Точка опоры

— Здравствуйте, Алла Романовна! — Оля, прячась за спину Виктора, улыбнулась.

— А, Оля, добрый вечер. А что ты не дома? Так поздно уже… Виктор, у тебя же завтра экзамены…

Женщина строго посмотрела на сына.

— Ничего, мама, я готов. Чай будешь?

— Да, Алла Романовна! Давайте с нами чай пить, я торт принесла, «Прагу», как вы любите.

Оля кивнула и хотела уже бежать на кухню, ставить чайник.

— Дорогая, я не люблю «Прагу», и всё, что я сейчас хочу, это тишины и покоя. Это, я надеюсь, понятно?

Девушка растерянно кивнула.

— Вить, я пойду, наверное. Действительно, уже поздно… — шепнула она парню.

Виктор пожал плечами и кивнул.

— Я провожу, — он снял с вешалки Олину куртку и помог одеться. — Мам, я быстро. Может, купить что нужно?

— Нет, ничего, сынок. Знаешь, я так устала, сумки бы разобрать… Поможешь? А Оля сама дойдет, а?

— И правда, я сама! Ты не беспокойся! — Оля покраснела и, выхватив из рук Вити свою сумку, юркнула на лестницу. — Пока!

— До завтра, мышонок! — парень хотел еще раз поймать ее взгляд, подмигнуть, мол, не расстраивайся, но Алла уже сунула ему в руки авоськи с продуктами и подтолкнула к кухне…

…Оля была не то, чтобы не та невестка, какую бы хотела видеть рядом с собой Алла Романовна, но… Она просто не хотела видеть никого рядом с собой и Витькой. Особенно остро она поняла это, когда встретила сына с этой девчонкой на улице. Они обнимались и хихикали, держались за руки, а потом Витя поцеловал подружку, они снова засмеялись и побежали вперед. Аллу ребята не заметили, а вот она запомнила то щемящее чувство потери, которое тогда нахлынуло вдруг, захватило ее целиком, заставив даже задохнуться от удивления.

Витьку она растила сама, одна. Муж умер, когда Виктору было пять, второй раз Алла замуж уже не вышла, хотя были и предложения, и увлечения. Но никто толком не мог подружиться с ее сыном, мужчины всё пытались переделать его под свои стандарты, Витя упирался, ссорился с материными ухажерами, и в итоге они все исчезали.

Алла Романовна решила, что одной даже лучше. Она сама себе хозяйка, сама решает, как жить дальше, не нужно ни с кем договариваться. И этот мир благополучно существовал до тех пор, пока Витя не вырос и не стал увлекаться девчонками.

Алла умом понимала, что этого не избежать, мальчик у нее видный, умный, да и кровь молодая требует, но сердце не принимало, страдало по сыну. Ведь выбирал он всё каких–то «недалеких», смазливых вертихвосток. Те пробирались в Аллину квартиру, сидели в ее кресле, хозяйничали на кухне и перекладывали книги на журнальном столике в гостиной. Виктор стал пропадать где–то все выходные, Алла ездила на дачу одна, сидела вечерами в квартире одна, одна гуляла, ходила в магазин…

— Витя, я всё понимаю, Ольга красивая девочка, но она еще слишком молодая, ей нужно выучиться, встать на ноги, а уж потом… — Алла смотрела, как сын аккуратно укладывает продукты в холодильник. — Понимаешь, эти ранние отношения ни к чему хорошему не приведут, только дров наломаете, и всё!

— Брось, мама! Как будто ты в молодости только и делала, что сидела дома и училась. Так можно и с ума сойти! Оля мне нравится, и знаешь, если всё будет хорошо, я на ней женюсь.

Виктор сказал это так просто, буднично, как будто говорил о планах на выходные, что Алла даже растерялась.

А парень уже все решил. Витя не из тех, кто подвержен душевным метаниям, сомнениям и раздумьям. Он тонко и четко ощущал, его это человек, или нет. Как будто смотрел на точку, что поставили на белом листе. Точка этого понимания не двоилась, не прыгала туда–сюда, она либо была, либо нет. Ольга стала для молодого человека точкой четкой, с ровными контурами. Тут сомнений не было вообще – она его половинка.

— В твоем возрасте, Витенька, я училась и работала, у меня не было времени на глупости. Я спала по три часа в сутки, приползала домой и падала в кровать, забывая поесть, а потом вскакивала и бежала в институт. Я…

Алла хотела еще рассказать о своей тяжелой студенческой жизни, но Виктор только поморщился.

—Ой, ма, не продолжай. Я с детства уже усвоил, что тебе было крайне тяжело, что ты из последних сил, всё на своем горбу, не смыкая глаз и забывая поесть. Я помню и ценю это, конечно, но при чем тут я? Что мне теперь, отказаться от жизни из–за твоего прошлого? А Олю тебе придется полюбить. Я всё сказал.

Алла Романовна испуганно смотрела на сына, а тот, захлопнув холодильник, бросил пустую авоську на стол, почти уже ушел с кухни, потом вернулся, поцеловал мать в щеку, пожелав спокойной ночи, и скрылся за дверью свой комнаты.

Надо же… А ведь Витькин отец, Николай, тоже так говорил – уверенно, резко, как будто припечатывал, точно знал, что прав и сомнений не допускал… И сыну это передалось… От осознания похожести Вити на отца стало так грустно, защемило сердце, Алла часто задышала, вынула из сумки таблетку, положила под язык. Сердце стало часто болеть, надо бы в поликлинику сходить…

… — Оля! Оля, ты? — придя к себе в комнату, парень лег на кровать и, поставив на живот телефонный аппарат, набрал номер подружки.

— Извините, но Оли нет дома, — ответил ему строгий мужской голос. — Витя, не пришла она еще, попозже позвони.

— Не пришла? Так уже… Ладно, перезвоню, спасибо, Игорь Петрович.

Отец девушки усмехнулся и повесил трубку.

— Кто звонил, Игоряша? — Олина мать, Женя, стояла рядом, напряженно глядя на мужа.

— Виктор. Олю спрашивал. Странно, она ж у него, вроде, была…

— Да кто их разберет, эту молодежь! Сегодня один, завтра другой… Может, поругались? Придет, расскажет.

— Не расскажет. Ты, что, Олю не знаешь? Всё молчком, как воды в рот наберет и сидит. Ничего не понятно у неё… Эх, ладно, пойдем, новости, что ли, посмотрим!

Женя кивнула…

…Оля тихо зашла в прихожую, быстро сняла куртку и прошмыгнула в свою комнату. Хотелось кричать и биться головой о стену, выть… Но она молчала, тихо глотала слезы и молчала. Было больно, стыдно и противно. Она ненавидела саму себя, тех парней, что повстречались ей в парке, свою беспомощность и стыдливость. Она даже побоялась закричать, позвать на помощь… И в милицию она тоже не пойдет! Сказать о том, что с ней сделали, было невозможно. Молчать и забыть…

Девушка, выждав, пока родители лягут спать, заперлась в ванной и долго стояла под душем. Горячая, до клубящегося пара под потолком вода как будто стягивала ее в кокон, заливалась в глаза, уши, не давала вздохнуть. Оле стало плохо, затошнило. Она тут же переключила душ на холодную. Тело мигом покрылось мурашками, затряслось, застучали зубы, на зеркале выступили капли испарины.

Ольга провела рукой по запотевшей поверхности и уставилась на свое отражение. Внешне она почти не изменилась. Разве что взгляд стал каким–то затравленным, а так – всё та же Оля, румянец, вон, даже на щеках…

А как же теперь Витя? Как ему сказать? Нет! Говорить такое нельзя, он же сразу её бросит! Она теперь, как писали в книгах, «падшая», распутная. А если узнает еще и его мать, то станет вообще невыносимо!

Ольга забралась под одеяло, укрылась с головой и долго лежала так. Спать не хотелось, адреналин все еще бежал по жилам, заставляя сердце гулко стучать в ушах и отдавать пульсирующей точкой где–то в горле. Потом стало душно, паника накрыла очередной волной, Оля откинула одеяло и села, глядя в темноту. Она всё решила…

… — Оля, Олюшка моя! Да что такое? — Виктор, догнав подружку на улице и схватив ее за руку, остановился. — Ты прямо неуловимая! Звоню, тебя всё нет, встречаю у института, говорят, ты уже ушла. Оля, что происходит?!

— А, это ты… Ничего, просто дел много. Сессия, сам понимаешь.

— Да… Прости, милая, ты совсем уставшая, может, пройдемся? А это тебе!

Витя протянул девчонке букет ромашек.

Она хотела, было, взять подарок, но отдернула руку.

— Да не до тебя сейчас, как ты не понимаешь?! Сам не учишься, и мне мешаешь! Отстань, Витя! Вон, мама твоя идет, тебя ищет. И мне пора!

Виктор обернулся, увидел, как по тротуару к нему спешит Алла Романовна, скривился, а когда обернулся, Оли рядом уже не было. Она прыгнула в автобус и теперь, сжавшись в комок, молчала, закусив губу и прижимая к себе сумку…

— Витя? Что ты тут делаешь? Ой, цветы! — женщина улыбнулась. — Это мне? Витенька, мне так давно не дарили букетов… Ромашки… Прелесть!

Алла не любила ромашки. Они казались ей слишком простыми, деревенскими, что ли. Такие и дарить стыдно. Но сыну простительно, вот заработает, купит ей розы.

— А, да, это тебе. Извини, мам, я пойду, дела.

Витя не мог сейчас слушать материнский лепет о погоде и очереди в магазине, о том, как сегодня плохо ходят автобусы и о чем–то еще пустом, а потому жутко раздражающем.

— Да как же дела, родной! Ты сумку мне помоги до дома донести!

Она сунула парню в руки авоську и кивнула.

— Мам, куда опять столько продуктов?! Мы вдвоем живем, а ты как на стадо целое запасаешься! — раздраженно буркнул Витя.

Сколько он себя помнил, мать всегда таскала сумищи с продуктами домой. Почти каждый день стояла в очередях, что–то покупала, «доставала», рыскала по магазинам и потом хвасталась перед Витькой, как ловко отхватила последний батон колбасы или банку килек в томате.

— Не ворчи, сынок! Время такое, хочется получше питаться… — оправдывалась улыбающаяся Алла. — Ну, пойдем, вон, наш автобус!

Она подтолкнула сына вперед и пошла рядом, держа его под руку…

… — Оля, нам нужно поговорить! Нам обязательно нужно всё обсудить! — Виктор перегородил девушке дорогу. — Объяснись, я хочу понять!

Ольга, устало поглядев на Витю, пожала плечами.

— А что тут объяснять? Вить… Ну, не нравишься ты мне больше, понимаешь?

Оля отвела глаза, вздохнула.

— У тебя есть кто–то другой? — тихо просил Виктор.

Оля помолчала, потом, усмехнувшись, ответила:

— Ну вроде того. Всё еще неопределенно, но ты, Витя, ты исчезни из моей жизни, пожалуйста. Ну, надоел, правда! И не звони ты мне больше, тошно слушать твое дыхание в рубке! Разошлись и разошлись, прими как данность, живи дальше. Понятно?!

Она как будто равнодушно посмотрела на него.

— Исчезнуть? Вот так взять и исчезнуть? Оля, но я же люблю тебя! Я хочу, чтобы мы были вместе, я…

Он схватил ее за плечи, стал трясти, а она, вырвавшись, вдруг резко развернулась и, уже не сдерживая слез, прошептала:

— Исчезни, умри, пропади, только не дотрагивайся до меня больше, слышишь?! Всё! Я сказала, что всё!

Витя чувствовал, что всё неправильно, что ее губы говорят то, чего не хочет сердце, что глаза шепчут совсем другое.

— Ты врешь, — прошептал он. — Ну, давай поговорим!

— Отстань. Я ненавижу тебя. Тебя и твою мать. Иди, вон, она, легка на помине! Беги, а у меня свои дела. Пропади ты пропадом!

Оля развернулась и быстро зашагала по тротуару. Витя хотел ее окликнуть, но в ушах всё еще звенели ее слова: «Исчезни, пропади…»

— Витенька! Витя, как хорошо, что я тебя встретила! Пойдем домой, я таких пирожных купила! Витя! Куда же ты, Витя?! — Алла Романовна, держа на вытянутой руке коробку с угощением, растерянно смотрела вслед сыну, а тот, толкая прохожих, шел вперед, потом нырнул в метро и исчез в толпе…





Он не помнил, как катался по кольцевой битых три часа, где напился и как оказался у своей квартиры без денег и куртки. Болела спина, под глазом краснела ссадина, видимо, была драка. Но зато не так ныло сердце, оно сжалось где–то там, внутри, в точку, едва пульсируя и еле–еле перегоняя кровь, ноги и руки стонали от нехватки кислорода, мышцы сводила судорога, но зато душа молчала…

… Алла Романовна узнала, что сын подал документы в военкомат, вечером, накануне его отъезда.

— Что ты сделал? — тихо переспросила она, ища рукой стул. — Я не поняла, милый, ты скажи еще раз.

— Я уезжаю, мама.

— Куда? А сессия? На практику что ли?

— Нет, мама. Чуть дальше. Чечня.

Алла Романовна затряслась, в глазах потемнело, ноги ватными обрубками согнулись в коленях и опустили грузно тело на сидение стула.

— Витя, ты в своем уме? — наконец спросила она. — Мальчик мой, да как же?! Ты же умненький, ты на красный диплом идешь, ты защитишься, на работу устроишься, а там и кандидатом, глядишь, и… А армия, сынок… Это же… Другие пусть…

— Я еду. Завтра отправка. Я уже собрался, провожать не надо. Ну, мама! — он встал перед матерью на колени, потом, вздохнув, обнял её, положив свою голову на ее руки. Те, холодные, дрожащие, легли на его стриженую голову.— Мама! Так надо, я должен, понимаешь? Мне так лучше, вернусь, доучусь, всё будет хорошо!

— Витя… Витя… — едва шептала она. — Витенька…

А потом разрыдалась, громко, не сдерживаясь, вытирая нос рукавом блузки и размазывая тушь по щекам.

— За что ты так?.. За что?!..

… Вечером он звонил Ольге домой, просил передать, что уезжает, может, она захочет проводить. Родители сказали, что Оля гостит у подруги, приедет только через три дня, номера подружки они не знают…

— Витя! Вот хорошо, что ты позвонил! — вырвала трубку из рук мужа мать Оли. — Что с ней происходит, Витя? Она как будто в воду опущенная, бледная, вздыхает всё… Вы поссорились? Куда ты уезжаешь?! Я ничего не понимаю, Витенька, очень волнуюсь, а она не разговаривает со мной практически, отмахивается. Что мне сделать, Витя?

— Я не знаю, Евгения Федоровна… Она гонит и меня тоже. Вернусь, разберемся…

Он попрощался и повесил трубку…

… — Ну, Панкратова, тут уж как пошло, так пошло. Ничего не могу сделать, хорошо хоть, жива осталась! Чего ревешь?! Ну чего ты ревешь? Стыдно?

Ольга едва заметно кивнула.

— А раньше нужно было стыд–то вспоминать! Сначала расфуфыренные ходите перед парнями, хвостами крутите, а как клюнет петух–то, так плачете. Ну, полно! Полно, я тебе говорю, мож, и наладится всё. Поспи, завтра с утра выпишем. Домой есть кому проводить?

Оля, бледная, с синюшными губами, посмотрела на врача, отрицательно покачала головой.

— Сама доберусь. Я у подруги побуду пока.

— Смотри, девка! Не прыгай там! Родителям не сказала, что ли?

Оля снова покачала головой.

— Ну и глупо. Мать – она твоя мать! Она, если даже сначала бы побуянила, потом простила.

— За что?! За что простила? В чем я виновата?! Вы… Вы ничего не знаете…

Елена Петровна прищурилась, потом, вдруг сев на кровать и взяв девчонку за руку, посерьезнела:

— Так тебя… Тебя…

— Я шла домой в тот вечер, поздно уже было. Витя не стал меня провожать, его мама не пустила, — Оля усмехнулась. — Их было двое… Темно, я лиц не запомнила, никому не сказала. И вы, Елена Петровна, вы не рассказывайте, хорошо?! Прошу вас!

— Оля, да ты что! Надо идти и заявлять! Надо, чтобы их наказали!

Женщина вскочила.

— Знаешь, что! У меня сын в угрозыске работает. Надо, чтобы он с тобой поговорил! Они же, эти отморозки, тебе всю жизнь исковеркали! Деток не будет, какая уж тут семья!.. Девочка моя, ну, не плачь! Ну, что же теперь…

— Я никому ничего не буду рассказывать! — прошептала Оля и отвернулась.

… Он ждал ее рядом с крыльцом приёмного отделения. Оля лежала в больнице «по знакомству», по «наводке» подружки, поэтому никаких официальных бумаг у нее не было, да и вышла она не как обычные выздоравливающие, а так, окольными путями.

— Панкратова? Панкратова Оля? Это же вы? Меня зовут Кирилл, Елена Петровна вам про меня рассказывала. Я ее сын. Может, поговорим? Давайте, я отвезу вас домой.

Оля спустилась со ступенек, облокотилась на перила и замерла, переводя дыхание. Перед ней стоял мужчина, молодой, подтянутый, даже симпатичный. И рыжий. Совершенно – от волос на голове до ресниц, обрамляющих зелено–карие глаза. Широкие плечи, длинные, мощные ноги, сильные, мускулистые руки – парень был красив настоящей, мужской красотой, первобытной, но обрамленной в рамку светского костюма.

— Елена Петровна? Нет. Не говорила. Не трогайте меня и оставьте в покое!

Ольга, как могла быстро, прошла мимо мужчины, но тот отставать не собирался.

— Извините, Оля, но вы поступаете глупо! Вы покрываете тех, кто в следующий раз может надругаться над другой девчонкой, над женщинами. Это животные, которые не станут останавливаться, пока их не засадят в тюрьму! Это, в конце концов, ваш гражданский долг!

— Долг? Да? А вы думаете, я вот так сяду к вам в машину, всё расскажу? Подробности нужны? Бросьте, вы все равно никого не поймаете, только меня унизите!

— Вы зря сомневаетесь во мне. Я поймаю. Оля, ну, хоть подвезти вас можно? Вы едва на ногах держитесь!

— Нет.

 
ЗЮЗИНСКИЕ ИСТОРИИ