Необычный почтальон

            Когда с широкой проселочной дороги, разбитой колесами, уже прогретой первым весенним теплом, Пашка ступил на веселенькую от молодой травки тропинку, он избавился от обуви и сразу почувствовал легкое головокружение от прохлады. Перед ним, как паутина, в разные стороны разбегались дорожки.

            Пашка свернул на тропку у ручья, аккуратно положил сумку с газетами на траву, сбросил кепку, лег на облюбованное место, где всегда отдыхал, и вгляделся в далекое высокое небо. От этой бескрайней голубизны аж сердце заходилось. Он любил такое единение с природой, когда мечты и реальность сходились в одной точке.

            Пашка уже второй год ходил почтальоном по одному и тому же маршруту полюбившегося села, расположенного в девяти километрах от родного города. После занятий в институте он добирался сюда на велосипеде, и его жизнь приобретала удивительно яркие оттенки. За своеобразное общение с людьми и природой сельчане называли его кто "рубаха-парень", а кто просто "студент". Каким-то невероятным образом он сразу стал здесь своим, вхожим в любой дом без стука и принятого приглашения, а у некоторых местных жителей даже слыл членом семьи и звался "сыночкой" либо "внучком".

            С ласковой улыбкой почти каждый день встречала Пашку тетка Клава - то возле дома, то около настежь распахнутого окна, а то разогнувшись в огороде, звонко кричала:

            - Ну, заходи, Пашенька, дружочек, посиди со мной, простоквашки тебе прохладненькой приготовила, вишь, как палит сегодня светило наше! Осталась я тут одна-одинешенька в своем домике, и никто не приходит ко мне. Зайдешь?

            Ее уменьшительные слова ласкали слух и, конечно, отказать ей было невозможно. Несмотря на лишний вес, женщина была такой подвижной, что временами казалось, будто у нее не две, а четыре ноги. Она каким-то образом успевала сбегать в дом и незаметно положить парню в сумку угощение.

            Дорожка к домику Василия Степановича шла через большой неогороженный старый сад. Пашка осторожно проходил между кустов крыжовника, нагибался под раскидистыми яблонями, уже набиравшими почки, отводя в сторону густые ветви. В этот дом он любил заходить и поэтому радовался, что здесь выписали много газет и журналов. Он знал, что сегодня, как всегда, его встретят веселою улыбкою и словами: "Вот и почта полевая пришла!"

            Хозяин одной рукой брал газеты, весело подмигивал ему и тихонько шептал:

            - Беги в сад!

            - А почта? - шептал Пашка. - Мне ж почту надо разносить.

            - Почта никуда не денется, беги в сад, говорю, а вечером, как все разнесешь, приходи, баньку топить буду.

            Пашка с удовольствием помогал инвалиду ухаживать за плодовыми деревьями и знал, что в саду для него приготовлена корзинка с орехами.

            Всевозможные дары от сельчан вначале воспринимались им с досадой и вызвали неловкость, но вскоре, поняв, что своим отказом от того, что преподносилось от чистого сердца, Паша обижает их, перестал сопротивляться. Но, в свою очередь, он старался помочь в любом доме, где это требовалось: огород вскопать, дров наколоть, собрать и сжечь мусор, воду из колодца натаскать, лекарства из города привезти. А однажды, зайдя в дом деда Тимофея, старенького и немощного, застал там соседку. Она поила его из большой стальной кружки. Вода лилась по свалявшейся бороде деда, по шее, по рукам, собиралась в складках его морщинистой  ладони. Напившись, Тимофей откинулся на подушку и начал бредить.

            - Я же говорю, что не жилец уже он! - со вздохом сказала парню соседка.

            Парень с грустью смотрел на руки старика - большие, тяжелые, как молоты, и ощущал тоску от бессилия и невозможности хоть как-то помочь. На следующий день Пашкин знакомый по лестничной площадке доктор назначил деду Тимофею лечение, по его рекомендациям парень сам проколол все лекарства. В вену бы, конечно, вводить не смог, а внутримышечно вполне наловчился. Так у Пашки появилось в селе новое прозвище - доктор Айболит.

            - Значит, Пашка, мы еще поживем! - в знак благодарности по-свойски прокомментировал свое выздоровление дед.

            А вот стежка, что ведет к удаленному от всех домику дядьки Игната. Вначале их знакомства у студента с этим дядькой были нелепые непонятки. Игнат всегда, зимой и летом, в жару и мороз, одиноко сидел на почерневшей от времени лавочке возле своего дома, прислонившись спиной к частоколу, и когда бы Пашка ни шел, подозрительно смотрел на него и ворчал:

            - Что и сегодня ты мою хату обходишь?

            - Так вам же, дяденька, ничего нет, - отвечал паренек.

            - Ну ладно, пусть письма нет, а газетку-то принести можно, - бубнил себе под нос Игнат.

            В его потухших глазах Пашка увидел какую-то давнюю печаль и в следующий раз принес кипу журналов и газет, которые выписывал сам.

            - Ого, сколько!

            Впервые улыбнувшись, Игнат, конечно, все понял и попросил:

            - Зайдем, слышь, ко мне, поможешь мед перенести.

            Пашка понимал, что помощь Игнату, скорее всего, не нужна, просто он собирается угостить его медом и хочет сделать это как-то поделикатнее. Видимо, из-за его угрюмости сельчане с Игнатом мало общались, но добродушному пареньку с легкостью удалось преодолеть этот барьер разобщенности, и он стал частым гостем одинокого человека, со временем поделившегося с ним непростой историей своей жизни.

            Солнце было уже низко, когда Пашка, обойдя свой маршрут, насвистывая, торопился к жилищу Никитиных, которое всегда оставлял напоследок. Он надеялся увидеть там их дочь, Женьку, тоже студентку, с которой познакомился еще в городе, а неожиданно узнав ее родителей, стал захаживать даже без повода. Во дворе никого не было. Только куры копошились в пыли, видимо, хотели догрестись до более теплой земли. Спугнув их, Пашка взбежал на высокое крыльцо, сразу же нырнул в открытые сени и, смущенный, остановился от неожиданности, чуть ли не носом к носу столкнувшись с Женькой. Она была в сенях и осторожно, ласково перебирая листок за листком, мыла большой фикус. Девушка тоже, как ему показалось, смутилась, но не подала виду. Она одной рукой быстро одернула платьице, которое длинною, расклешенною полою было подоткнуто под поясок, и сразу же посмотрела на свои ноги - не слишком ли оголены, хорошо ли закрыло их платье?

            С неба вдруг закапало, и Женька попросила Пашку вынести фикус на дождик. Они с двух сторон взявшись за ведро, несли его из сеней, а вдогонку летел недовольный голос хозяйки дома:

            - Женя, что ты делаешь? Не выноси на такой ливень, он же листья пооббивает!

            Но молодые люди все же вынесли фикус на крыльцо, сами ненадолго выбежали под дождь, довольные хохотали и фыркали под ливнем, пока не начала прилипать к телу их легкая одежда. Пашке не хотелось так быстро уходить из этого дома. Он топтался под дождем, не зная, что сказать, особенно сейчас, когда Женька смотрела на него такими большими, такими чистыми и такими счастливыми глазами.

            - И где же ты всю руку ободрал: - вдруг шепнула она.

            Взяла его ладонь в свою руку, другой, едва дотрагиваясь пальцами до царапин, легонько водила по ним, а потом вдруг на мгновение прикоснулась к ним своими теплыми и мягкими губами.

            После дождя они с Пашкой стояли в саду и смотрели на опускающееся солнце. Оно, казалось, село на пригнутую дождинками травинку, которая пружинясь, согнулась от этого еще больше. Парень и девушка, словно зачарованные, глядели, как тяжело и неспешно катится солнечный диск по этой зеленой ленточке-листочку, и ждали, чудаки, что же будет дальше: обломит оно травинку или нет? Но ничего особенного не случилось: красное колесо медленно и плавно скатилось с травинки, та выпрямилась и, кажется, даже закачалась. Возможно, она закачалась потому, что до нее долетело дуновение легкого ветерка, шелестевшего где-то вверху, а может быть, от вибрации двух молодых сердец, у которых мечты и реальность сошлись сейчас в одной точке.