Из дневника А. Т. Громышевского МПС

Добраться до Медвежьего Угла — это как если бы кто-то сказал: «Сходи туда, не знаю куда». Серьёзно. Если бы не князь — я бы и не поехал в эту глухомань, будь она трижды исследованной. Ну, начну с самого начала.
Я как бы не просился на приём. Сидел себе спокойно, бед не знал — если не считать будущих академиков. Те, строго говоря, соображают как мухи в сиропе. Слова из них не вытянешь, зато как речь зайдёт о том, чтобы увильнуть от экспедиции — сразу и находчивость, и энергия появляются. Галдят хуже староморских чаек.

Ладно, к приёму.

Читал я как раз лекцию. Что-то про вымершую животину. Огромную, судя по костям. Наши предки, как водится, не нашли ничего умнее, чем наделить её божественными функциями. Якобы боги на ней разъезжали, с её помощью пахали землю, а ещё чудеса всякие творили. А как иначе? Таких громадин теперь днём с огнём не сыщешь, даже если захочешь сильно.

Стоило заикнуться, что каждое лето мы ездим в экспедиции по всему Белолесью, и иногда с нами — сам князь, как тут же вваливается его, скажем так, доверенное лицо и сообщает, что мне немедленно нужно во дворец.

Я-то ждал другого — что, мол, одобрят мои последние работы. Всё-таки кое-что я стоящее написал. Не все до учеников дошло, конечно — «Забытые имена. Забытые люди»  забраковали ещё на стадии черновиков. А ведь я ездил, записывал, собирал. Сколько всего видел — и, выходит, впустую. Цензор княжеский сказал: «В Белолесье никто не пропадает и загадочно не умирает. А вы, Алексей Тимофеевич, увлеклись какой-то ересью». Мне ничего не оставалось, кроме как с ним согласиться.
Но я знал: князь не станет вызывать во дворец из-за одобрения. Не в его духе. Если уж и хвалит — обычно присылает письмо. Короткое, с печатью.

— Алексей Тимофеевич, — сказал он, когда я вошёл, — дело есть.

— Ваше Высочество, если это снова «поезжайте туда, не знаю куда» — мне бы карту.
Князь тихо засмеялся. Он сидел за столом, руки сложены в замок. Служанка принесла отвар, князь поблагодарил и отпустил её жестом.

— Присаживайтесь, — кивнул он на стул напротив. — Прочёл я ваши «Костры». И вот теперь понимаю, почему вы так любите мистику. Труд, кстати, хороший. Задумка отличная, а вот исполнение — ну, скажем так, достойно академика.

Я кивнул. Князь налил отвар в чашки, одну протянул мне.

— Но издавать вам это надо только в ограниченном тираже. У нас народ, знаете ли, впечатлительный. Что в голове, одной Матери известно. А я к чему: есть деревенька. Недалеко от Светлой Бухты. Медвежий Угол. Мы были там проездом. Помните?

Помню. Грязь по колено, ни корчмы, ни повозки. Взад-вперёд приходилось топать ножками, пока князь был в Бухте. А без него никто и шагу ступить не может. Вот и скакал я по Белолесью, что лань. Благо не помер по дороге. Кстати говоря, именно тогда я писал «Костры» и исследовал почему их зажигают не совсем для людей.

— Так вот. Там есть то, что вам нужно. Народные поверья, обряды, мистика. Всё как вы любите. Проверьте. Не делайте шума. И, уж очень вас прошу, не привозите проклятие, если найдёте.

Он сделал глоток. Я уже понимал, к чему всё идёт. Ну, если смотреть трезво — значит, что-то князя там заинтересовало. Или кто-то. А может, просто хотел избавиться от меня на некоторое время, пока в столице очередной съезд бездельников и грамотеев проходит. Я ж мешаю. Не пью, не интригую, вопросы неудобные задаю. Вот он и решил: «Пусть едет, подышит. Найдёт там, может, что-нибудь.» Только вот желания тащиться в деревню, где тебя не ждут, и, чего доброго, ещё по голове палкой дадут  — у меня не было.

— Я один там буду?

— Почему же. С вами поедет Александр Кириллович Лест;к. Ваш старый друг, насколько мне известно. Так что будете под надёжной защитой и карта вам будет.

Под защитой. Как же. Лесток, при всём желании, не захочет туда соваться. Он, кстати говоря, родом из тех краёв. В детстве шатался по лесу, по пути находил себе приключения. По большей части, Лесток был просто ребёнком, воспитывавшимся в закрытой общине. Чтобы не контактировать с деревнями вокруг, они выдумали себе великанов, что вечно хотят сожрать всех ступивших за пределы деревни. И, строго говоря, это вошло в привычку: лишний раз не шорохаться по лесу.

Даже моим ученикам показывал шрамы и клеймо, оставленное какой-то из местных богинь. Я не вникал. Особо впечатлительные настолько погрузились во все эти истории, что их за уши было не затянуть на полевые исследования. Причём даже не в лесу, а рядом со столицей. У нас там была экспедиция в В;рге (древний городишка к западу от Палат). Валялись себе камни, — такие в Белолесье на каждом шагу, хоть пирамиду строй, — а потом мы, кто не из впечатлительных, поняли, что они выстроены в ряд и ведут к верхней части горы. Камни, конечно, не сказали, что они не просто камни, а ритуальный круг. Но мы поняли.

Пишу позже. Мысль предыдущую упустил и уже ничего не вспомню. Насчёт Лестока. Зря я говорил, что Александр Кириллович не поедет. Уж не знаю, что его так воодушевило, но глядит он в оба и тоже что-то записывает. Поди разбери для себя или нет.

Отплыли мы из Южных Палат в Светлую Бухту. Морем — быстрее, чем по корчеванным дорогам. Лодка трещит, чайки вопят, студенты блюют через борт — в общем, наука в своём расцвете. Лесток, конечно, недоволен. Морщится. Жаловаться глупо. У них, строго говоря, практика. Это у меня наказание. Ненароком заглянул в дневник одной: «Видели необычную птицу — возможно, дух местности»

Я ей говорю, что это селезень. С яркой башкой и полным отсутствием сакрального значения. Разве что он сам считает себя духом, но как-то нам не удалось порассуждать  на этот счёт. Она кивнула, написала рядом: «Имя духа — Селезень». Так что, если через лет двадцать в местной традиции появится Летающий Хранитель Болот, с зелёной головой и любовью к хлебным крошкам, — я не виноват.

Лесток, впрочем, развлекается. Сидит сзади, плюёт в воду и утверждает, что так он общается с местными духами. Студенты верят. Парень даже повторил за ним, чуть не выпал. Александр Кириллович фыркнул, сказал, что это знак: духи, мол, не любят дилетантов. Кто-то вытащил из сумки сушёную рыбу и положил рядом с Лестоком, как на алтарь. Тот не моргнув глазом заявил, что теперь будет попутный ветер. И, что характерно, поднялся. Хотя, думается, заслуга тут не в рыбине.

Светлая Бухта встретила нас туманом и вонью. Запах встречает раньше города, если ветер в морду дует. Тухлая рыба, болотная тина, ил и неизбежный дух канализации — весь букет северного гостеприимства.  Нет, я к подобному запаху привык. В той же Ва;рге было и того хуже. «Северная столица», как тут её зовут, выглядит как бедный рыбацкий поселок, который старательно пытается казаться важным, но каждый второй дом здесь стоит под углом, а третий уже упал. У нас в Палатах такое давно бы снесли и построили что-то из камня. Но это у нас.

А вот причал — это вообще отдельная история. Доски уже обросли мшанками, водорослями и всей прочей живностью. Всё, как я не люблю. Ещё эти крабы… От них никуда не деться, даже несмотря на то, что снег кругом. Они буквально на каждом шагу. И, кстати говоря, людей конкретно эти крабы не боятся, наоборот, им очень интересно чем таким ты тут занимаешься. Не скажу, что не видел такого, но это явление в наших краях редкое.

Несмотря на то, что был туман, одна из студенток отметила, что маяк здесь лучше староморского. Наш хоть и красивый, но явно не для любителей архитектурных изысков — такое себе, примитивное сооружение, которое с трудом освещает путь даже в ясную ночь. А вот маяк Светлой Бухты был куда более выразительным: резная лесенка, витражи в окнах. С одной стороны его облепляет снег. Наверху горит огонь. Свет от которого заметен еще около Серого Устья. Сделаю пометку себе, чтобы потом рассказать про него.

В центре местной площади стоить памятник Покорителям Моря. Ученики с открытыми ртами побежали к нему. Зарисовывали и спорили, как же всё-таки они море покорили. Ритуалами, жертвой или просто молитвами. Мы с Лестоком стояли чуть поодаль, смотря то друг на друга, то на них. Зрелище, по правде говоря, довольно занимательное. Александр Кириллович взялся поумерить их пыл, сказав, что они просто дубинками море лупили, чтобы какую-то морскую животину прогнать. Вообще, это был шторм, а не животина. А вот против волн они не только дубинки, но и копья использовали. Половину Покорителей смыло, другую половину выловили старики, когда шторм стих. И, как водится, если выжил, то герой.
Признаться, про животину мне больше понравилось.

Мы с Лестоком, конечно, не можем позволить себе оставить этих будущих «учёных» в одиночестве среди всей древней мракобесии. Местность впереди — с придурью. Наука там живёт бок о бок с быличкой, и если на минуту ослабить хватку, то уже не отличишь череп крысы от амулета, а ученик может записать дух предков туда, где раньше была канализация. Но и бегать с ними я не очень-то готов, честно говоря. Уговорю Александра Кирилловича оставить их в Бухте у коллег, пусть им покажут местные академии и институты. 

В отчёте обязательно напишу, как мы с Лестоком изворачивались, чтобы ученики остались культурно просвещаться. Могу процитировать просто Александра Кирилловича: «Проще сдохнуть, чем этих засранцев уговорить». Это он про наших коллег.

Князь распорядился чтобы нам выдали сани. На том спасибо. Всё не ножками топать. А вот с картой пришлось повозиться: там, где, казалось, есть дорога — бурелом; обратно вернуться тем же путём никак нельзя — нет даже намёка на то, что мы только-только вот тут проезжали. Извозчик начал нести чушь про какие-то глаза, что следят за нами, про ведьму, охраняющую вход в мир духов, и про тех самых великанов. Лесток, скривился. Выхватил у меня карту и указал пальцем в чащу. Нет, я доверяю ему, как другу. Но вот быть съеденным какой-то животинкой мне не очень хочется. Ладно от местных я отбиться смогу, в случае чего. Найду палку-копалку и можно никого не бояться. А вот животинка…
— Нет же дороги, Ваше Благородие.

Лошади остановились у самого бурелома. Александр Кириллович спрыгнул с саней и оказался по колено в снегу. Отсутствие дороги, оказалось, не было случайным — это был замаскированный путь, старый, забытый. Лесток извлёк нож и, уверенно разрезая кусты, повёл их по следам в какие-то давно не посещаемые места.
— А теперь? — сказал он, когда дорога оказалась расчищена. — И никаких ведьм, великанов, да, Алексей Тимофеевич?

Я помог ему забраться обратно в сани, но на вопрос не ответил. Чисто инстинктивно Александр Кириллович пытался отнекиваться от своего прошлого, когда его самого пугала вся эта хтонь. Особенно после переезда в Южные Палаты. У нас такого не понимают. Его бы считали странным, если бы он, будучи сыщиком, начал говорить о нечистой силе и клейме богини.

К вечеру мы таки доехали до Медвежьего Угла. Записываю мало, потому что листы в дневнике кончаются, а мне нужно ещё записать всякие местные легенды, мифы, песни. По возвращению в Палаты выкачу отчёт с подробным описанием того, как у Лестока началась морская болезнь и как это испортило мне не только ночь, но и ближайшие два дня, и как мы вообще страдали всю дорогу.

Остановились мы возле въезда в деревню. Ворота украшены мордами медведя. По, что называется, контуру — изображения уток. В различных формах и лапы, что примечательно, рядом с медвежьей, и головы, и в полный рост, и просто крылья. И всё это, важно уточнить, из дерева.

Казалось бы, живут себе в чаще леса, для нас они дикари и ничего уметь не должны. А перед собой видишь ворота с три твоих роста точно и морды, шириной, как два Лестока. Просто я, по правде говоря, такая себе единица измерения. В высоту еще пойдёт, а вот в ширину уже нет. А всё потому, что я щуплый. К чему это: мы в своей столице совсем забыли, что мир вокруг не стоит на месте. В деревнях появляются свои плотники и делают они не хуже наших палатских. И уже не стоит удивляться, особенно мне, подобному.

— К кому? — спросили нас на въезде.

— Так мы на ночь, проездом, — выпалил Лесток.

— Куда?

— Верхние Вечкусы.

Тогда я понял, что как-то неправильно называл эту деревню или записывал её не так. Впрочем, меня за язык никто не тянул, я сам спросил у Александра Кирилловича, как пишется название. И в корчме, наслаждаясь рыбной похлёбкой, мы разговорились на этот счёт:
— На «у» ударение. И пишется через «ч», — он тыкал мне в дневник пальцем, при этом держа хлеб.

Крошки сыпались и сыпались. Пришлось стряхнуть на стол. На пол было бы некрасиво.

— Алексей Тимофеевич, я тебе честно скажу: хрен разбери, как переводится это название. Бабка моя говорила, что пошло оно от Вички — полувеликанше, которая выкосила весь свой род одной фразой: «Никаких больше великанов!». Ну, не просто так это сделала, они её дочь и мужа утащили и сожрали. А, после того, как все передохли, местные стали считать Вичку защитницей и покровительницей. Ну, вот эта мифическая бредятина, которую ты любишь. В деревне есть слушок, что Вичка первая правительница Белолесья и деревня была столицей. Мол, если глянуть на всякие разные хрени в доме головы и сравнить их с флагом княжества, то совпадений найдёшь очень много.

Лесток громко отхлебнул с ложки, стараясь не обжечься. Выглядело это скорее небрежно. У нас в академии так не принято.

— Например?

— Я не знаю. Меня в дом головы не звали. Да и если она первая, то что это меняет? У меня лично от этого работы не убавится. А, ну и у тебя тоже. Ещё чаще по кушарам лазить будешь.

— А есть другие версии откуда пошло название?

— Пёс их знает. Может есть. Я в это больше не верю. Ты лучше расскажи, как в академии тебе?

— Как обычно. Рассказываю, допустим, про погребальный обряд: вот, мол, черепа сложены в узор, вот челюсть отдельно, вот это явно ритуал, да? Очевидно. И тут один спрашивает: «А зачем?» А ты стоишь, смотришь на него и думаешь — вот, значит, ты тут говоришь, а он только сейчас включился. Но отвечать надо. Говоришь: «Представьте, что у вас умер кто-то близкий, а вы ещё не придумали религию. Вам же как-то надо объяснить, что он не просто так исчез. Надо же, чтобы было куда душа делась. Вот и получается, что череп — это как бы коробочка для души.» Вот такие дела.

— Да, Алексей Тимофеевич, — Лесток покачал головой, — тебе бы поменьше смысла во всём этом искать.

— Так это моя работа. Мы же почти коллеги. Ты находишь труп, и я нахожу. Хотя там не всегда, строго говоря, сохранившийся труп. Ты его изучаешь и я. Ты пытаешься узнать от чего или кого он умер и я. Различие в том, что ты и его близкие можешь опознать по приметам, а у меня все близкие перемёрли ещё в Срединное Время. Поэтому мне важно знать про ритуалы и прочее. А вдруг, с помощью этого бедного трупа, общались с духами?
— Ну, может, и правда с духами. Но я на месте учеников сдох бы от скуки, слушая твои рассказы. Ты не думай, я просто не люблю вот это всё древнее и мистическое, хоть и рос в этом.

                ***
Барину доложили, что мы в Медвежьем Углу. Ну, как мы. Я. Попросили взять с собой дневники. Лесток куда-то делся, потому я сказал хозяину корчмы где меня искать. Мы шли по потёмкам. На небе ни звёздочки. А фонарь в руке у лакея едва освещал дорогу.

— Вы прибыли накануне самой длинной ночи. Неудивительно, что ничего не видно, — пояснил он.

У меня вылетело из головы, что в это время в Белолесье, за исключением столицы, празднуют Медвежий Праздник. Это для нас очевидно, что никакой медведь солнце не поднимает. Но для них — реальность. Медведь вылазит из берлоги, а вслед за ним — солнце. И всё, жизнь начинается заново. Весна на подходе. День прибавляется и всё в этом роде.

В барском доме мне пришлось пригнуться, чтобы ненароком не задевать люстры головой. Не скажу, что я прям высокий. Среднего роста. А вот потолки тут явно низкие. Лакей меня оставил, хотя, на его месте, я бы так не делал. Мало ли что на уме у приезжего.

 И пока я бродил по дому, то поймал себя на ощущении, что всё там у них тяжёлое, гнетущее. Сам этот дом будто давит.  Ко мне никто так и не подошёл, кстати говоря. На лестнице мы я столкнулся с девушкой. И вот, представьте себе, она пытается в сторону, я тоже — и мы друг другу, как два оленя в тесном ущелье, мешаем. Да, неловко. Ну я и говорю: «Дамы вперёд». Манера у меня такая, знаете, вежливая.

— Не подскажите, как кабинет барина найти?

Последнее, чего мне хотелось, это бродить тут полночи.

— А вы по какому вопросу?

Она отвечает резко. Удивительно резко, даже для тех мест. Это мне сразу интересно стало. Обычно такие реакции не случайны. За ними всегда стоит напряжение или недоверие, или усталость, или страх. Но разбираться в этом у меня не было сил.

— По научному.

Она растерялась, когда я подал ей руку. Наверное, у них здесь не принято такое. Я, конечно, не настаивал. Просто подождал. Дальше маленькая, но важная деталь. Повязка. Я спрашиваю не из вежливости. Нет. Я действительно хочу знать. Похоже не просто украшение. А если это что-то важное для них, значит нужно записать. Вдруг князь этим заинтересуется.

А дальше — кабинет. Невыносимо низкие потолки. В Палатах за такое руки бы поотрубали.Между прочим, не каждый может ходить вот опустив голову. Если уж ты не последний человек и гостей у себя принимаешь, то, будь добр, потолки нормальные сделай.

Дверь за мной захлопнулась.

— Алексей Тимофеевич, полагаю?

— Да.

— Помню-помню. Какими судьбами на этот в нашей деревне?

— Да всё как обычно. Место, говорят, интересное. Старое. А где старое там кости, там миф, там кто-то что-то давно спрятал и теперь делает вид, что забыл. Ну а я, человек незлопамятный, напомню, если надо.

— У нас тихо. Всё давно закопано.

— Закопано — не значит забыто. Земля, знаете ли, штука непростая. Всё помнит. Особенно, если по ней кто-то с когтями прошёлся и солнце утащил. А потом обратно притащил.

Он хмыкает. Смотрит с сомнением.

— Так вы что ищете?

— След. Желательно медвежий. Или хотя бы человеческий, на крайний случай. А там уж, как пойдёт. У вас тут, говорят, и медведи не простые, и девушки куда-то исчезают.

— Алексей Тимофеевич, у нас никто не исчезает, — сказал барин сухо, чуть прищурившись.

Обычно так и говорят, особенно в таких местах, где тишина не значит, что всё в порядке, а просто все давно молчат.

— Вы удивитесь, сколько раз мне это говорили, прежде чем мы кого-нибудь откапывали. Иногда и не всего, а по частям.

Барин поморщился. Или показалось.

— Ладно, — сказал он, не скрывая усталости. — Только прошу: будьте аккуратным. И постарайтесь не задерживаться. В Медвежьем Углу не любят чужаков.

Я кивнул. Уже собирался уходить, поскольку получил одобрение на исследование, как задержался взглядом на чучеле медведя. Ну, медведь и медведь, вроде бы. Только не тот. Что-то в нём было... не так.

Он чересчур крупный. Нет, в Белолесье медведей , как тараканов: есть, встречаются, но не впечатляют. Этот другой. Спина здоровая как обеденный стол у нас в академии, лапа с мою голову. Местные говорят «шапкой накроет», и вот этот вполне мог бы. Да и чучело странное: сшит без халтуры, но не коллекционная работа. Больше похоже, что делали не для красоты, а чтобы не забывать. Или чтобы не дай бог вспомнить. Кому и о чём — вопрос.

— Алексей Тимофеевич.

Я обернулся.

— Можно ваш дневник?

Я, конечно, ничего особенно предосудительного туда не записываю. В основном заметки, схемы, редкие ругательства. Но давать в руки дневник постороннему не хотелось. Даже князю я его не показываю. Только выжимку, аккуратно переписанную и слегка цензурированную. А тут барин. Он не князь. По головке не погладит за то, что я его деревню глухоманью назвал, и в положение моё не войдёт. Ему не объяснишь, что мох на черепе научная находка, а не знак от Матери.

— Про «глухомань» — это вы, значит, от себя написали? Или по науке так положено?
Не хватало только, чтобы мне руки отрубили за написанное.

— А это с какой стороны взглянуть…

Он улыбнулся. Не дружелюбно и не враждебно. Но, по правде говоря, холодок по спине пробежал.

— Слыхал я, вы с князем в хороших отношениях, Алексей Тимофеевич. Редкая удача. Это, знаете ли, даёт вам право на некоторую… Свободу суждений. Особенно в делах научных.

И снова эта вежливая пауза. Барин ведь не князь, но и не деревенский дурачок. Умеет словами в ребро ткнуть. Он пролистал пару страниц, а у меня зачесались руки. Не могу я смотреть на то, как кто-то копается в моих вещах. Даже в таких. Мне хватило, когда всю комнату перерыли всё от чернильницы до белья. С тех пор я стараюсь не хранить ничего такого в доступном месте.

Барин остановился где-то на зарисовке. Я-то помнил, что там. Череп, найденный за мельницей, у которого верхняя часть распилена, как у котелка. Ни имени, ни даты. Только пометка: «Вряд ли случайно. Проверить ритуальную составляющую».

— Это что?

— Голова, — сказал я. — В смысле, череп. Очень старый. Возможно, с жертвенника. Или из кладбищенского котлована. Там, кстати, всё перемешано: кости, уголь, куски железа. Красота.

Он кивнул. Медленно. Видимо, ожидая, что я что-то добавлю. Я не добавлял. Потому что что тут добавлять? Глазницы и так всё объясняют. Он перевернул ещё пару страниц.

— А это?

— Следы на камнях. Пальцевые. Там, где вроде как нечему оставаться. Я не настаиваю, но форма подозрительно напоминает ладонь. Ну, если это не людская, то у нас серьёзные проблемы. Очень серьёзные.

— Ох, Алексей Тимофеевич. Вам бы отдохнуть, а лучше Матери помолиться. Или вон, Ошу. Они помогут понять, что некоторые вещи невозможно объяснить вашей наукой.
Барин вернул дневник, аккуратно. Я перелистал. Всё на месте, кроме одного клочка, который кто-то загнул, как закладку. Там была запись про «каменную яму», где вроде как слышали дыхание. Я отметил на полях: «Слуховая галлюцинация, либо звериное логово. Проверить при свете». До сих пор не проверил. Вылетело из головы.

На выходе из кабинета меня поджидала та же девушка.

— Хотите мёду с молоком?

Ну, строго говоря, не хотел. Но отказывать как-то неловко. Особенно когда ты в доме барина, а не в экспедиционном шалаше, где все пьют, что сами притащили.
Прошли на кухню. Я сразу отметил: печь топится по-чёрному, воздух густой, в нём дым, пар, сушёная трава и что-то сладкое, липкое, вроде топлёного воска. У стола, возилась женщина. Рядом деревянная трость. Посмотрела на меня без особого интереса, скорее с лёгкой досадой: ещё один, мол, городской, припёрся с умными глазами.

— А вы правда-правда из самой столицы?

Села рядом. Причём так села, что между нами расстояния почти нет. Тыльные стороны ладоней почти касаются. А это, кстати говоря, не принято. Особенно в таких домах. Но смотрит честно, с интересом.
— Правда.

Я отпил немного. Молоко с мёдом вкуснее, чем отвары из трав, что мы пьём в Палатах. Надо расспросить, как они готовят. Девушка тем временем рассматривала обложку дневника. Но женщина шикнула на неё, ставя на стол остатки курника. Я не особо привередлив к еде. Тем более, у них завтра праздник. Угощают, чем могут.
— А что вы пишете в своём дневнике? — И тут же, будто спохватилась: — Простите, я не должна была спрашивать.

— Заметки. Вряд ли вам понравится.

— А вдруг? — не отставала она. — Я люблю слушать. Особенно, если написано про меня.

И снова этот взгляд, живой и пытливый, но в нём было что-то ещё. Не просто любопытство. Внимание, вперемешку с осторожностью.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но не успел. Женщина у печи, — повариха, кухарка или кто она там у них, — сухо сказала, не оборачиваясь:
— Барышня, вы разве не слышали, что у барина с гостем был разговор важный? Долго ли ещё держать-то? Человек устал поди.

— Мне правда интересно.

— Ну хорошо, — говорю, — вот история. Не то чтобы горжусь, но... показательная.
Экспедиция на Сиверский курган. Лето, жара, комары и студенты, как водится, с горящими глазами.  Раскопали они часть насыпи, нашли остатки кости девушки. Я, как обычно, радуюсь, пишу описание, студенты рисуют. Утром один подходит. Весь бледный, как лунь, глаза как у щенка. Говорит:

— Алексей Тимофеевич, она ко мне приходила.

— Кто? — спрашиваю, уже зная, что лучше бы не спрашивал.

— Та, из кургана. В белом. Сначала рядом стояла, потом звала. А потом, простите, как бы это... прикоснулась.

Я чуть не поперхнулся кашей. Думаю: надышались болотным воздухом. И правда. Через день второй приходит с тем же. Признался, что ночью услышал «пение», испугался, накрылся кафтаном и молился всем богам. Потому что, говорит, дух был не один. Они, дескать, там, у насыпи, парами ходят.

— И что вы сделали?

— Ну как что. Череп забрал, студентов отправил обратно с запиской: «На приём к лекарю. Надышались болотом». А сам остался. Расписывать, откуда они взяли, что дух зовёт к себе.

Девушка рассмеялась как ребёнок. У неё аж плечи затряслись. А я, что уж там, — смягчился. Совсем чуть-чуть.

— Такое девушкам не рассказывают. Не к добру это. Особенно к вечеру.

— Так это ж научное, — развёл я руками. — Что ж. Спасибо за угощение. Однако вынужден вас покинуть. Прошу простить.

— Мы же увидимся с вами утром?

— Если барин позволит, — ответил я уклончиво. — Да и если дела не подгонят. Хотя, если честно, у меня уже ощущение, что здесь с делами всё только начинается.

Почти выходя, услышал за спиной сухой голос кухарки:

— Не трожь его. Он тебе не пара.

Стоило бы задуматься над этими словами, но я валился с ног.