом рассмеялась и заплакала одновременно.

В тот вечер они не могли уснуть. Всё казалось нереальным — как будто это случилось не с ними. Чемодан вдруг стал настоящим, нужным. Лёва доставал из шкафа вещи, Лена перебирала фотографии, Дина прыгала по комнате.

– Мама, мы теперь точно уедем?

– Да, Диночка. Теперь точно.

– А собака?

– И собака будет.

В следующие недели всё было как в тумане. Справки, очереди, прощания. На работе Лёва молча отдал ключи, в школе Дине устроили прощальный урок — кто-то плакал, кто-то шептал обидные слова, но Дина держалась.

В день отъезда Софья Абрамовна принесла пирог.

– Леночка, счастья вам. Пишите, не забывайте.

– Спасибо, Софья Абрамовна. Мы обязательно напишем.

Они вышли из квартиры, закрыли дверь. Чемодан был тяжёлым, но внутри было легко — как будто с плеч свалился камень.

На вокзале было шумно. Люди прощались, обнимались, кто-то плакал, кто-то улыбался. Лёня держал Дину за руку, Лена смотрела на платформу.

– Мама, а мы вернёмся?

– Не знаю, Диночка. Может быть.

– Я буду скучать.

– Я тоже.

Поезд тронулся. За окном мелькали знакомые улицы, дома, двор с качелями. Лена смотрела в окно и думала: всё, что было, осталось позади. Впереди — неизвестность, страх, надежда.

Но главное – впереди была свобода.