Кольцо саладина, ч. 4 последнее воскресенье, 54

КНЯЗЬ
Среда не задалась с самого утра. Точнее с ночи. Потому что ночь я опять не спал. Словно вернулось и нахлынуло старое, то, что я пережил когда-то. Сейчас казалось, что давно, а на самом деле всего два года назад я мыкался от такой бессонницы и даже пытался какие-то таблетки глотать, но толку от них не было никакого, только голова болела наутро.
Тогда, два года назад, моя бессонница называлась «Вероника». И ещё она называлась «тоска»…
А сейчас?
Сейчас что? И почему вернулось?
Ответов вразумительных не было.

И я тоскливо лежал без сна, один в нашей пацанской комнате.
После отъезда нашей группы, когда мы остались только втроём, Синтия из экономии перебралась в номер к Веронике, а я остался один в гордом одиночестве на всю комнату. Красота. Никто не мешает, никто не храпит – хоть обоспись. А вот на тебе – уже вторая бессонная ночь за три дня. Может от усталости? От замотанности? Пережито адское напряжение, а сейчас всё прошло, но организм никак не поверит, что можно уже расслабиться.
И я пытался уговорить свой бестолковый организм, вставал, пил воду, выходил в прохладу ночи – и всё без толку. В голове крутилось всякое, разматывалась лента воспоминаний, вся моя московская сага мелькала пред моим бессонным взором: февральские метельные ветра Вернадского, мои поиски пани, то отчаянные, то полные надежд, наша встреча, когда мы так странно не узнали друг друга… а потом наши поиски кольца… Три месяца, всего три месяца… А такое чувство, что я прожил в столице несколько лет.
Я всё-таки сомкнул глаза и провалился куда-то уже на рассвете часа на два, но что такое два часа, если впереди бестолковый съёмочный день, набитый всякой ерундой.

Съёмки оказались ещё хуже соревнований. Весь день ты под прицелом камер, и нужно держать лицо ежеминутно. Слава богу, режиссёр у нас классная - молодая, милая девушка Беата, почти отлично разговаривающая по-русски. Мы - Синтия, Вероника и я – что-то вроде её дипломного проекта. Ей нужно его непременно защитить, и она то и дело смотрит на всех умоляюще. Фильм, если пройдёт местную защиту, уедет потом на какой-то кинофестиваль, а копию мы увезём с собой в Москву, и Вероника возлагает на эту ленту огромные надежды.
Я это понимаю. Но физически уже выжат, как лимон - до основания. И поэтому то и дело халтурю, то и дело откровенно лажаю – на взгляд Вероники.
- Пожалуйста! - она смотрит мне в глаза.
Они все смотрят на меня – режиссёрша, оператор, помощник режиссёра. И кажется, все меня проклинают. Им-то кажется, что всё бесподобно, и они бы и дальше побежали быстрей по сценарию, но главная хореографиня у нас Вероника, она отвечает за качество, и все вынуждены подчиняться.
- Хорошо, снимем ещё дубль, - Беата смотрит озабоченно-умоляюще.
На ней рыжий бархатный пиджак поверх узкого белого платья, чёрные волосы подстрижены в кружок, она то и дело отмахивает их от лица. Кусает губы. Хорошая девочка. Увидев нас ещё до выступления, она сама придумала сценарий, за ночь его сочинила, за несколько дней добилась утверждения, разрешения на съёмку, даже выхлопотала для группы маленький красный автобусик, и теперь конечно, нам нельзя её подводить. Нельзя её подводить, такую красавицу, но я то и дело лажаю, сам не понимая, что со мной. Синтия тоже устала от дублей и мечтает меня удавить. Какая-то чёртова среда…

Когда я в очередной раз провалил какую-то мизансцену, Вероника отвела меня за кулисы.
- Что с тобой сегодня?
- Не выспался, - сказал я честно и мрачно.
Такой ответ для неё убедителен. Она больше ничего не спросила.  Спросил я:
- Когда конец?
Лицо у неё тоже становится умоляющим.
- Послушай, это очень важный для нас рекламный ход. Это стратегия. Я и мечтать не могла, что так получится. Ломала голову, каким способом сделать фильм. Такая удача, что нас пригласили. Пожалуйста, потерпи немного. Двадцать шестого мы улетаем, ты знаешь.
- Хорошо, что у нас дальше?
- Дальше берег моря.
Нас уже везде снимали. На улице – как мы просто идём втроём и смеёмся. На сцене – как бы репетиция в тренировочной одежде. Ещё на сцене - как бы выступления в концертных костюмах. Нас даже снимали в нашем коттедже – и внутри, в комнатах, и во дворике, среди цветов.
Всё это было бы довольно интересно и весело, если бы не тяжесть во всём теле, а может не в теле, а в душе, черт его знает, где…

На улице нас ждёт наш красный служебный автобусик, он везде тихо ползает на нами по пятам божьей коровкой - мы так и зовём его.
Мы собираем вещи, идём из зала в вестибюль, и - я спотыкаюсь в дверях. Очень сильно спотыкаюсь, лечу вперёд, натыкаюсь на Синтию - и мы оба летим вперёд, но, слава богам, не падаем. Тормозим, профессионально цепляясь друг за друга и профессионально удерживая равновесие. Мы с ней смеёмся. Вероника качает головой, тоже смеётся, но нервно.
Я категорически ей не нравлюсь.
- Не выспался, - повторяю я хмуро, и, садясь в автобус, снова спотыкаюсь.
Какая-то железяка там торчит из ступеньки. Никто не споткнулся – один я. Мало того, железяка утыкается в меня и пропарывает ногу под штаниной.
Я не сразу это замечаю. Точнее вообще не замечаю, замечает Синтия, сидящая напротив, у неё меняется лицо, она просто показывает пальцем вниз, а там уже натекло красно-бурое пятно на мои белые кроссовки и продолжает течь.

Вероника кинулась, задрала штанину, поднялся переполох - и это было ожидаемо: наши ноги всегда самое главное в нашей профессии. Они важнее даже, чем голова. Если что-то происходит с ногами – начинается паника.
Началась паника, кинулись на заднее сиденье за аптечкой – мы всегда возим её с собой, мне обрабатывали рану, заклеивали, заматывали…
Вероника была бледна. Отчасти я знал, почему: при всём своем волевом, железном характере она суеверна…
- Да не переживай ты, я всё сделаю, мне совершенно не больно, - уверял я.
Мне в самом деле было не больно, и даже как будто легче стало, словно дурная кровь выплеснулась, и тяжесть в душе отчасти прошла.

На берегу сначала снимали припозднившихся пляжников на фоне города, потом на фоне моря, потом выстраивали мизансцены. Из автобуса вынесли невероятно платье из какого-то белого пуха, Синтию в него одели, с плеча у неё спадал прозрачный шлейф, и вот он-то и должен был работать. Снимали закат через этот шлейф, снимали через шлейф Веронику, идущую в чёрном платье по берегу, блики на воде, даже меня хотели снять через этот шарф, но я усиленно захромал, и меня оставили в покое.
Садилось солнце, уходило режимное время, все спешили и нервничали, закат был потрясающий, все это видели и гнали какую-то чёртову кучу дублей.
Танцевать в этом платье было решительно невозможно, но танцы и не предусматривались. Просто красивые статичные фигуры. Для меня они были особенно удобны: моя нога и хромота были тут незаметны. Да и хромота моя было вовсе не от боли – я так и не чувствовал её - а от тугой повязки, мешающей движению.

Солнце присело уже совсем низко, быстро темнело. На одной из сложных постановок ветер бросил мне в лицо шлейф, я от неожиданности потерял равновесие, оступился, вцепившись в этот чёртов шарф, Синтия рефлекторно переступила в сторону, дёрнулась, я полетел оземь, хватаясь за покрывало и увлекая его за собой а также и саму Синтию.
К нам кинулась вся съёмочная группа. Поднимать, отряхивать мокрый песок, проверять, целы ли мы. Платье, конечно, было испорчено. Покрывало, конечно, было разорвано. Я, конечно, упал прямо на рану, и она тут же закровила, пачкая концертные белые брюки…
Солнце село.
Аут. Съемочный день закончился.

- Я думала, сегодняшний день никогда не кончится, - сказала Вероника вечером, когда мы уже по традиции пили чай у неё в номере перед сном.
- Я просто не выспался, - сказал я в четвёртый или в пятый раз.
- Такое ощущение, что ты весь день сегодня был пьян.
- Мне кажется, никто, кроме тебя, этого не заметил, - буркнул я недовольно.
Взял из рук Вероники чашку – взял сердито и от этого неловко, почти вырвал - горячий чай плеснул мне на руки и на колени.
Я вскочил, чертыхаясь и отряхиваясь.
Господи, что ж за день такой… Пожалуй, да, пусть быстрее кончится.
- Надо срочно закрывать проект и возвращаться домой, - сказала Синтия серьёзно. - Пока наш единственный мужчина ещё жив. Иначе мы его потеряем.
Вероника даже не улыбнулась. Смотрела с тревогой.
Синтия сказала:
- Давай мы придём ночевать к тебе.
- Вы ещё колыбельную мне спойте, - огрызнулся я.
И больше не сел, стоя выпил чай, бросая в рот печенье из открытой пачки, буркнул: «Спасибо, спокойной ночи» - и отправился восвояси.
- Лестница! - одновременно крикнули обе девушки мне в спину, и я поймал себя на чувстве, что если бы не это, то возможно я и, вправду, навернулся бы на ступеньках…

У себя в комнате плюхнулся на кровать, не раздеваясь, закинул руки за голову. Надо спать. Позарез надо уснуть, иначе завтра я просто ничего не смогу. За ногу я не беспокоился – раз не болит, значит, заживёт. Но третью ночь без сна… Нет уж, надо выспаться, чтобы завтра быть, как огурчик… Чёрт, что ж за день сегодня…
Я поднял к глазам светящийся циферблат. Двадцать второе. Интересное кино… Двадцать второе – это некое странное число было в наших поисках. Иногда роковое, иногда счастливое. Я перебрал в памяти все эти даты. Счастливого ничего не обнаружилось. Или совпадения или что-то драматическое. Например, обмен денег тот, зимой… Странно, да… Интересно, может быть, она выяснила там уже тайну этого числа?
Я почитал по пальцам: мы улетели одиннадцатого. Ровно одиннадцать дней мы здесь. И сегодня в честь этого мне устроили тут всякое.
Но кто устроил-то, кто? Или это просто запало в голову настолько, что я уже сам устраиваю себе всякие пакости…
Я поворочался, устраиваясь поудобнее. Вставать и раздеваться не хотелось, это был хороший знак. Значит, шанс есть… Я решил не вставать и вообще не шевелиться, чтобы не разгонять дрёму.
Интересно, а у неё как-нибудь отметился этот день? Меня вот хорошо так натыкали, не захочешь, а запомнишь. А у неё?.. Надо будет спросить… Надо будет рассказать…
               
                *  *  *

Болгария провожала нас розами. Мы уезжали, а тут начинался фестиваль роз. Нам надарили несколько букетов. Гёрги пришёл попрощаться просто с целым облаком. КАк только дотащил. Миллион алых роз. Нет, разные там были: пунцовые, чайные, белые…
- Мирьяна не смогла приехать. Она прислала, это от нас, цветы. И вот ещё…
Он подал мне листок. Я развернул – номер телефона и какое-то слово, написанное неразборчиво. Фамилия?
- Что это? – с недоумением спросил я.
- Мира передала.
- А что это? – повторил я, глядя на телефон и пытаясь вспомнить, не знаком ли мне номер. Нет, не знаком. Подписанное сбоку слово я так и не разобрал.
- Мира сказала, это человек тебе нужен. Этот человек сейчас в Москве. Позвони, договорись. Мира сказала: ты всё знаешь.
- Ладно, - я спрятал записку в карман и пожал Гёрги руку. - Разберусь потом.

Гёрги вызвался нас проводить, чтобы помочь дотащить розы.
Мы шли по улице к автобусу, а вокруг всё благоухало розами. И весь город был одной громадной розовой клумбой. Девушки с корзинами в руках осыпали нас лепестками. Красиво это было. И почему-то грустно...

И только уже в самолёте меня осенило вдруг. Я достал записку и посмотрел внимательно неразборчивое слово. Разборчивое оно было. Вполне разборчивое.  Просто я его сразу не узнал.
«Вещицата» было написано рядом с номером телефона.
-----------------
продолжение следует