Глава 2. Кровь на мраморе

Небольшое предисловие от автора.
Когда в первой главе повествование шло словно от лица простых горожан, которые вообще не в курсе, что происходит, они – обычные очевидцы, то во этой главе мы с вами углубимся в детали того дня уже со стороны действующих лиц. Желаю приятного прочтения!

Темница была сырой и тихой. Воздух пропитался запахом крови, пота и страха. Анникей сидел, прислонившись к холодной каменной стене, его пальцы судорожно сжимались и разжимались — будто он всё ещё пытался ощутить в них магию, которую у него отняли.

Они лишь хотели вернуть магию леса, которую Элрион приказал "приручить" для дворца. Анникей – один из немногих, кто помнит, как лес дышал свободно.

– Мы должны были убить его… – прошипел рыжебородый маг, сжимая окровавленные повязки на руках, говоря о принце.

Анникей молчал. Как? Как стража узнала их план? Их было около тридцати магов – достаточно, чтобы смести ползамка… если бы не эти оковы.

– Кто-то нас продал, – бросила девушка с перебитыми пальцами, теперь она не сможет сделать ритуальные жесты, чтобы освободиться от цепей, забирающих магическую энергию.

– Или… — Анникей поднял голову, – мы сами попались. На свою же гордыню.
Анникей вдруг вспомнил, как странно улыбался тот торговец, предложивший схему дворца… Слишком точную схему.

– Как же я был самоуверен тогда... – почти бесшумно произнёс рыжеволосый, снова опустив голову.

Рядом ведьма – та самая, что ещё час назад шептала заклинания, пытаясь хоть как-то облегчить боль товарищей, – осторожно потянулась к его руке.

– Анникей… – её голос был тихим, как шорох листьев. – Ты не мог знать, что…
Но она не успела договорить.

Дверь темницы с грохотом распахнулась, и в помещение вошли двое стражников. Высокие, закованные в латы, с лицами, будто высеченными из камня. Их глаза — холодные, безразличные — медленно скользнули по узникам, будто оценивая, кто ещё может представлять хоть какую-то угрозу.

– Встать.

Приказ прозвучал ровно, без эмоций.

Маги молча поднялись, но не из покорности – просто у них не осталось сил даже на сопротивление. Те, у кого оковы высосали почти всю жизненную энергию, едва держались на ногах.

– Женщин и слабых – с нами.

Сердце Анникея сжалось. Он не дрогнул, не подал виду, но внутри всё вскипело.
Куда? На что? На казнь? На пытки?

Его товарищи – те, кто ещё мог стоять, – молча смотрели в пол. Никто не кричал, не умолял. Они знали: это бесполезно. Но в их молчании была ярость.

Анникей чувствовал её, как жар в собственной крови.

Он был их командиром.

Он повёл их в эту ловушку.

И теперь, глядя, как уводят обессиленных, он впервые за всю свою долгую жизнь ненавидел себя.

Не Элриона. Не стражу.

Себя.

Потому что он должен был предвидеть. Должен был защитить.

Но вместо этого они все теперь здесь.

В темноте.

Без магии.

Без надежды.

Тяжёлые железные двери распахнулись беззвучно – будто сама тьма расступилась перед ним. Холодный свет факелов дрогнул, когда он переступил порог, и тени на стенах изогнулись, словно в поклоне. Он ш;л медленно. Без спешки. Как хозяин, оценивающий своё владение. Его ботфорты глухо стучали по каменному полу, но даже этот звук казался приглушённым – будто темница боялась нарушить тишину в его присутствии.

Анникей поднял голову и увидел его.

Элрион.

Белоснежные волосы казались неестественно яркими в полумраке. Алые глаза, как лезвие, скользнули по узникам, будто он уже приговорил их взглядом.

Металл на шее Анникея был холоднее льда, а руны на нём светились тусклым красным
– знак королевского подавления. Он пытался вызвать хоть искру магии, но каждый раз оковы сжимались больнее, оставляя ожоги. "Валерионы знают, как калечить даже хранителей леса", — подумал он, с ненавистью глядя на Элриона.

"Ливавиера выпороть", – безэмоционально произнёс эльф, когда заметил горящие гневом и решимостью глаза Анникея.

В это же время за всем этим наблюдал маг Орвин с помощью своего дара всеведения из своей просторной башни, где воздух был густым от запаха древнего пергамента, сушёных трав и чего-то ещё — металлического, словно кровь, смешанная с озоном после грозы.

Дроу с сияющими белыми глазами, которые не видели материальный мир, но бездонная глубина которых обещала тайны древних знаний. Его бледные, словно высеченные из мрамора черты лица, обрамляли серебристые волосы, мерцающих холодным светом. В руках он держал старинную книгу, исписанную загадочными рунами, из которых исходило мягкое голубое свечение – словно сама магия воплотилась в пергамент.

Его мантия, украшенная изысканным узором, тоже едва заметно светилась, отражая неведомую силу, заключённую в его сущности. В этом взгляде чувствовалась не только мудрость, но и скрытая сила, готовая пробудиться в любой момент.
Время не имело власти над ним. Он помнил еще первые камни королевства Ронс, помнил, как их клали дрожащие руки первых строителей. Помнил лица всех королей из рода Валерионов – гордых, жестоких, глупых, жалких. Они рождались, правили и умирали в прахе, а он...

Он оставался.

Его тело, закаленное древней магией, не знало старости – кожа, темная как беззвездная полночь, оставалась гладкой, а руки – ловкими и сильными. Лишь взгляд выдавал истинный возраст. Глаза, светящиеся аметистовым пламенем.  И то, как чуть опускались уголки губ, когда он наблюдал за новой глупостью смертных. Как морщились едва заметные складки у переносицы, когда он слышал знакомые оправдания. Как медленно поднималась бровь, когда кто-то осмеливался лгать ему.
Тысячелетняя мудрость не нуждалась в морщинах – она жила в каждом его жесте, в каждом вздохе, в том, как он перелистывал страницы своей книги одним пальцем, зная каждую букву наизусть, говорил с юными магами так, будто уже видел, чем закончатся их слова, смотрел на войны и революции спокойно, как взрослый смотрит на детскую игру.

Орвин провёл пальцами по страницам книги, и те вспыхнули синим: "Тысячу лет я наблюдал, как короли губят свои народы. Ты не первый… и не последний. Но первый, кто заинтересовал меня".

Губы Орвина шевельнулись беззвучно, прежде чем раздался его голос – низкий, вибрирующий, будто доносящийся из глубины веков. Каждое слово обжигало воздух синеватым свечением, выписывая в пространстве древние руны, которые тут же растворялись в дымке:

"Закон возмездия суров, как сталь,
Где кровь за кровь – таков печальный скаль.
Слеза за сл;зы, боль в ответ на муку,
Проклятье тянется, сжимая руку.

За каждую загубленную душу,
Беда придёт, покой нарушив.
Взрастут страданья алые цветы,
В плоти твоей, презрев путы".

Его слепые глаза вспыхнули ярче, когда книга перед ним сама перевернула пожелтевший пергаментный лист. На нём кровью были выведены строки, которые теперь оживали в воздухе.

"И каждый стон, что ты когда-то слышал,
Шипом под ребра вдруг вонзится ближе.
Познаешь ты чужой печали бремя,
И раскаянья горькое ты выпьешь зелье".

В этот момент где-то далеко, во дворце, Элрион вскрикнул от внезапной боли – первый шип вонзился в его запястье, окропив белоснежную рубашку багряными пятнами. Орвин почувствовал это и улыбнулся, продолжая

"Цветок на коже – памяти печать,
О сломанной судьбе начнет кричать.
Пока не осознаешь цену сл;з чужих,
В саду души, где нет цветов живых.

Пока в груди, где сердце словно камень,
Розой без шипов не вспыхнет пламень.
Не знать тебе ни отдыха, ни сна,
Душа твоя навек осуждена..."

Последние слова заклинания повисли в воздухе мерцающим маревом, прежде чем вонзиться в ткань мироздания. Где-то завыл ветер, хотя в башне не было ни одного
открытого окна.

Орвин закрыл книгу. На её обложке на мгновение проступил и тут же исчез символ – роза, окружённая шипами.

Элрион стоял, опёршись о мраморную колонну, и наблюдал, как стража выбивает из Анникея последние проблески гордости. Плеть свистела в воздухе, оставляя на спине рыжеволосого мага кровавые дорожки. Принц усмехнулся: "Так им и надо. Эти лесные крысы думали, что смогут бросить мне вызов?"

Но вдруг...

Острая, жгучая боль пронзила его запястье, будто кто-то вогнал под кожу раскалённую иглу. Элрион вздрогнул, едва сдержав крик. Его пальцы непроизвольно сжались, ногти впились в ладонь.

– Довольно! – его голос прозвучал резче, чем он планировал.

Стражи замерли. Анникей, весь в крови, поднял голову и ухмыльнулся.

"Этот взгляд...", – судорожно подумал эльф.

Элрион резко развернулся и ушёл, не дав себе слабости прикоснуться к запястью.

Но с каждым шагом боль нарастала. Теперь это было похоже не на укол, а на то, что кто-то медленно вкручивает в его жилы шип, пропитанный ядом.

Зайдя к себе в покои, он захлопнул дверь, посмотрел на руку – и увидел шип. Длинный, извилистый, будто выросший из самой кости. На его кончике дрожала капля крови, а у основания... лепестки. Алые, как его глаза.

Элрион дотронулся и боль разлилась по руке, как огонь по сухой траве. Он схватился за стол, чтобы не упасть. В глазах помутнело: "Что... это..."
"Они посмели", – эта мысль жгла его изнутри, острее, чем шипы, разрывающие плоть, пока он ш;л к выходу из замка, чтобы догнать стражников и Анникея.

Элрион шагнул вперёд, и толпа расступилась, как волны перед лезвием корабля. Его пальцы сжали рукоять кинжала – привычный жест, жест хозяина этой земли. Но сейчас даже холод металла не мог отвлечь от жгучего предательства, пульсирующего в его венах.

Анникей стоял на коленях, едва живой, но в его глазах всё ещё тлела искра.

"Ливавиер," — голос Элриона был тихим, словно шепотом можно было скрыть ярость.

Но каждый, кто слышал его, замер. Даже ветер. "Последний сын из своего магического рода. Как... забавно".

Он протянул руку, собираясь вцепиться в волосы пленника, чтобы заставить его посмотреть – посмотреть, во что превратился его бунт.

Но в этот момент шип на его запястье дернулся, будто живой. Боль вонзилась в кость. Элрион замер.

"Кажется, ваши друзья в лесу не теряли времени," — он заставил себя улыбнуться, хотя губы предательски дрожали: "Прокляли меня, пока вы отвлекали?"

Толпа зашепталась.

И тогда...

Из толпы вышла какая-то нищенка, пахнущая смертью и дешёвыми травами. Е; пальцы, кривые от возраста, сжали посох, но глаза... Глаза горели. "Не они, Ваше Высочество!" – её голос скрипел, как ржавые петли: "Я. За невинных! За поэтов!
За каждый камень, что кричал твоим именем!"

Воздух взорвался. Шипы впились глубже, разрывая кожу в кровь. Элрион закричал. Впервые за сто лет. Громко. По-звериному. Без контроля. Толпа ахнула. А потом...

Он.

Незнакомец в мантии, чьи аметистовые глаза светились, как звёзды в бездне.
"Ваше Высочество... как неуместно вы выглядите," – его голос был сладким ядом.  Маг опустился рядом, будто любуясь зрелищем. Его пальцы обхватили шип на шее

Элриона – и сжали. Боль взметнулась до небес.

"Шипы... Знаешь, что в них по-настоящему прекрасно?" — он наклонился, и его дыхание обожгло ухо Элриона: "Они растут только тогда, когда плачут невинные. А значит, даже сейчас... где-то в твоём королевстве, кто-то страдает".

Элрион захрипел. Не от боли. От ярости. "Они заплатят... Все", – мысленно сказал он сам себе. Но когда он попытался встать, тело не слушалось.  А в последнем проблеске сознания он увидел:  Анникей смотрит на него и не отводит взгляд.

Шипы пульсировали в такт его бешеному сердцу. Кровь, тёплая и липкая, стекала по
пальцам, капая на мрамор, оставляя алые узоры.

Элрион слышал. Слышал всё. Шёпот в толпе: "Смотрите, он корчится, как червь…"

Детский смех – кто-то указывал на него пальцем.

Сдавленный вздох облегчения оттуда, где стояли родственники казнённых.

И хуже всего – молчание его стражи. Они не бросились помогать. Не заслонили его от чужих глаз. Они замерли, и в их взглядах читался ужас… и удовольствие.
Они ждали этого. Ждали, когда он упадёт.

Орвин наблюдал за ним, его слепые глаза мерцали, будто видели глубже – прямо в душу, туда, где уже ползла трещина.

"Ты думаешь, это просто проклятие?" – его голос был мягким, почти ласковым. Пальцы скользнули над шипами, и те вспыхнули синим, на мгновение став прозрачными, как стекло: "Это зеркало, принц. И оно только начало показывать тебя настоящего".

Элрион не ответил. Но впервые за сто лет… Ему захотелось закрыть лицо руками.