Тварь 3. Варя

...Ты помнишь? Я была у тебя в гостях и нечаянно пролила клюквенный морс на белое легкое платье, которое зачем-то надела, хотя стояла осень, и на улице без пальто было прохладно. Уединившись в ванной, я принялась оттирать подол, но быстро поняла, что затея не имеет смысла, и платье придется выкинуть. Либо отрезать вот так… Я задумчиво рассматривала в огромном зеркале свое отражение, поднимая подол платья все выше…

— Красивые ноги, — прозвучал вдруг сзади твой голос.

— Ой! — рассмеялась я. — Зачем так пугать?

— Извини…

— А за комплимент спасибо, — жеманно промурлыкала я.

Ноги у меня действительно хороши, как и все остальное.

— Что, не удалось отмыть?

Я грустно покачала головой.

— Руками не вышло, в общаге попробую в стиральной машине.

— Вряд ли общажные машины справятся, давай, в моей постираем. Кажется, она какой-то крутой марки и все-все отстирывает. И порошок у меня получше, чем ваши там…

Я была безумно рада шансу вернуть любимому платью товарный вид и скинула его, оставшись в одном нижнем белье и чулках.

— Где машинка? — Я обернулась туда, куда указала мне твоя рука, и наклонилась, чтобы закинуть платье в барабан.

А когда выпрямилась, то увидела в зеркале, что на тебе тоже уже нет одежды. Но твой взгляд не звал, а робко спрашивал; все зависело от меня, и я вдруг захотела этого. Сделала шаг назад и прижалась спиной к твоему горячему, чуть вздрагивающему телу. Твои руки легли мне на грудь, чуть сжали. Как это было странно и приятно! Я закрыла глаза, позволяя тебе целовать себя в шею и ниже... Взявшись за руки и не произнося ни слова, мы пошли в спальню и легли на кровать. Это был взрыв, сумасшествие… Потом мы лежали в обнимку, твои пальцы и губы безостановочно ласкали меня, а я думала, какой была глупышкой: искала чего-то, позволяла парням зажимать меня в углу и лезть под юбку, думая, что только так женщина и может идти по жизни — отданной в собственность мужчине. С тобой я поняла, что ошибалась. В моей жизни не было никого и ничего, что могло бы сравниться с тем, что даешь мне ты. Я полюбила тебя, действительно полюбила.

***

Зубы Матвея клацают о край чашки, из которой он пьет налитый мной чай. Я смотрю на брата и не понимаю произошедшей с ним перемены. Год назад он переехал в свою берлогу румяным крепышом, полным сил и надежд. Наркотики навредили ему, но не безвозвратно. Матвей поправился, казался адекватным, не страдал бессонницей и галлюцинациями. Но то, что он рассказывал нам с Игорем сейчас, ничем иным быть не могло.

— Матвей, ты сколько без сна? — спрашивает Игорь, внимательно наблюдающий за бывшим подопечным.

Матвей вздрагивает, затравленно смотрит на него и отвечает:

— До фига…

У него дрожат руки, лицо осунулось, под красными слезящимися глазами мешки такого размера, что недельный запас пищи можно сложить. Кстати, о еде.

— Ты давно ел? — мой вопрос заставляет Матвея глубоко задуматься.

Он плохо соображает, это очевидно. Бессонница или снова героин? Мы с Игорем тревожно переглядываемся. Кто из нас попросит Матвея закатать рукава не по погоде теплой толстовки?

— Вы мне не верите что ли? — доходит до брата. — Какого вы меня про еду и вот это все спрашиваете?! Я вам говорю, тут тварь ходит!

Матвей вскакивает, роняет чашку. Чай заливает светлый ламинат кухни, где мы пристроились на табуретках вокруг маленького обеденного стола. Коричневая лужа растекается и исчезает между плохо пригнанных кое-где дощечек. Матвей клал ламинат сам — опыта никакого, местами ошибался. Игорь подбирается, готовый схватить Матвея, если тот станет неуправляемым. В периоды ломки это было страшное зрелище — иногда меня пугало, какая сила требовалась, чтобы усмирить брата. Но Матвей вдруг сникает и плюхается обратно на табуретку. Свешивает голову мне на плечо. Я кладу ладонь ему на лоб, провожу по голове, ворошу короткий жесткий ежик ставших седыми волос и беспомощно смотрю на Игоря. Я не знаю, что делать. Слишком хорошо помню пройденные нашей семьей круги ада и отчаянно не хочу туда снова. Игорь просит выйти с ним в прихожую.

— Короче… — насупившись, говорит он. — Выглядит Матвей, конечно, не ахти, но это не последствия приема дозы — признаков нет. Он истощен, взвинчен, давно не спал, но не под кайфом и не в ломке.

— Ты слышал, что он несет?! — кричу я шепотом. — Это называется не под кайфом?!

— Жень, спокойно… А тень на полу? В спальне Матвея кто-то был!

— Да я уже не знаю ничего, — в смятении бурчу я. — Может, мне показалось!

Игорь недолго размышляет, потом говорит:

— Ты оставайся с ним, а я поезжу, повыясняю.

— Что выяснять собрался?

— Ну… В тусовку их наведаюсь…

— «Их»? Игорь, ты к нарикам один не сунешься!

— И сунусь, и ничего со мной не будет, — Игорь шутливо пихает меня в плечо. — Зато выясню, не снабжал ли кто Матвея дурью. Или не приложил ли руку к этим вот… театрализованным представлениям, — он указывает рукой на гостиную, где, по словам моего брата, все мракобесие и творилось.

Я обреченно киваю головой и провожаю Игоря, в который раз поражаясь его храбрости и самоотверженности. Мне было бы страшно в одиночку сунуться в ту клоаку, где обитали бывшие дружки Матвея, но и оставлять брата сейчас не хочется. Возвращаюсь на кухню. Матвей сидит и смотрит в одну точку.

— Игорь уехал, — говорю я. — Давай, поедим что ли? Что у тебя из пожрать?

Матвей ежится и поднимает на меня взгляд. Взгляд измученный и какой-то беспомощный.

— Женька, — чуть слышно говорит он. — Женька, я не вру… И не колюсь, вообще ничего такого… Это не глюки… Я ее взаправду видел!

Его глаза вылезают из орбит, когда он повторяет уже совсем шепотом:

— Я видел Варю!

Я вздрагиваю.

***

Мне легко давались многие предметы в школе, но душа лежала к биологии, физике и химии, а потому решено было идти в медицину. В те времена не было еще такой халявы, как ЕГЭ, и мне пришлось сдавать сначала выпускные экзамены в школе, потом вступительные в академию, а еще были месяцы адской подготовки на подготовительных курсах… Но мне удалось, и в первый день нового учебного года меня с полным правом можно было именовать будущим медиком. Жизнь, казалось, расстелила передо мной безоблачные перспективы: работа в лучшей клинике, громкое имя, слава, десятки блестяще проведенных операций — да, амбиций мне было не занимать, а специализацией должна была стать только хирургия, ничего другого не принималось. Путь к намеченной цели казался широким и гладким. И пусть в плане учебы он не был простым, но гранит медицинской науки сопротивлялся недолго и вскоре начал осыпаться под моим напором. Больше всего хвалили меня за ловкость и сноровку во всем, что касалось работы руками. Мне было очевидно, что направление выбрано верно, и в хирургии я буду на своем месте. Семья мной гордилась, на стене уже расчищалось место под будущие рамки с дипломами и грамотами, а мать втайне расспрашивала знакомых, что бы такое подарить будущему гению медицины по случаю окончания учебы и получения красного диплома…

А потом появилась Варя.

Мне было двадцать три, ей — восемнадцать. Она только что поступила на первый курс, и мы познакомились на самой первой ее студенческой дискотеке.

Как описать Варю? Юные девушки прекрасны уже одной своей свежестью, робкой прелестью недавно распустившегося бутона, но Варя… Варина красота описанию не поддавалась. Казалось, она вечна, и ее не возьмет ни время, ни потрясения, каких в жизни любого человека немало просто потому, что таков наш вид. Эта красота била из Вари столь мощным и ослепительным сиянием, что невозможно было представить себе, заклятие какой силы могло бы остановить этот поток.

Конечно же, за такую девушку шла беспощадная борьба, начавшаяся в ту секунду, когда ее изящная фигурка появилась на танцполе. За право быть рядом с ней соревновались виднейшие парни факультета, а выбрала она меня, предпочтя лучшим альфа-самцам вопреки здравому смыслу и всем законам природы.

Если чувства настоящие, то их не хочется проверять. Даже мысль такая в голову не приходит. У нас с Варей все было по-настоящему, а потому и близки мы стали почти сразу. Ее тело оказалось под стать лицу: округлые крепкие груди лежали в моих ладонях, словно было отлиты по их размеру, тонкая талия расширялась к бедрам именно там, где и хотели видеть этот изгиб мои глаза. Каким наслаждением было прижимать Варино тело к себе и чувствовать, как обвивают меня ее мягкие руки, как губы раскрываются навстречу моим несмелым поцелуям, а тело выгибается дугой и льнет ко мне в ответ на ласки. Моя собственная внешность казалось убогой в сравнении с ее сногсшибательной фактурой, но на мои расспросы о том, что же она нашла во мне, Варя отвечала одно и то же:

— Меня покорил твой ум. И еще твои руки…

Золотые руки факультета… И поверьте, эти руки творили подлинные чудеса не только в операционной: доказательством тому служили жаркие вздохи и стоны Вари в те минуты, когда мы убегали от всего мира в свою любовь…

Семья не приняла мой выбор. Против самой Вари родители ничего не имели, но наш союз казался им страшной ошибкой. Мать, стоя на коленях, умоляла одуматься, отец просто перестал со мной разговаривать. Другие родственники до некоторых пор ничего не знали, но шила в мешке не утаишь, и весть о распутной провинциалке, связь с которой уничтожит мою карьеру и репутацию, долетела и до них. Ни дня не проходило без звонка или сообщения от какой-нибудь тетки. Мы с Варей держались стойко. Ее собственные родители знали о нас, но реагировали совсем иначе, поддерживая и повторяя, что готовы приютить у себя в любой момент. Но уезжать из мегаполиса в крохотный городок с населением в десять тысяч человек и перспективой трудиться терапевтом в единственной поликлинике мне не хотелось. Каждый мой день был подобен кровопролитному сражению, и только ночи дарили покой в нежных объятиях Вари.

Меня поддерживал только брат. Матвей младше на пять лет, но мы всегда дружили и никогда не ссорились, как часто бывает в семьях между детьми с такой разницей в возрасте. Варю же он, будучи ее ровесником, отлично понимал и старался, как мог, поддерживать, особенно в те моменты, когда ей доставалось от нашей вездесущей матери. Мы жили с Варей в квартире, подаренной мне отцом на восемнадцатилетие, и мать, зная адрес и имея запасные ключи, частенько заявлялась якобы полить цветы, о которых мне заботу не доверяли. Если там находилась Варя, мать принималась выносить ей мозг, требуя оставить меня и подумать о собственной судьбе.

Однажды Варя призналась, что ей предлагали деньги, чтобы она уехала подальше. Возмущению моему не было предела, и в тот же вечер автомобиль мчал меня к родителям для решающего разговора. Варя осталась под присмотром Матвея. До сих пор помню, как двое самых близких мне людей глядели на меня в надежде, что я решу все проблемы. Но мне это не удалось. Разговор с родителями не принес никаких результатов, зато разозлил меня до трясучки. И руки, ловкие и умелые руки будущего блестящего хирурга не смогли удержать руль мощного внедорожника. Огромный кузов автомобиля вылетел на обочину и рухнул с возвышенности, по которой пролегала трасса, придавив меня всем своим весом. Последними воспоминаниями о прошлой жизни и поныне являются треск ломающихся костей и дикая боль в кистях рук.