Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -35

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -35


          Прочитав письмо, Шахян бросил его в печь. Затем он быстро подошел к столу и выдвинул один из ящиков. Там было тысяча и несколько сотен рублей. Из этой суммы тысячу рублей он получил накануне от управляющего своим имением, который продал рухнувшее здание. Он взял отложенную им тысячу рублей, положил их в конверт, который положил в корман и тут же отправился к Базеняну.
Базеняна не было в отеле.
Шахян вернулся домой с намерением вечером снова пойти к своему другу. Но и в тот ранний вечер он его так и не застал. Пожертвование, которую ему хотелось принести, внушала Шахяну искреннее нетерпение. В тот вечер он снова пошёл. Было еще довольно рано. От швейцара отеля он узнал, что Базенян на этот раз был в номере. Швейцар добавил, что он «не один», но Шахян не послушался и быстро поднялся наверх. Он схватился за щеколду двери комнаты Базеняна и толкнул ее. Дверь была закрыта. Он постучал.
"Кто там?" - Послышался голос Базеняна.
- Это я.
— Левон?
- Да, это я.
- Сейчас.
На мгновение Шахяну показалось, что он слышит изнутри какие-то шорохи, затем скрипнул стол или стул, и ему показалось, что кто-то босиком пробежал из одного конца комнаты в другой.
Дверь открылась. На пороге появился Базенян, со снявшим пальто и жилетом. Его раненая рука не была на повязке.
Шахян вошёл. Его сердце колотилось от быстрого подъема по лестнице и осознания того, что скоро он осчастливит своего друга.
"Ты один?" — тихо спросил он, затаив дыхание и оглядывая комнату.
- Я один. Извини, что встречаю тебя в таком виде. Я как раз собирался спать.
Шахян просто посмотрел на лицо своего друга.
- Так рано?
— Что поделаешь, дорогой? Я так устал. Я сегодня натерпелся, как собака... Извини, ты сегодня приходил дважды, меня не было дома.
— Да, я... Я получил твое письмо... Напрасно ты перенес столько беспокойства... Пожалуйста, прими это от меня...

И Шахян, взяв конверт с грудного кармана, протянул его Базеняну. Он старался сохранять максимальное спокойствие и показывать, что выполняет совершенно простую работу.
Базенян машинально взял конверт и минуту молча и раздраженно смотрел на Шахяна.
"Что это?" - спросил он.
— Это... те деньги, которые... они потребовали от тебя.
- Какие деньги?
— О которых ты сегодня написал?
Базенян чуть не вспрыгнул от радости.
— Левон... Погоди... Я не знаю, право, что сказать... Ты делаешь такое доброе, такое честное дело, что... нет, я не хочу об этом говорить, это лишнее, ты и сам чувствуешь, чего стоит это пожертвование... Если бы ты хоть на минуту представил, какие оскорбления я претерпел, как меня унижали... Подозрения со всех сторон, двуличная ирония со всех сторон... Но, что всего страшнее, полное отсутствие благородных чувств... Будто дело касается моих личных интересов, будто это дело не для их, не для всеобщего блага... Будто я негодяй, какой-то, подлец, который вышел на сцену с маской на лице, чтобы обманывать людей... Вот-вот им придется сказать мне это прямо в лицо. Это ужасно. Нужно быть камнем, бессердечным камнем, чтобы все это видеть и выносить. За время своей деятельности я пришел к убеждению, Левон, что во всем армянском народе, за малейшим исключением, не хватает одного, такой страшной злости души, той возрождающей силы, которая потрясает всю сущность человека с самого начала, зажигает, вдохновляет его на святое дело. Везде узкая личная ограниченность, мышиная трусость в революционной работе, полная гибель гражданских чувств, корыстная торговля пожертвованиями, умирают за копейку, и даже когда дают, то кажется, что отрезают себе плоть. Разве можно не отчаиваться в таких условиях... Особенно в Тифлисе, в этом выродившимся, денационализированном Тифлисе... Сказать по правде, Левон, я написал тебе это письмо, но очень об этом пожалел. Я думал, кто знает, может быть, ты подумаешь, что это игра с моей стороны, что я хочу еще раз выжать из тебя деньги...
Шахян сделал очень тревожное движение и посмотрел на него с искренним упреком.

Базенян заметил это и быстро взял ее за руку.
«Пожалуйста, Левон, прости меня», — взмолился он, растроганный.            - Горький опыт жизни сделал меня таким пессимистом, что я, видишь ли, позволяю себе усомниться даже в чистоте твоего честного сердца... О, мой дорогой друг, как я тебе благодарен...
И Базенян крепко сжал руку Шахяна. Шахян едва успел отпустить его руку. Он был настолько сбит с толку и потерян, что не услышал, как в этот момент раздался какой-то шорох, по-видимому, женский, и не увидел, как слегка сдвинулись стенки шкафа в углу комнаты. Он машинально пожелал Базеняну спокойной ночи, сказал, что устал, не хочет его беспокоить, вышел, прошел по длинному коридору и стал спускаться по низким ступенькам лестницы мелкими, быстрыми шагами. Швейцар с почтительной готовностью поспешил открыть ему дверь. Шахян остановился, вынул из кармана пальто серебряную монету, положил в руку швейцара, не глядя на него, как бы стыдясь того, что он дает ему деньги, и поспешил на улицу. Голова у него закружилась от осознания принесенной им жертвы, от признания и благодарности Базеняна. Он шел быстро и уверенно и не думал об этом, он только чувствовал, что он чрезвычайно счастлив. Это было то возвышенное, гордое счастье, которое облагораживает душу и разум, которое человек испытывает сам собой, когда совершает доброе дело.

«Парон Шахян... Парон Шахян», — услышал он позади себя.
Шахян остановился и быстро обернулся. В ярком свете магазинов он увидел Марутяна и Еву, идущих за ним. Звал Марутян. Шахян поспешил к ним.
«Вы просто прошли мимо нас и не поздоровались. Не обиделись ли Вы ненароком на нас», — заметил Марутян, смеясь.
Шахян пожал руки отцу и дочери с улыбкой.
Его лицо сияло духовной радостью. Встреча с Евой в тот момент была для него настоящим счастьем.
«Извините, я не заметил», — ответил он на замечание Марутяна, и он действительно их не заметил.
Остановившись на мгновение, все трое продолжили свой путь вместе.
«Это, простительно», — сказал Марутян, — «ведь Вы же торопились, наверное, чтобы поскорее укрыться от этого холода?».
- Видите, какой здесь восхитительный холод? Но как приятно с такой осторожностью ступать по мерзлой земле. Если вы меня спросите, то у зимы тоже есть свои поэтические прелести. Например, посмотрите на небо: в какую весеннюю ночь синева неба бывает такой чёткой, такой чистой, как сейчас? Когда Вы ещё увидите, чтобы звезды были такими большими и яркими, как сегодня вечером...
Марутян отвел взгляд от неба, посмотрел на Шахяна и рассмеялся.
«Представляю, как Вы в душе смеетесь надо мной», — воскликнул он.
— Наоборот, я завидую Вашей прогулке.
Марутян взял его за руку.
«Так-то так, мой юный друг, Вы мне еще во многом можете завидовать... Одна только дочь моя, не знаю, право, с чего такая перемена, не воодушевляется и не разговаривает. Скажи, пожалуйста, разве можно в такую чудесную ночь ходить молча и безмолвно, когда мы, дочь моя и я, уже целый час гуляем по свежему воздуху, и, кроме нескольких отрывистых слов, я ничего больше из ее уст не слышал? Она думает, обдумывает какие-то глубокие мысли, но о чем, разве что только всевышний знает.
И Марутян с насмешливым выражением лица посмотрел через плечо в лицо девушки, словно хотел спровоцировать ее рассердиться и заговорить.
Но Ева, казалось, не слушала, что говорит ее отец.

Заложив руки в муфту, то спотыкаясь вперед, то запрокидываясь назад, она шла рядом с отцом и машинально поглядывала на съёжившихся от холода прохожих. Какая-то сдержанная тревога была заметна и в его походке, и во взгляде. Иногда она устремляла свой тревожный взгляд на Шахяна, как будто желая что-то спросить, но тот ничего не говорил и снова то опережал отца, то отставал от него.
«Я хочу спросить Вас кое, о чем, парон Шахян», — сказал Марутян, отбросив шутливую манеру.
- Куда делся этот Ваш парон Базенян?
Ева шагнула вперед и нетерпеливо посмотрела в глаза Шахяна.
Шахян посмотрел на неё сбоку и почувствовал, как его радостное настроение внезапно изменилось.
«Базенян?» - переспросил он, едва сдерживая вспыхнувшую в нем вдруг наплыв ревности.
- Базенян? ... Только что, я был с ним.
- Да? Чего это он не появляется больше у нас? Около месяца назад он был у нас дома на ужине. Я обещал пожертвовать немного денег на это дело, но с тех пор он так и не появился, не знаю почему.
«Причина?», — подумал Шахян и снова взглянул на лицо Евы. Боже мой, какой раздражающий, неподдельный интерес выражало это прекрасное лицо?...
«Он получил письмо», — сказал он, стараясь вести себя как можно более равнодушно.
- В котором было написано, что с двумя его друзьями случилось несчастье, и необходимы деньги для них. Возможно, в спешке он не успел навестить вас.
- Это удивительно. Я же говорю, я обещал ему деньги, так что, думаю, он должен был сначала обратиться ко мне, если бы у него была такая потребность.
Шахян вспомнил ответ Базеняна на его письмо, в котором тот писал, что, чтобы держаться подальше от Евы, он решил с того дня полностью порвать отношения с Марутянами, и ему стало ясно, почему Базенян не обратился к Марутяну за деньгами. Он был удивлен решимостью Базеняна и почувствовал, как наплыв ревности, вспыхнувший было в нем мгновением раньше, исчез.
«Подождите. Когда Вы получили это письмо, в котором они пишут о несчастье его друзей, на что требовались деньги?» - спросил Марутян.
- Сегодня.
- Сегодня… Значит, думаю, что он приедет к нам хотя бы завтра.
- Я так не думаю.
- Почему?
«Потому что... у него уже есть эти деньги»- Шахян хотел было добавить: «Я их отдал», - но из скромности промолчал и добавил – «и он скоро уедет».
«Да-а?» — воскликнул Марутян и вдруг остановился.
- О, вот это Вы сказали плохую вещь. Я боюсь, возможно он может уехать, не встретившись с нами. А? Что Вы думаете?
 
«Я не знаю... но это вполне возможно», — нерешительно сказал Шахян, и хотя он не смотрел на Еву, но чувствовал, как она пожирает его глазами. «Нет сомнения, она любит его», — подумал он с каким-то тупым отчаянием.
Марутян внезапно подошел к освещенным витринам ближайшего магазина, достал часы и посмотрел.
— Сейчас 8 1/2 часов. Может нам стоит пойти к нему прямо сейчас? А, Ева?
Ева посмотрела на отца. Шахян увидел, что её глаза горят странной решимостью.
«Пойдем», — сказала девушка твердым голосом.
- Отлично. Пойдем. А Вы, господин Шахян, пойдете с нами?
 «Вы зря пойдете», — сказал Шахян.
 — Он сейчас, наверное, уже спит.
- Что Вы говорите, так рано?
— Да, когда я уходил, он уже собирался спать. Он сказал, что очень устал.

"Жаль!" - Марутян отчаянно махнул рукой.
- И всё же, мне интересно, почему же он к нам не приходил. Вы не знаете, парон Шахян, в чем дело? Мы давно не получали писем от сына. В последний раз, когда Базенян был у нас на ужине, он сказал, что собирается ехать в те края. Мы думали послать сыну письмо через него и хотим попросить его, не дай Бог, если с ним что-то случится, дать нам информацию. А Вы говорите, что он скоро уедет и вряд ли придет к нам. Как же мы теперь его увидим?
«Зайди к нему завтра утром, что такого» - сказала Ева.
- Дело в том, что у меня нет времени завтра утром. О, как было бы здорово, если бы мы пошли сейчас. Подождите, Вы знаете, как мы это сделаем? Парон Шахян, а Вы увидите его завтра?
- Я не знаю, правда...
— Нет, Вы должны его увидеть. Умоляю Вас, парон Шахян. И передайте ему, чтобы он обязательно встретился с нами перед отъездом. Обещаете?

Хотя Шахян обещал это сделать, но он был полон решимости никогда больше не встречаться с Базеняном. Как ни был он с самого начала убежден и считал весьма естественным, что верность Базеняна своему обещанию, то есть его постоянный уход от Евы, не ослабит любви Евы к нему, а, напротив, придаст этой любви большую силу, тем не менее в это время он тайно, робко лелеял надежду, что, может быть, Ева, если не скоро, то со временем совершенно забудет Базеняна, и тогда он, Шахян, если осмелится просить ее руки, может быть, и не откажет. Но теперь, увидев лихорадочное состояние Евы, он сразу же потерял эту надежду. Впервые он почувствовал, что поставил себя в очень ложное, даже бесчестное положение между Евой и Базеняном. И если полчаса назад он считал, что, отдавая Базеняну тысячу рублей, он приносит пожертвование от чистого сердца ради очень доброго дела, то теперь он без тени сожаления в глубине души чувствовал, что эта жертва была на самом деле чем-то вроде награды только за то, что Базенян отдал его Еве. Эта мысль так тяготила его, что ему казалось, будто он совершил в высшей степени безнравственный поступок, за который все, особенно Ева, должны были бы с отвращением отвернуться от него...
У Шахяна больше не хватило смелости оставаться с Марутяном и его дочерью. Он воспользовался первой же возможностью и остановился, чтобы отделиться от них.
- То есть Вы обещаете, что обязательно увидите его завтра и скажете ему, чтобы он обязательно встретился с нами перед отъездом?

"Да?" — спросила Ева, глядя на него таким отчаянным, умоляющим взглядом, что доброе сердце Шахяна сжалось от неуёмной жалости.
На этот раз Шахян дал слово твердо, чувствуя, что он был непременно обязан рассказать Базеняну об отцовско-дочерней просьбе, не потому, что это было важно для них, а потому, что это было необходимо ему, потому что он чувствовал, что, только восстановив вновь начавшиеся и прерванные из-за него сердечные отношения между Евой и Базеняном, он смог бы смыть со своей совести отвратительную грязь, которая грозила навсегда тяготить его совесть от осознания истинного мотива передачи Базеняну тысячи рублей...