Блаженные

 Первоначально этот рассказ был назван «Божьи люди», но в процессе создания возникло более точное определение этой категории жителей поселений. Было сомнение, а стоит ли их упоминать в своих рассказах, но без рассказа о них, история жизни и быта поселений луговой стороны рек Волга и Ахтуба была бы не полной.

 В каждом селении есть свои блаженные, которых во все времена, живущий в поселении народ, жалел и относился к их чудачествам с пониманием и сожалением. Некоторые из этих обиженных Богом бедолаг были такими от рождения, но много было и таких, которые рождались нормальными детьми, но в результате перенесённых в детстве различных форм менингита у них развивалась умственная отсталость.

 В одном из таких поселений, при моей памяти таких блаженных было несколько человек. Один из них Афоня, совершенно безобидный и невероятно добрый, довольно крупный мужчина лет сорока. Длительное время исполнял обязанности звонаря на невысокой колокольне при небольшой поселковой церкви.

 Помню то время, когда у местных жителей поселения впервые появился телевизор, все соседи вокруг приходили каждый вечер на просмотр телепередач. Часто Афоня тихо подходил к одному из окон со стороны реки и через него смотрел на это, невероятное для него чудо.

 Пользуясь его добротой и наивностью, некоторые местные хулиганы часто разыгрывали его, что его не озлобило, он продолжал быть добрейшим человеком, от которого никто и никогда не слышал грубого слова. Афоня, с детской наивностью, продолжал во всём доверять людям. Местная шпана доставала его вопросом: «Афоня, у тебя есть паспорт?» – он лишь пожимал плечами с улыбкой на лице и взглядом взрослого ребёнка.
 
 Его общение с местной шпаной закончилось тем, что на вопрос о паспорте, по их научению, он наивно расстёгивал свою ширинку и доставал на всеобщее обозрение довольно внушительное «хозяйство». При этом он наивно полагал, что это так и должно быть. Как ни старались старушки при церкви переубедить его в обратном, но видимо внушение хулиганов отложились в его голове прочнее.

 По слухам, жил он последние свои годы в землянке у каких-то алкашей, которые отбирали у него всю пенсию, периодически избивали его при этом, сетуя на малый размер дохода. Пропитание он находил при церкви и на поминках, в этой землянке он и умер тихо и незаметно.

 Следующего, запомнившийся мне, блаженного звали Вася. В отличие от Афони, Василий был настоящий, но всё же безобидный, хулиган. Имея внешнее сходство с Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери», такая же сутулость и кособокость, но более миловидное лицо, Вася пытался над всеми подшутить или напугать.
 
 Бывало, затаится под кустом по дороге в церковь во время всенощной перед Пасхой или другим церковным праздником и ждёт. Стоит появиться на дороге группе богомольных старушек или молодых девчонок, как Вася выскакивает с громким криком «Ха!» и радуется визгу напуганных прохожих, бегущих дальше по дороге, теряющих при этом крашеные яйца и куличи.
 
 При всём при этом Вася очень любил домашних животных. Когда его мама решила отвести на бойню их старую корову, Вася просто повис на шее у домашней кормилицы, плакал и громко кричал благим матом, как по родному человеку.
 
 Мамку свою он очень уважал и любил, как впрочем, и многих других женщин. Иногда придёт в магазин, уставиться на довольно симпатичную продавщицу, та в шутку спрашивает, уж не влюбился ли в неё Вася. Он отвечает утвердительно и неловко смущался. Но стоит ей также в шутку сказать: «Так ты, наверное, мне и пенсию свою приносить будешь?» – любовь Василия моментально испарялась. Насупившись, отведя взгляд от предмета своего обожания, Вася моментально тихо исчезал из магазина на долгое время.

 Была среди блаженных этого поселения относительно молодая женщина, тем не менее, неопределённого возраста Нона. Мать её, довольно суровая женщина, видимо хотела вылечить дочь и отвести от дурных мыслей трудотерапией. Целый день Нона таскала вёдрами на коромысле воду от водяной колонки у центрального парка до дома. Расстояние там не маленькое. Весь домашний огород и внушительный сад поливался только этой – бесплатной водой.

 Запомнился только её басовитый смех у дома на уличной лавочке, которые раньше были почти у каждой входной калитки. Ходила она всегда в скромном платочке, летом одевалась в старое застиранное платье, зимой в такое же старое пальто с облезлым воротником, на ногах неизменные резиновые глубокие галоши и зимой и летом.

 Лишь однажды, когда её мать куда-то ненадолго уехала, Нона появилась у местного кинотеатра в красном платье, белых носочках своей младшей сестры и всё в тех же резиновых галошах. На следующий день Нона таскала воду на коромысле до самой темноты в своей обычной одежде. По рассказам соседей, всю ночь после этого, по настоянию матери, замаливала свой «грех» читая молитвы на память, так как грамоте была не обучена.

 Довольно молодой блаженный Лёня запомнился тем, что у всех встречных просил копеечку, при этом просил только «беленькие» копеечки, а медные не брал или выбрасывал. Этим он промышлял в районе местных магазинов и у местного летнего кинотеатра, куда постоянно ходил. Его контролёрши пропускали на киносеанс совершенно бесплатно. При отсутствии свободных мест, в довольно небольшом зале, он просто сидел на полу перед экраном или на ступеньках кинозала и заразительно смеялся каждому действию на экране.

 У него периодически случался припадок, когда он стоя замирал и трясся всем телом, руки болтались взад и вперёд как плети, изо рта текла пена, а из гортани вырывались звуки типа: «Йа, йа!» – смотреть на него было поистине страшно. С возрастом его припадки только усилились, после чего родственники сдали его в интернат, откуда он больше не вышел.

 Проходя мимо деревянного забора частного домовладения, заметил торчащие из него шляпки гвоздей, сразу вспомнил ещё одного поселкового блаженного. Кличка у него была Илюша-гвоздодёр. Не один гвоздь в радиусе километра от его дома не оставался торчать без его внимания. Когда он отправился в мир иной, под его кроватью родные нашли огромный ящик гвоздей и не просто гвоздей, а тщательно выровненных и очищенных от ржавчины.
 
 Илюша был уже довольно взрослым человеком, но при этом, на радость и веселье местным мальчишкам, с детской непосредственностью выполнял все их просьбы. Мог на спор, поднатужившись, выдать целую очередь звуков и с невинным видом смотреть на покатившихся со смеху мальчишек.

 При всё при этом, в поселении считали высшей благодатью – приход одного из блаженных на поминки по усопшему. Их никто не приглашал, но они сами неожиданно появлялись за столом. Их неаккуратность за столом просто не замечали, их никогда не выпроваживали, а наоборот привечали, наделяли конфетами и печеньем. Алкоголь ни один из них категорически не потреблял.

 В каждом поселении были свои блаженные, у каждого были свои характерные черты, характерные только им привычки. Блаженные описанного поселения были довольно добрые, от них исходило минимум агрессии, были не по возрасту наивными.
 
 На одном из старых кладбищ встречал очень агрессивного блаженного с другого посёлка с явными признаками болезни Дауна, все в шутку называли его «директор кладбища». Вот тот был очень агрессивный. Если родные усопшего дали ему мало денег на помин или ничего не дали, то он просто заливался проклятиями, грозил раскопать могилу. Среди блаженных поселка, о котором я написал свой рассказ, таких не было.
 
 Может кому-то покажется мой рассказ довольно грубым, неуместным, но это наша жизнь, как она есть. Эти люди тоже жили среди нас, они не должны бесследно кануть в небытие. Это история нашего края, наших поселений. Чтобы не появлялись псевдо «историки» – очередные «копатели Чёрного моря» или составители юбилейных буклетов про полигоны, где жителей посёлков и слобод, добродушно принявших первых строителей и разделивших с ними последнее, что у самих было, с чужих слов обзывали сборищем потомков разбойников и беглых крестьян, организовавших здешние поселения. Будто бы, до прихода военных строителей, ничего не имевших и ничего не умевших, мывшихся в русских печах вместо бань, так как бань они не знали.