Глава 3. Добро пожаловать домой

Сознание вернулось к Элриону, как прилив ледяной воды. Он вскинулся на постели, и сразу же – предательская дрожь в пальцах. Простыни, шелковистые и мокрые от пота, прилипли к спине, словно пытались удержать его в этом унизительном положении.

"Всего лишь сон..." – прошептал он, но тело уже знало правду. Под ключицей дернулся шип, и волна боли вырвала из памяти обрывки вчерашнего унижения: толпу, старуху... И его. Особенно его.

"Как он смеет?" – гнев вскипел в жилах, но тут же сменился ледяным ужасом, когда память услужливо подкинула тот момент – дыхание дроу, теплое и чужое, на своей коже. Оно пахло полынью и чем-то древним – как страницы старых книг. А потом слова, врезавшиеся в сознание: "Это не проклятие, принц. Это... отражение".

Элрион содрогнулся. Его кулаки сжались так, что ногти прорезали шелк простыней.

"Утренние процедуры. Ванна. Одежда. Придворные", – мысленно перечислял он, цепляясь за привычный ритуал. Но когда его зов повис в воздухе, ответила лишь гулкая тишина.

Коридор так же встретил эхом собственных шагов. Каменные стены, обычно такие надежные, теперь казались чужими.

"Где ВСЕ?!" – его крик разбился о своды, вернувшись многократным "где-где-где..."

Даже факелы горели тусклее, будто стыдясь освещать его состояние. Рубашка промокла от крови в двух местах – шипы продолжали свою работу.

Он вернулся в покои, и перед зеркалом он замер, и мир сузился до этого отражения. Его собственные глаза – обычно холодные, как алмазы, – теперь дико блестели лихорадочным блеском. Бледная кожа, почти прозрачная у висков, выдавала беспокойную ночь. Но самое страшное...

Розы.

Они проросли сквозь кожу на шее и запястьях, их алые лепестки контрастировали с бледностью его тела. Казалось, они пульсируют в такт его сердцебиению. Одна особенно крупная роза у ключицы приоткрыла бутон, обнажив шип, глубоко впившийся в плоть.

"Не может быть..." – прошептал Элрион, пальцы дрожащими движением потянулись к цветку.

Вдруг – резкая боль. Острая, как предательство. Он вскрикнул, но не остановился.
 
Ногти впились в нежную кожу вокруг розы, пытаясь вырвать ее с корнем.

"Я... Я не заслужил этого!" – его голос сорвался на хрип. Кровь выступила там, где ногти разорвали кожу, но роза оставалась на месте, будто приросла к кости.

В зеркале его отражение исказилось гримасой боли и ярости. Капли пота смешивались с кровью, стекая по груди.

"Это всего лишь колдовство... Иллюзия..." – убеждал он себя, хватая за лепестки.

Но чем сильнее тянул, тем нестерпимее становилась боль. В глазах потемнело, в ушах зазвенело.

Внезапно он увидел – в глубине зеркала, за своим отражением, мелькнула тень.

Высокая фигура в развевающейся мантии. Аметистовые глаза...

Элрион резко обернулся. Никого.


Когда он снова посмотрел в зеркало, на его губах выступила капля крови – он прокусил их, пытаясь подавить крик. А роза... роза теперь цвела еще пышнее.

В висках застучало – ровно, методично. Как каблуки отца по мрамору. Раз-два.
Раз-два. Ритм, под который он учился стоять смирно, не показывать слабости.
И скрип. Навязчивый, как совесть. Качели в саду, где когда-то...

"Брось, трусишка!" – смех брата, солнечные блики в его белоснежных волосах:
"Разве ты не принц?"

Качели взлетали выше. Скрипели. Замолчали.

Навсегда.

Элрион резко открыл глаза. Тишина в покоях стала осязаемой – не просто отсутствие звуков, а присутствие пустоты.

Скрип двери заставил его вздрогнуть. "Наконец-то явились. Твари трусливые..." – мысленно проговорил принц.

Но шаги не спешили к нему, топчась у порога: "Ваше высочество... вы... в порядке?"

"Они СМЕЮТ спрашивать? После того как стояли и смотрели?"

"Совершенно!" – его голос прозвучал как удар хлыста. Шип под ребром дернулся в такт ярости. "Предатели. Все до одного. Этот чертов маг их подкупил..." – в сознании вспыхнул образ Орвина.

Когда он был уже в ванной, служанка – та самая, седая, что многие годы подавала ему воду – вошла, поставила таз. Ее руки дрожали сильнее обычного.

"Боится? Хорошо. Пусть боится".

Новый шип впился в плоть. Боль ударила по нервам, заставив вскрикнуть. Вода окрасилась розовым. "Нет. Это не кровь. Это их колдовство. Подменили реальность..." – продолжал думать он.

В глазах служанки мелькнуло что-то. Жалость?

"СМЕЕТ жалеть МЕНЯ?!"

"Достаточно!" – он попытался встать, но ноги подкосились. Ее рука подхватила его
под локоть.

"Не смей прикасаться! Я - ПРИНЦ, я..."

Но в ее взгляде не было страха. Было... понимание?

"Неужели она думает, что я ЗАСЛУЖИЛ это?"

Он отшвырнул ее руку: "Вон!"

Когда дверь захлопнулась, Элрион впервые за столетия почувствовал не просто боль.

Одиночество.

И от этого шипы жгли еще сильнее.

Элрион одевался медленно, словно доспехи надевал перед битвой. Черные шелка и бархат – не траур по казненным, а маскировка для его собственной крови, проступающей сквозь рубашку. Каждый вздох отзывался новым ударом шипов под кожей, каждый шаг напоминал – сегодня он не просто правитель. Сегодня он палач.

Площадь застыла в гнетущем оцепенении. Воздух густел от запаха пота и страха, смешанного с металлическим привкусом крови, еще не пролитой. Элирон взошел на эшафот, сжимая в кармане платок, уже пропитанный алой влагой.

Тринадцать.

Только тринадцать революционеров из двадцати девяти дожили до казни. Остальные сломались в застенках.

Особенно выделялся Анникей. Даже после пыток он стоял прямо, а его зеленые глаза горели тем же огнем, что и в Запретных лесах. Глаза, полные немого обещания: "Ты заплатишь за это".

"Приговорённые к смерти!" – голос глашатая разнесся по площади.
Элрион медленно прошелся вдоль строя, стараясь, чтобы его шаги звучали мерно, властно. Но внутри все горело. Шипы на его запястье пульсировали, будто кто-то водил по ним раскаленной иглой.

"Не сейчас... Чёрт возьми, не сейчас!" – думал он о шипах, которые грозились с новой силой впиться в его кожу.

Первый – юный эльф с ногами, перебитыми в темнице.

"Ты хотел свободы?" – голос Элриона прозвучал хрипло.

Топор сверкнул.

Толпа ахнула хором.

А в боку у принца новый шип прорвал кожу, заставив зубы сомкнуться до хруста.

"Кто? Кто сейчас плачет по нему?"

Второй. Третий. Четвертый...

К седьмой казни рубашка Элриона прилипла к телу, смешав его кровь с чужой.
Анникей смотрел на него, не моргая.

– Тебе больно, Ваше Высочество? – прошептал он так, чтобы слышал только Элрион.

Принц замер.

– Ты...

– Я вижу, как ты сжимаешь кулаки. Как твои губы дрожат. – Анникей ухмыльнулся. –
Проклятие красивое. Очень... справедливое.

Элрион почувствовал, как новый шип впивается в шею.

– Ты не умрёшь сегодня, – сквозь зубы произнёс он, – Ты отправишься на границу.
Будешь сражаться за тех, кого ненавидишь.

Анникея увели последним.

А когда площадь опустела, Элрион рухнул на колени, сжимая окровавленные
запястья.

Шипы цвели пышнее прежнего.

После казни Элрион, измученный болью, пытаясь скрыться от глаз придворных, брел, спотыкаясь, по заросшим тропинкам дворцового сада. Внезапно он остановился – перед ним расстилался уголок сада, которого он давно не вспоминал. Воздух здесь пах по-другому: не ухоженными розами, а дикими, почти забытыми кустарниками.

"Мама..." – невольно вырвалось у него. Здесь, на этой полуразрушенной скамейке, она читала ему сказки, о храбром мальчике, который... который что? Детали ускользали, как вода сквозь пальцы.

Шорох. Из-за древнего розового куста, чьи ветви напоминали скрюченные пальцы, появился старик. Его плащ был вышит увядшими цветами – казалось, они шевелились при каждом движении. На шее поблескивал странный кулон – роза без шипов.

"Ваше Высочество..." – его голос звучал так, будто доносился сквозь толщу лет. – "Вы ищете что-то? Или от чего-то бежите?"

Элрион сначала был раздражен, но новый шип под кожей заставил его скрипнуть зубами от боли. Старик протянул флягу: "Вот, выпейте".

Когда Элрион скептически смотрит на него, старик усмехается: "Вы думаете, я вас отравлю? Розы уже сделали это за меня".

Когда Элрион отпил, вкус оказался знакомым – точно такой отвар ему давали в детстве при лихорадке.

"Видите эту древнюю розу? Она помнит всех, кто приходил сюда... и всех, кто ушел – говорят, где-то есть роза без шипов. Та, что растет на крови невинных", – он смотрит Элриону прямо в глаза: "Но сорвать её может только тот, на ком нет греха".

"Где она?" – прошипел Элрион, чувствуя, как по руке стекает теплая струйка крови.

Старик засмеялся – звук, похожий на треск сухих ветвей: "В Запретном лесу. Где деревья помнят каждую вашу жестокость. Но вам туда нельзя – они вас ненавидят".

Он сделал шаг назад, растворяясь в тени. А когда Элрион обернулся, старика уже не было – лишь ветер качает розы, будто кто-то невидимый проходит между кустов.

Элрион вернулся в свои покои и сел на краю кровати, пальцы судорожно впивались в покрывало, будто пытаясь ухватиться за что-то реальное, пока его разум метался между надеждой и насмешкой.

Роза без шипов...

Мысль звучала как детская сказка – глупая, наивная, та, в которую он перестал верить столетия назад. Какой смысл искать цветок, который, возможно, никогда не существовал? Разве не смешно – великий принц, повелитель королевства, униженно бредущий по лесу в поисках волшебного спасения?

Он сжал кулаки, и шипы ответили ему острой болью, будто издеваясь.

А если это ловушка?

Старик мог быть подослан кем угодно – теми, кто жаждал видеть его слабым, кто мечтал, чтобы он, Элрион Валерион, поверил в сказку и покинул трон, оставив
королевство на растерзание врагам.

Или...

Или это была последняя насмешка судьбы. Дать ему надежду – только чтобы отнять её в самый отчаянный момент. Показать, что даже если роза и существует – он, с руками по локоть в крови, уже давно перестал быть тем, кто достоин её сорвать.

Он засмеялся – горько, почти безумно.

Последние лучи солнца пробивались сквозь тяжёлые бархатные занавеси, как сквозь пальцы ускользающего времени. Они ласкали его бледное, измождённое лицо, напоминая о тех далёких вечерах, когда материнские руки поправляли ему одеяло, а тёплый голос рассказывал сказки о храбрых рыцарях и волшебных розах. Его пальцы, покрытые тонкой сетью алых царапин, непроизвольно потянулись к свету – жадные, дрожащие, отчаянные. Но солнце, как и всё хорошее в его жизни, исчезло слишком быстро. Пальцы судорожно сжали пустое покрывало, цепляясь за последние остатки тепла, которого уже не было.

Он заснул с ощущением, будто падает в глубокий колодец.

А проснулся в аду.

Гроза бушевала за окном, словно разъярённый зверь, рвущийся в его покои. Каждая вспышка молнии на мгновение замораживала мир в неестественном синеватом свете, обнажая страшную правду – он был болен, проклят, сломан. А потом гром – оглушительный, всесокрушающий – и новый шип впивался в его плоть, заставляя тело выгибаться в немой агонии. Он впился зубами в собственную руку, пока медь крови не заполнила рот, пока кость не заскрипела на зубах. Но это не помогало.

Слёзы текли по его лицу, горячие и бесполезные, оставляя на шипах крошечные ожоги. Они смешивались с кровью, образуя на простынях розоватые узоры – словно кто-то рисовал карту его мучений. Гром гремел в унисон с бешеным стуком сердца, пока вдруг не наступила звенящая тишина – и тогда из его груди вырвался крик. Животный. Крик существа, впервые осознавшего свою беспомощность.

Он ненавидел это. Ненавидел своё бессилие, ненавидел страх, сжимавший горло, ненавидел эти проклятые шипы, которые теперь управляли им. В порыве слепой ярости он рванулся вперёд, сметая огромное зеркало в резной раме, которое стояло у письменного стола, находящимся на против кровати. Стекло разлетелось на тысячи осколков, каждый из которых отражал кусочки его раздробленной души.

В одном – мальчик с ясными глазами, ещё не знающий, каково это – терять. В другом – жестокий правитель с короной из шипов, у ног которого стонали камни. А в третьем... в третьем была лишь пустота. Чёрная, бездонная, зияющая. Как будущее. Как смерть.

"Нужно найти эту розу..." – прошептал он, но голос звучал чужим, разбитым, не верящим собственным словам. Это не было решением. Это была мольба загнанного в угол зверя, последняя попытка убедить себя, что выход есть. Что спасение возможно. Что он ещё не окончательно потерян.

Но за окном бушевала гроза, шипы пульсировали в такт его отчаянию, а в осколках зеркала отражались лишь призраки того, кем он был – и того, кем он стал.

Лунный свет, пробивающийся сквозь разорванные шторы, упал на осколки зеркала, превратив их в россыпь бледных звезд. Элрион стоял среди этого хаоса, его грудь тяжело вздымалась, а по изрезанным шипами рукам струилась кровь, капая на серебристые осколки – алые слезы на хрупких зеркальных мирах.

Внезапно ветер распахнул окно, ворвавшись в покои с запахом дождя и... роз.
Настоящих, не проклятых. Этот аромат, чистый и нежный, на мгновение перебил металлический запах крови.

Принц замер.

Гром прогремел в последний раз, но теперь это звучало как прощальный салют. Дождь за окном стих, оставив после себя звенящую тишину. В этой тишине Элрион поднял с пола один осколок – тот, что отражал пустоту. И увидел...
Тропу. Узкую, едва заметную, ведущую в Запретный лес. И в самом его сердце – слабый, едва уловимый золотистый свет.

Его пальцы сжали осколок так сильно, что стекло впилось в ладонь. Боль была острой, чистой, почти освобождающей.

"Хорошо", – прошептал он, и это слово повисло в воздухе, как клятва: "Я найду тебя".

За окном, в последних каплях дождя, отразилась высокая фигура в развевающейся мантии. Аметистовые глаза вспыхнули и погасли. Орвин не улыбался. Он лишь кивнул, словно давно ожидал этого момента, и растворился в ночи, оставив после себя лишь шепот: "Добро пожаловать домой, принц".