Пять минут

Рапин смотрел с женой телевизор и почти засыпал. Из детской доносились голоса – мальчишки еще не спали, играли с собакой. Был обычный вечер, около десяти часов, и вдруг раздался звонок в домофон.
Они никого не ждали, но, наверное, надо было ответить. Сказав жене – я сам, – Рапин встал с постели и нехотя пошел в прихожую.
– Алло?
Трубка заговорила мужским голосом:
– Здравствуй, Толя. Выйди, у меня к тебе дело. Буквально на пять минут. Не задержу.
– Ты кто? – Ему показалось, что он уже слышал этот голос, но никак не получалось вспомнить, где.
– Гена Коляскин. Помнишь такого?
– Ээээ… да. Погоди, сейчас спущусь.
Рапин натянул куртку, сунул босые ноги в ботинки, вышел на лестницу и нажал кнопку лифта. Жене сказал, что нужно помочь соседу: барахлит дверной замок.

***
Лифт ехал с седьмого этажа вниз. Рапин размышлял, зачем он мог понадобиться на ночь глядя однокласснику, с которым никогда не дружил. У туповатого заморыша Коляскина, одетого в немытое тряпье с чужого плеча, друзей вообще не было – его не замечали, им брезговали. Генкина мать, школьная уборщица, собирала в столовой недоеденные порции в баночку и носила домой, сыну. Над полудохлым Коляскиным с его постоянной, будто бы заискивающей, улыбкой, многие издевались. Иногда и поколачивали – но не он, не Рапин. Он-то ничего плохого Гене как раз и не делал, не считая, правда, случая со штанами… Вспоминать, и правда, стыдновато. Он не вспоминал. Да и когда было-то, еще в начальной школе. А школу они закончили 20 с лишним лет назад.
Рапин толкнул тяжелую дверь подъезда, глотнул морозный воздух. Серьезный мужчина, одетый в дорогое пальто, шагнул ему навстречу:
– Здравствуй, Толя. – Но руки не подал.

***
– Как жизнь, как сам? – довольно дружелюбно спросил Рапин, поздоровавшись в ответ.
Мужчина в пальто, держа руки в карманах, молча рассматривал его с какой-то пристывшей к лицу улыбкой. Двор был безлюдным. Из одного окна доносилась популярная музыка, у помойных баков возились и переругивались две вороны.
– Нормально, – в тон ему ответил Коляскин. – Да и ты, мне говорили, живешь неплохо. Жена, два сына. Вот-вот должность хорошую получишь – пора уже. Тачку купил новую. Это она? – Коляскин кивнул на припаркованную во дворе машину.
– Моя, - не без гордости ответил Рапин. – Что хотел, говори?
– Наверное, это очень дорогая машина, – как бы не слушая его продолжал Коляскин. –  Сколько же ты за нее заплатил?
– Слушай, не помню, – Рапин переминался с ноги на ногу, начиная мерзнуть и нервничать. – Давай быстрее, Ген, зачем ты пришел? Про машину поговорить?
– Я, собственно… – Коляскин замолчал. Он тоже мялся, держа руки в карманах.
– Сам-то где сейчас? В…? – Рапин назвал родной город. Спросил, чтобы чем-то нарушить паузу.
– Нет, – Коляскин мотнул головой, – я так, проездом. Зашел повидаться.
– А я по-прежнему, - Рапин перевел взгляд на свое выходящее во двор окно на седьмом этаже. – Заходи когда, - зачем-то добавил он. И, неловко кивнув, зашагал к входу в подъезд.
– Сто-ять, - негромко сказал Коляскин и сделал несколько быстрых шагов навстречу и наперерез, преградив ему вход собой.
– Что?
Рапин увидел, как в руке у Коляскина что-то блеснуло. Он остановился, не понимая.
– В общем, так, Толя. Даю тебе пять минут… –  Коляскин говорил ясно и четко.
–  Не понял?
–  Потом ты умрешь.
– Что?

***
Большие, залатанные тренировочные штаны перелетают из рук в руки. Между ними скачет и мечется маленькая фигурка. Пацаны ржут.
– Отдай! – плачущим голосом повторяет Генка и ловит свои «паруса», которые мальчишки перебрасывают по кругу.
– Полай! – наконец выкрикивает один. И все другие: «Полай! Давай».
Генка оглядывается. Возле футбольного поля и старых подсобок, кроме него и четверых мальчишек никого нет, даже учитель физкультуры уже ушел после уроков домой. Помочь некому. И он неуверенно:
– Гав, – и потом еще громче, со слезами: - Гав, гав, гав!
– Ахаха, громче, громче! Ну что это за собака?
– Сука, - всхлипывает Генка.
– Сука! Сука! – пацанам это нравится.
– Отдай сейчас же, гад! – Генка подскакивает к самому высокому и сильному мальчишке. Смотрит ему с мольбой в глаза. Но тот, хохоча, поднимает штаны высоко над головой, как флаг, а потом зашвыривает на крышу подсобки.
Потом их вроде бы вызывали к директору…

***
– Ты что, на самом деле? Из-за тех штанов, которые я тогда бросил? Ты всё еще про это помнишь?!
Теперь Генка Коляскин лишь на полголовы ниже Рапина. И он уже не плачет, а улыбается и кивает головой. И у него в руках ствол, наставленный в сторону побелевшего одноклассника.
– Ген, ты что?  - снова повторил Рапин. – Серьезно? Ты вот сейчас меня хочешь застрелить за какую-то там старую хрень?
Коляскин снова кивнул и наконец заговорил - медленно, делая передышку после каждого слова. Как будто бы он выучил свою речь заранее.
– Еще раз. Я даю тебе пять минут. За это время постарайся найти несколько аргументов в пользу того, что мне не стоит этого делать. Другими словами – поясни, почему я должен оставить тебе твою никчемную жизнь.
– Каких… аргументов? – голос Рапина дрогнул.
– Подумай, ты же умный, - лениво посоветовал Коляскин, и вдруг неожиданно рявкнул: - Время!
***

Рапин беспомощно крутил головой, смотрел вниз, вверх, на машину, на окна. Позвонить кому-нибудь в квартиру? Крикнуть «пожар»? – думал он. Но что, если незваный гость просто берет его на понт?
– Он настоящий? – зачем-то спросил он.
– Игрушечный, - усмехнулся Коляскин, и вдруг, внезапно что-то увидев, сделал едва заметное движение рукой. Что-то щелкнуло. Послышался хлопок. С верхушки большого тополя, медленно кружась, падала вниз, в сугроб, лохматая черная ворона.
– Всё еще не веришь? – Коляскин снова взвел курок, заметив кошку, метнувшуюся из помойного бака куда-то под машины.
– Кошку-то за что? – крикнул Рапин. Странно – это подействовало. Коляскин опустил ствол, всё еще загораживая дверь в подъезд. Прижал пистолет к себе, даже нежно, как будто что-то вспомнив.
– Кошку, пожалуй, не надо. Мамка их любила.
***

– Вот, правильно - не надо, – продолжил Рапин. – И человека не надо, – говорил он уже более твердым, уверенным голосом.
Коляскин молчал, слушал.
– Ты скажи, тебе охота свою жизнь из-за меня портить? Ведь тебя посадят. Найдут. Это не так уж и сложно.
– Напугаешь ежа голой попой, - медленно ответил Коляскин. – Ну, был я там. Десятку отмотал… А перед тем, как туда попасть, я, Толя, пожить успел. У меня были деньги, понимаешь, деньги!
За одну командировку с грузом я зарабатывал столько, сколько ты, руководя своим отделом на заводе, получаешь за полгода. И тачки всякие были, и шлюх каких только не пробовал! Даже с негритянкой как-то. А… а отдыхать ездил не меньше, чем в пятизвездочные отели, прикинь! Ты вот жил когда-нибудь в отеле пять звезд? На Лазурном берегу?
– Нет, - честно ответил Рапин. Они с семьей на отдыхе обычно выбирали эконом или «тройку». И все больше в Гелендджике, а не в Ницце.
– Воо! – Коляскин воодушевился. – Рубах шелковых целые шкафы, штанов. В пакетиках. Ботинки Гуччи. Все покупал и покупал, остановиться не мог. Бренды. Некоторые не надевал ни разу!
«Заливает. Да еще наркоту возил. Наверняка и сам пробовал. Может быть, и сейчас под чем-нибудь…» - думал Рапин, глядя, как пугающе блестят глаза одноклассника в свете фонаря.
– Когда пацан был, ведь не имел ни шиша… - доверительно сообщил Коляскин.
«Как будто я не знаю», - подумал Рапин. Было похоже, что у подъезда болтают два старых приятеля.
–  Потом, правда, пришлось продать многое, когда попался с грузом. Мамке дом купил… красивый… ремонт сделал… итальянский, дизайнерский. Пожила она в нем мало, онкология.
«Оттолкнуть его и постараться быстро открыть дверь? – промелькнуло в голове. - Так ведь ключа нет…».
– Кайф тоже пробовал. Соскочил вовремя… и надолго. Не мое, - продолжал рассказывать Коляскин. – То ли дело – коньяк, бабы, тачки… Оружие… Но вот в чем прикол. Всё это время я ощущал себя чмом. Козявкой. Харкотиной. И одна только мысль не давала покоя: что где-то, по этому городку, ходишь, рассекаешь на своей тачке, ты. Который в этом виновен. Ты мог их остановить, тебя бы послушали. И я должен найти тебя и наказать. Потом хоть потоп - давись все конем… танком.
– Но почему я? Нас же тогда… со штанами… много было!
– Потому что ты всегда был туз, а я шестерка. Потому что твой батя был начальником завода, а мой от сивухи сгорел. Потому что твоя мать ногти в салоне красила, а моя козявки от стен отдирала. Потому что ты умный и красивый, а я тупой урод. Потому что у тебя лучшие телки, а у меня одни порножурналы. Я тебе завидовал всегда. И я тебя убью. Через пять… нет, уже через три минуты.
Коляскин облокотился на дверь. Его руки были засунуты в карманы. Полные решимости слова странно контрастировали с его обликом, он напоминал раненую ворону. Рапину даже стало его жаль.
– Твоя мама бы расстроилась, если бы сын стал убийцей, - сказал он.
– А вот маму не трогай! – неожиданно выкрикнул Коляскин и снова выхватил из кармана пистолет. Выпрямился, сжимая его в руке. – Мама – святое!
– Ну вот, значит, хоть что-то святое для тебя все-таки существует?! – голос Рапина зазвенел. – Подумай и о моей семье тоже. Чем мои жена и два сына – одному семь, другому два, - виноваты, что я был тогда дураком, а совсем не умным, как ты говоришь? Почему они должны остаться без мужа, без отца? Из-за какой-то нелепой шутки! Ерунды, которая выеденного яйца не стоит!
– Хренасе шутки. Как хорошо вы все жить хотите. Нагадили, и как будто не было ничего. У меня из-за твоей шутки жизнь под откос. Разве тебя не учили, что за свои поступки отвечать надо?
– Это грех, – услышал вдруг Рапин свой собственный негромкий голос. Обычно он не произносил этого слова – или не думал о его значении.
– А ты мне поп, что ли?! – захохотал Коляскин. – Или в веру ударился? Да, кстати, - неожиданно деловитым голосом, меняя тон, обратился он к нему, - если верующий, объясни тогда… Я тут передачу смотрел. Новости. Как один чувак с автоматом полшколы перестрелял. За то, что ему когда-то в этой школе учительница двойки ставила. Детей расстрелял мелких. Держал их взаперти, в классе… Учителей, других уже. Родителей нескольких. Какой у них грех? Весь школьный двор в крови. А Бог? Почему Он это разрешил? Почему Он не вмешался? Получается – не может Он ничего, нет у Него силы? Всё человек решает? Что хочу, то и ворочу! Где Он, Бог? Отвечай! – кричал он, размахивая стволом.
Рапин подумал, что, наверно, прошло уже больше пяти минут. Потом заметил, что в доме зажглось еще несколько окон.
– Не знаю. Но убивать нельзя.
– Кому нельзя, а кому очень даже можно! Почему одним разрешено убивать и коверкать чужие жизни, а другим… - Коляскин осекся, потому что подъездная дверь открылась изнутри, толкнув его сзади в спину.
– Толя? Ой… Что происходит?
Жена уже шла к нему по снегу в шлепанцах и халате, недоуменно переводя взгляд с мужа на человека, все еще заслонявшего собой вход в подъезд.
Дверь захлопнулась снова.
Коляскин, ухмыляясь, выпрямился, он держал руки в карманах. Настя держала за руку Рапина, стоя рядом с ним.
 
***
– Добрый вечер, фрау, у нас тут небольшой разговор с вашим мужем. Буквально минута… И мы закончим.
Коляскина и Рапиных разделяли, наверное, метра полтора.
– Заканчивайте побыстрее. Уже поздно и холодно. А в чем дело?
Рапин вздохнул поглубже и сделал полшага вперед.
– Понимаешь, Настя, я когда-то давно обидел… вот его. Это мой бывший одноклассник.
– Так попроси у него прощения и пойдем домой, – спокойно сказала Настя. Она потянула мужа за рукав, тоже приблизившись, вслед за ним, на полшага к Коляскину.
Но тот снова выхватил пистолет из кармана и направил его прямо на Рапина, кривляясь:
– Да! Проси прощения, падла такая. Слушайся свою бабу! На колени!
«Шут гороховый. Почему я его не боюсь? – думал Рапин, переводя взгляд с едва видимого дула на полубезумное, искаженное усмешкой лицо Коляскина. – Почему я не верю, что он это сделает? И главное – совсем не хочется просить прощения у этого психопата. И не нужно этого делать. Ни в коем случае. Вот если бы перехватить и вырвать у него ствол», - пришла вдруг новая мысль.
Но Настя всё испортила. Она шагнула наперерез мужу, прямо под пистолет, и прерывистым голосом заговорила с Коляскиным, стараясь оттолкнуть руками дуло подальше от Рапина:
– Он просит… Он просит прощения. Прости его. Он очень переживает и никогда больше ни с кем так не сделает!
– Я не… - попытался вмешаться Рапин.
– Убью – прощу.
–Тогда меня, – Настя шла прямо на Коляскина, заслонив собой мужа.
– Чего?! – опешил Коляскин.
– Меня убивай.
– Не, ну вы видали?! Епт… Блин…
Коляскин выкрикивал еще какие-то ругательства. Его трясло. Непонятно, смеялся он или плакал. Рука с пистолетом ходила ходуном, пока он не уронил его в сугроб. Тогда Коляскин опустился рядом с сугробом на корточки и начал шарить в снегу руками.
Нащупав в кармане халата ключи, Настя бросилась к двери подъезда и быстро открыла ее. Они с Рапиным проскользнули внутрь. Дверь захлопнулась. Несколько секунд супруги стояли на лестничной клетке, молча глядя друг на друга, понимая, что что-то в их общей жизни и в жизни каждого в отдельности, возможно, изменилось навсегда.
Насте было страшно и хотелось наверх, домой, но Рапин удержал ее – давай посмотрим. Осторожно, стараясь не шуметь, он подошел к дверному глазку и глянул в него.
От подъезда медленно шагал человек – в дорогом пальто, но похожий на подбитую птицу. Рапин видел, как у него шевелятся губы, но не мог расслышать бормотания:
– И как это он так смог? За меня ни одна баба - ни за деньги, ни за так – помереть не согласится. Да и мне оно разве надо?! Ну и ладно. Ну и пошли вы все…
Пройдя еще пару шагов, Коляскин сунул руку в карман и что-то из него вытащил. Поднял руку вверх, почти прижал к голове. Раздался едва слышимый щелчок. Коляскин стал медленно оседать на тротуар. Полы пальто разметались. На лице Генки была улыбка – совсем не заискивающая и даже добрая. Рапин ее запомнил.