Война на Балтике. Падение Бомарзунда ч. 6

Война на Балтике.

Падение Бомарзунда, итоги. ч.6

(Продолжение. Предыдущая глава:http://proza.ru/2025/05/03/550)

Итак, в  час дня 4 августа (по ст.ст.) 1854 года британские и французские офицеры приняли безоговорочную (!!!) капитуляцию крепости Бомарзунд.

Михаил Михайлович Бородкин в своем исследовании «Война на Финском побережье 1854-1855 гг.», подчеркивает:
 «Взяв Бомарзунд, неприятель торжествовал...
Эхо его ликований перекатывалось по Англии и Франции.
 
В английских газетных известиях говорилось: «в восемь дней мы уничтожили глыбы гранитных валов, которых камни нигде не могли устоять против нас».
 
Английский офицер, посланный с Аланда курьером в Лондон, рассказывал по пути, что «сдача Бомарзунда явилась совершенной неожиданностью, потому что место очень удобное и приготовленное для сильной обороны, но пушки там были столь стары, что совершенно не годились и причиняли более вреда осажденным, чем неприятелю.

Победа союзников расписывалась и комментировалась на разные лады и постоянно в самом невыгодном для нас освещении.
Упоение славой было всеобщим на Западе.
 
В феврале 1855 г., на обычном обеде у лорда-мэра Лондона, Непир в застольной речи рассказал, между прочим, что «взятие Бомарзунда ничего не стоило.
 
Дело было очень легкое; без потерь и труда мы разрушили очень большую линию укреплений…»


Давайте же посмотрим на потери сторон и разберемся, насколько дорого обошлось союзникам взятие этой русской крепости.
М.М. Бородкин отмечает:
«Вся наша потеря людьми за время второй осады ограничилась 53 убитыми и 36 большей частью тяжело ранеными.
По взятии Бомарзунда, 10 раненых русских офицеров перевезено было на госпитальный корабль «Бель-Иль». Комендантом крепости назначили полковника Моншеля.
 
Войска союзников были расставлены шпалерами от форта к пристани.
 
Весь гарнизон посадили на баркасы и перевезли на корабли, на которых потом пленных доставили одних во Францию, других в Англию».

Как видим потери, у более чем двухтысячного русского гарнизона крепости, были минимальными.
 
Неприятель же получил все орудия, боеприпасы и всё материальное имущество Бомарзунда и более двух тысяч наших солдат и офицеров сдавшихся в плен.

Самое обидное даже не это.

«Когда, отдавшиеся в плен русские войска шли между рядами французских и английских солдат, — говорилось в газетах Франции, — музыканты играли шотландскую джигу и русские стали танцевать под эту музыку», сообщает М.М. Бородкин.
 
Надеюсь, что это, говоря нынешними новомодными терминами, «фейк», хотя сам царский историк никак не оспаривает и не комментирует этот позорный пример.


А какую же цену за взятие крепости заплатили союзники?!

«Судя по рапорту Непира, убыль у союзников не превысила 120 человек убитыми и ранеными.

Генерал Барагэ д’Иллье официально доносил, что французы лишились только 21 чел., почему соотечественники дали ему прозвание «Генерал двадцать один», указывает М.М. Бородкин.

Скорее всего, эти цифры близки к реальности.

Сейчас в  Википедии, видимо для того, чтобы «подсластить пилюлю» таких малых потерь у союзников, без всякой ссылки на источник, сказано, что после взятия Бомарзунда  «…в лагере победителей вспыхнула эпидемия холеры, которая унесла жизни ещё около 800 человек».

Скорее всего, это тоже «фейк», и вот почему.
 
Если бы в лагере победителей случился такой грандиозный «падёж» из-за холерной эпидемии, это вызвало бы огромный скандал в английской и французской прессе.

Кроме этого, всех умерших от этой страшной болезни союзникам  пришлось бы хоронить там же, на Аландских островах и там возникло бы огромное кладбище похороненных от холеры солдат союзных войск, а его там не было, и нет.

В-третьих, падение Бомарзунда вызвало огромное ликование в Стокгольме, да и во всей Швеции.

Шведы даже быстренько организовали  туристические поездки  (!!!) к стенам капитулировавшей крепости.

«Первый пароход привез от 7 до 8 сот туристов (fl;neurs) на Аланд», - с горечью отмечает М.М. Бородкин.

Разумеется, если бы среди войск союзников действительно разразилась бы столь серьезная эпидемия холеры, с сотнями погибших, никаких шведских туристов они бы на Бомарзунд не пустили, да  и сами шведы в такой очаг смертельной заразы не поехали бы.

Ну и дождь наград и почетных званий, обрушившийся на командование и войска, захватившие крепость, тоже говорит о том, что никакой эпидемической чрезвычайщины у них не было.
М.М. Бородкин указывает:

«Маршал Кастеллан, как человек серьезный, занес в свой дневник строки, заслуживающие большего внимания:
«Взятие Бомарзунда, 16-го августа, произвело отличное впечатление; это первое действие французов против русских.
 
Командующий войсками генерал Барагэ д'Иллье будет, вероятно, сделан маршалом Франции.
Действительно, маршальский жезл был вскоре ему вручен довольно своеобразно, в момент его пребывания в Данциге, где он в 1813 г., будучи молодым поручиком, потерял руку.

Парсеваль Дюшен получил большой крест Легиона, в ожидании звания адмирала Франции, что является равнозначащим маршалу».


Кроме этого, как указывает М.М. Бородкин:
«Непир, по взятии крепости, выразил готовность переправить в Финляндию жен и детей защитников Аланда. Этим обстоятельством воспользовался генерал-губернатор, чтобы получить достоверные сведения о положении дела в Бомарзунде.

 За оставленными семьями Аландского гарнизона немедленно был отправлен особый пароход «Летучий» под парламентерским флагом.

Командир этого парохода, лейтенант Костенков, удачно выполнил свою задачу. В проверке же сведений имелась настоятельная необходимость, так как в обществе ходили самые разнообразные и нелепые слухи о Бомарзунде».

Отметим, что и жена генерала Я.А. Бодиско разумеется, так же могла спокойно уехать (вместе с тремя их малолетними детьми) в Финляндию, но вместо этого предпочла отправиться с мужем в далекое морское путешествие во вражеский  плен.
 
(Интересно, какие же гарантии комфорта и безопасности, и в обмен на что,  были даны ей и её мужу, для того чтобы они приняли столь неординарное решение?!)

Ну и сам факт разрешения адмиралом Непиром для прибытия русского корабля, с целью эвакуации жен и детей защитников крепости, говорит о том, что никакой эпидемии холеры там не было.


Скорее всего, единственной причиной для упоминания о холере, которая, якобы  «унесла жизни ещё около 800 человек», является краткое упоминание в книге М.М. Бородкина о том, что в дневнике какого-то анонимного английского офицера было сказано, что холерой  тут заболевает до 50 человек в день.

Ни фамилии автора этого дневника, ни ссылки на источник этих сведений не приводится.


В реальности, во время перевозки пленных русских солдат и офицеров из Бомарзунда в Англию и Францию, на кораблях было несколько ЕДИНИЧНЫХ случаев заболеваний и смертей от холеры.
«Бомарзундский гарнизон, по взятии форта союзниками, был посажен на баркасы и отвезен на разные пароходы, которые затем доставили одну часть пленных во Францию, а другую в Англию…

Но, к несчастью, на судах развилась холера, которая не щадила ни победителей, ни побежденных.
Ко времени прибытия на место назначения она прекратилась, унеся несколько жертв.
Плавание продолжалось три недели» - отмечает М.М. Бородкин.


Думаю понятно, что если бы среди пленных и войск победителей холера началась бы ПЕРЕД их отправлением в Европу, то никто бы больных холерой туда не повез.
Всех больных, и тех с кем они контактировали, по тогдашней практике просто изолировали бы и посадили под строгий карантин.

Как это и сделали англичане со своими пленными:
«Во время двадцатидневного пути в Англию холера унесла несколько жертв.
26-го августа пленные прибыли в гавань Ширнес, где их пересадили на старый корабль «Девоншир», устроенный внутри в виде казармы.
 
Здесь всех продержали месяц в карантине».

Как видим и на английских кораблях было НЕСКОЛЬКО жертв от холеры, после чего всех пленных (а их у англичан было более 500 человек) месяц продержали в карантине.


Впрочем, о плене мы еще поговорим, а пока вернемся к рассказу о том, какое впечатление в России произвело столь скорая капитуляция Бомарзунда.

М.М. Бородкин об этом сообщает следующее:
«Государь очень интересовался ходом дел на Аланде и делился своими мыслями о нем с князем Меншиковым, графом Паскевичем и др.

Из Высочайших рескриптов к этим сановникам, а также из писем военного министра, видно, что Бомарзунд волей судьбы обречен был на жертву неприятелей и оставалось только делать предположения о том, сколько времени он в состоянии продержаться.
 
В этом последнем отношении ожидания и расчеты, быть может, не оправдались, но они основаны были не на положительных данных, а исключительно на гаданиях и надеждах.


«Союзники уже приступили к Аланду; гарнизон форта, думаю Я, удержаться может дней 10, стало, примерно, до 1/13 августа», писал Государь князю Горчакову 19-го (31) июля 1854 г.
 
— 3-го (15) августа тоже повторено было гр. Паскевичу: «Долее 10 дней настоящей атаки не думаю, чтобы форт мог выдержать. Вероятно, придется зимой нам брать обратно»

... «Гарнизон в добром духе», писал Государь несколько ранее (20 июля) кн. Меншикову.

кн. Долгоруков сообщал (16 авг. 1854 г.) кн. А. С. Меншикову:
«Потеря Аланда причинила мне жестокую горечь.
Конечно, нельзя было рассчитывать на его сохранение, раз только он был атакован большими силами; но событие тем не менее грустное и оно вызовет много отголосков».


В следующем письме (25 авг. 1854 г.) военного министра к тому же главнокомандующему Крымской армией мы находим:

«В Балтике нет ничего нового со времени Аланда, который, как мне кажется, мог бы продержаться дольше и причинить более вреда неприятелю.
С другой стороны, физическое изнурение так часто берет верх над самыми лучшими нравственными расположениями, что нельзя никого осуждать в чересчур скорой сдаче Бомарзунда».

Но с чувствами, возбужденными падением форта, совладали, конечно, не сразу.

«Донесение Вашего Превосходительства», писал военный министр генералу П. Н. Рокасовскому, «о взятии неприятелем Бомарзунда, было крайне прискорбно Государю Императору и тем более поразило Его Величество, что, по предшествовавшим сведениям, от Вас полученным, можно было надеяться, что Аландские укрепления удержатся еще довольно долго».


А вот что, после своего возвращения их английского плена, в 1856 году, написал своей родственнице один из участников защиты Бомарзунда,  рядовой  Иоанн Загородников:

 «…Кроме сего, один предмет остается в безгласности, по причине недоумения моего: от кого именно приносил малолетний сын аландского почтальона 1-го августа в крепость письма и кому, ибо почта не имела уже сообщения с городом Або, о чем состоялся приказ по гарнизону в первых числах июля, и какими средствами мальчик этот мог пройти из деревни Момстеки в форт через неприятельскую цепь с сумочкой на плечах для разноски пакетов...

Картина Аландской войны и плена была грозна и смешна: главное начальство в бое нигде не присутствовало, не подавало собой пример неустрашимости воинам и не внушало подчиненным иметь мужество и самоотвержение в опасности, исполняя священный долг воли Царя Небесного и Царя другого нашего отечества, и где они находились во время битвы, не знаю (кроме офицеров, заведующих орудиями);
 
семейства же гг. офицеров и нижних чинов, жительствовавшие в окрестности острова Аланда, не переставали иметь свидание с супругами и в опасную минуту грозы.
 
Да возможно ли мужчине, занятому нежными ласками и приятными поцелуями жены, не ослабить дух рыцарства против врага, и в приятном воображении верной расположенности к нему драгой, забывает должную предприимчивость в защиту себя от неприятеля, падает под слабым его ударом.

И, извинительно, любовь не имеет предела, она преступает закон...
Если не возбраняется и не предосудительно писать правду, то изъясню: мне чрезвычайно жаль, что Аландские укрепления сданы неприятелю, что обещанное мне награждение не получил и что время, проведенное в плену, по закону исключат из числа службы моей...
 
Словом сказать: Аландский гарнизон потерял честь и похвалу».

Эти замечания, прежде всего, делают честь русскому солдату, умеющему болеть душой, в случаях, подобных падению Бомарзунда, и способному принимать так горячо к сердцу дело своей родины и славу её армии»- подчеркивает  М.М. Бородкин.


Нельзя не согласиться с ним, хотя потом царский историк и пытается дезавуировать эти свидетельства простого русского солдата.
 
Дескать, достоверно неизвестно, носил ли какие-то письма сын аландского почтальона в крепость, о чем они были, и почему союзные войска пропускали его через свои посты. И т.д.

Думаю, что эти горькие, удивительно откровенные и смелые свидетельства простого солдата (столь редкие в ту эпоху почти поголовной неграмотности нижних чинов), заслуживают доверия и внимания… 


Теперь – несколько слов о причинах столь скорой капитуляции Бомарзунда, в дополнение к фактам приведенным в предыдущей главе.
 М.М. Бородкин отмечает:

«Приступая к осаде, англо-французский флот имел Балтийское море в полном своем обладании и поэтому мог контролировать все, что происходило в водах, окружавших Бомарзунд.
 
Флот неприятеля стоял вне наших выстрелов и потому он спокойно, как на учениях, мог наводить свои пушки в амбразуры форта и подбивать наши орудия.
Крепость была не достроена и потому, с падением башен, неприятелю открывалась слабая сторона форта — её тыл.

Форт не был так приспособлен и не был так снабжен боевыми и продовольственными запасами, чтобы осажденный гарнизон мог держаться продолжительное время.

Кроме того, «начертание верков имело в виду считаться с нападением только с моря».


Все это правильно, конечно, только кто же виноват, что Балтийский флот, который строили 30 мирных лет, к началу войны оказался устаревшим и «ни на что не годным»?!

Напомню, что  Балтийский флот в 1850 г. состоял из 25-ти кораблей, 12-ти фрегатов, 7-ми пароходо-фрегатов, 51 легкого судна, 78-ми судов гребного флота, 15-ти портовых пароходов и 156-ти разных портовых судов.
 
Сверх того запасных: 6 кораблей, 3 фрегата, 1 корвет.
Строилось: 2 парохода-фрегата, 1 тендер. Всего, следовательно, в Балтике находилось 360 вымпелов.

В начале Крымской войны в составе Балтийского флота находилось 217 судов разных наименований и на них 3,374 орудия.
Пароходов-фрегатов было 9 (3,430 сил) и малых пароходов 12 (722 силы), но на них орудий не имелось.

Казалось бы, огромная сила, но всю войну она пассивно простояла в гаванях Кронштадта и Свеаборга, ни разу не сделав даже попытки напасть на флот неприятеля, который спокойно курсировал даже у Кронштадта, Выборга и Ораниенбаума.

Многочисленная наша канонерская гребная флотилия, которой вроде бы и «сам бог велел» активно действовать в узостях, шхерах и мелководье Финского залива, тоже оказалась не боеспособной и не мореходной и не оказала никакого влияния на ход войны на Балтике.
   
А ведь, «для увеличения состава гребной флотилии, предназначенной для защиты Кронштадта и Финляндских шхер от Биоркезунда до Гельсингфорса, в дополнение к прежним канонерским лодкам, выстроено было вновь в Петербурге, по чертежу контр.-адм. Шанца, на вольной верфи, 64 лодки, под наблюдением вице-адм. Мелихова».
Зачем, спрашивается?!

Тоже самое можно сказать и про маломощные и устаревшие орудия (на кораблях и в крепостях), отсутствие у многих пушек лафетов, безобразной организации боевой подготовки на флоте, в результате чего многие корабли годами не тренировались вести боевых стрельб.
Кто мешал это делать?!

Только родимая многолетняя привычка к показухе, надежда «на авось», лень и отсутствие реального контроля и спроса с флотоводцев со стороны «августейших персон».

Да и много ли мог «спросить» Николай Первый с в.к. Константина Николаевича, (который был ему родным сыном и «курировал» Балтийский флот), даже если бы он этого и захотел?!
Отсюда – и все наши «успехи» на Балтике.

Всерьез строить крепость Бомарзунд,  которая занимала ключевое положение для контроля за Ботническим заливом, тоже никто царским сановникам не мешал.
Остается загадкой, почему наши полководцы полагали, что крепость придется оборонять только со стороны моря.

В Аландском архипелаге около 90 островов и высадить десант на любой из них (что союзники и сделали), чтобы потом атаковать крепость с суши, особого труда не составляло.

«У нас первый пароход-фрегат «Камчатка» появился в 1841 г. и дело парового судостроения двигалось чрезвычайно медленно, за отсутствием в России заводов и техников, и при наличности у старых моряков (напр. кн. Меншикова) предрассудка относительно пригодности винтовых судов в боевом отношении.
 
В два года войны Россия построила 75 винтовых канонерских лодок и 14 винтовых корветов; но и эта изумительная энергия не исправила дела и нам осталось лишь в утешение, что «самое существование парусного флота, укрывшегося в гаванях, принудило первоклассные морские державы к неслыханным дотоле усилиям, издержкам и вооружению небывалого в истории флота, чтобы решиться вступить с нами в борьбу», - как говорит историк Морского Министерства С. Огородников, подводя итоги состоянию русского флота в царствование императора Николая I.

Этим и осталось «утешаться» царским историкам…

Построить за 2 года войны 75 винтовых канонерских лодок и 14 винтовых корветов, ни один из которых так и не вступил в бой с неприятельским флотом, это, конечно большое «достижение».



При анализе боевых действий всегда интересно ознакомиться с точкой зрения (и оценками действий своих войск) неприятельской стороны.

Такую точку зрения, в годы Крымской (Восточной) войны представлял Фридрих Энгельс, который, как известно, искренне ненавидел царизм и Николая Первого, как «жандарма Европы» и душителя европейских революций середины XIX века.

Энгельс посвятил анализу причин падения Бомарзунда 2 своих статьи, опубликованных в газете «New-York Daily Tribune»  в  сентябре 1854года.

Некоторые его наблюдения и выводы очень интересны (и малоизвестны) у нас.
Давайте с ними ознакомимся.

Энгельс отмечает, что:
«…обе башни были воздвигнуты на столь пересеченной местности, что овраги, склоны и скалы образовали естественны» апроши, подводившие почти до самых их рвов.

Союзники могли с удобством расположиться в этих оврагах, не опасаясь русской картечи, которая пролетала над их головами; и получив, таким образом, возможность соорудить свои батареи у самой цели, они с первого дня осады применили тот тип батарей, который обычно в таких случаях используется в последнюю очередь, а именно — брешь-батареи.
 
Судя по тому обстоятельству, что русские построили свои укрепления на такой местности и не выровняли ее по крайней мере на 600—800 ярдов перед этими укреплениями, они не учитывали возможности серьезного нападения с суши…»

Тут Энгельс имеет в виду башни «С» и «U», которые были размещены на господствующих высотах и имели ключевое значение для обороны самой крепости.

Обе они были взяты союзниками очень быстро и, увы,  без особого сопротивления со стороны расположенных в них гарнизонов.


«Что касается нападения с моря, то оно было не более как диверсией.
Один только капитан Пелхем воспользовался случаем, чтобы произвести научный эксперимент.
 
Он стрелял из своего длинного восьмидюймового основного орудия со всем упорством и равномерностью, присущими огню на пробитие бреши, стремясь по возможности попадать все время в одну и ту же точку.
 
Эти длинные восьмидюймовые орудия — лучшие, какие есть в английском военном флоте.
Их большой вес (95 английских центнеров) допускает 16-фунтовый пороховой заряд при сплошном ядре весом в 68 фунтов.
 
Действие такого выстрела, даже с расстояния в 500—600 ярдов, несравненно более разрушительно, чем действие 18-или 24-фунтовых ядер, которые до сих пор обычно применялись на брешь-батареях; и при умелом применении такой огонь неизбежно дает огромный эффект.

И упорный огонь капитана Пелхема очень скоро раскрыл секрет русских гранитных крепостей.
 
Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы отделить от стены то, что ранее выглядело как монолитная гранитная глыба, но на деле оказалось лишь облицовочной плитой, толщина которой отнюдь не соответствовала ее высоте и ширине.

Еще несколько выстрелов — и отвалились соседние плиты, и тут со стен с грохотом посыпалась лавина мусора, обнажившая самое сердце крепости.
 
Стало ясно, что «гранит» был лишь видимостью; что лишь только сравнительно тонкие плиты, которыми был облицован эскарп, были сбиты снарядами, за ними не оказалось никакой прочной каменной кладки, которая могла бы преградить путь снарядам.


Фактически стены представляли собой попросту обшивку, промежутки которой были заполнены битым камнем, песком и прочими материалами, не обладающими ни прочностью, ни силой сцепления.
 
Если так была сложена основная крепость, то, без сомнения, кладка башен была не лучшего качества, и быстрота, с которой в них были пробиты бреши, становится вполне понятной.
 
И эти стены, обладавшие столь малой сопротивляемостью, своим внушительным видом почти четыре месяца держали в страхе весь англо-французский флот!
 
Впрочем, разочарование сэра Чарлза Нейпира, когда он увидел, из чего в действительности были построены эти укрепления, едва ли может сравниться с разочарованием, которое испытал царь, узнав, из чего состоит «гранит», за который он заплатил так много денег…

Итак, мы видим, что гранитные стены Бомарсунда не что иное, как обман русских, — куча мусора под тонкой каменной облицовкой, которая не смогла сколько-нибудь долго противиться меткому и упорному огню.
 
Если люди, строившие их, обманули Николая, то ему все же удалось с помощью этих фиктивных укреплений обмануть союзников и заставить их отказаться от целой кампании. Защищались русские в общем неважно…»

Согласитесь, обидно и горько, даже спустя 170 лет, читать эти оценки Энгельса, но, к великому сожалению, они были во многом верны.

(Обстрел союзниками фортов главной базы Балтийского флота, Свеаборга, в 1855 году, показал, что и там за гранитной облицовкой скрывались кирпичные и земляные стены низкого качества постройки.
Но об этом мы поговорим в следующей главе.)


В конце статьи Энгельс точно предсказал ход дальнейших событий:

«Бомарсунд взят, и теперь возникает вопрос, что с ним делать?

Судя по последним известиям из Гамбурга, на созванном адмиралами военном совете командующие экспедиционными силами и старшие командиры постановили разрушить все укрепления и покинуть остров, если Швеция не захочет занять его, заплатив за него объявлением войны России.
 
Если эти сообщения правильны, то экспедиция на Аландские острова была ходом отнюдь не стратегическим, как утверждал «Moniteur», а чисто дипломатическим, предпринятым с целью вовлечь Швецию в опасный союз с теми самыми державами, дружба которых, по словам г-на Брайта, «за один год принесла Турции такие бедствия, которые не снились России даже в ее самых необузданных честолюбивых мечтах».
 
Шведский двор колеблется, шведская пресса призывает народ остерегаться «Danaos et dona ferentes» {«Данайцев, даже дары приносящих» (Вергилий. «Энеида»)}, но шведские крестьяне уже приняли петицию, гласящую, что палата должна просить короля позаботиться о том, чтобы Аландские острова больше никогда не вернулись к России.

Петиция крестьян едва ли будет принята во внимание, и скоро мы, вероятно, получим известия о том, что крепость взорвана.»

(Написано Ф. Энгельсом 28 августа 1854г
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» №4182, 13 сентября 1854г в качестве передовой).

Судьба Бомарзундской крепости, действительно, была быстро решена:
«Тотчас после капитуляции Бомарзунда отправлен был и адмиралом Непиром пароход в Стокгольм, с предложением шведскому правительству принять Аланд и крепость в свое владение.

По истечении пяти дней пароход возвратился с отказом Швеции».
Союзники желали, чтобы король Оскар занял острова немедленно до заключения мира.
Король отказался и это объясняли его осторожностью.

Непир писал в Стокгольм к английскому представителю (Мадженису), желая, чтобы он узнал о намерении короля по отношению к Аланду; a Барагэ д’Иллье послал своего адъютанта непосредственно к Оскару.
 
Но так как союзники не гарантировали Швеции возможности сохранить за собой такого подарка, то королю оставалось только отказаться от него….

Что было делать союзникам с укреплениями?
 Оставить в них гарнизон было рискованно, так как в течение зимы русские имели возможность по замерзающему проливу привести свои войска.
Кроме того, представлялось довольно затруднительным продовольствовать здесь части иностранных армий.

Но мысль оставить часть судов в Балтийском море, видимо, серьезно занимала Непира, так как говорили, что он осматривал с этой целью остров Форезунд.
 — План зимовки судов был после того оставлен союзниками.

Лорд адмиралтейства, сэр Д. Грехэм, писал Непиру:

«Я чрезвычайно доволен благоразумной осторожностью, которую вы обнаружили, и надеюсь, что вы примете меры, чтобы Бомарзунд был разрушен до основания, так чтобы в нем не осталось камня на камне.
 
Первой была разрушена 18-го (30-го) августа башня на Прест-Э, которая досталась им последней. Двумя взрывами она была почти сравнена с землей.
За ней последовала башня на Нотвике.
 
Над разрушением же главного форта неприятелю пришлось поработать три дня и заложить 20 минных горнов. Над дугообразной частью оборонительной казармы он производил вместе с тем опыты пробивания бреши.
 
Для совершенного разрушения Бомарзунда неприятель накаливал фундамент, а затем обливал его холодной водой.


Финляндская казна купила, с аукционного торга, за 3,200 мар., развалины Бомарзундской крепости и извлекла из них 12 млн. цельных кирпичей. (Зодчий, 1878, № 24 стр. 122).

Иностранные газеты сообщали, что ген. Барагэ д’Иллье, чтобы вознаградить переводчика Берггрена, портного из Стокгольма, подарил ему стены Бомарзунда.
Факт, при всей своей нелепости, верен.
 
Портной подал своему правительству прошение о разрешении ему перевезти в Швецию остатки Бомарзунда. (Письмо из Стокгольма 5 (17) окт. 1854 г.).



Теперь расскажем об условиях пребывания капитулировавшего гарнизона в плену.

Разумеется, условия содержания в плену в середине 19 века были относительно «мягкими», и не шли ни в какое сравнение с условиями содержания русских военнопленных в годы ПМВ, и уж, тем более гитлеровских истребительных лагерей для наших военнопленных времен Великой Отечественной войны.


М.М. Бородкин так рассказывает об этом:
«Комендант Бодиско, 24 офицера и 932 нижних чина были отвезены во Францию, остальных отправили в Англию.
 
Ген.-майора Бодиско с супругой, вместе с капитанами Викбергом и Теше, высадили в Гавре; всех других водворили на небольшом острове Экс (Aux), находящемся в Атлантическом океане, при устье Шаранты, имевшем всего 450 жителей и отличавшимся бедностью, чтобы не сказать нищетой.
 
Коменданту предоставили на слово свободу и дали ему право избрать себе место жительства в любом городе Франции, исключая Парижа; впоследствии тоже право распространено было на всех офицеров.

Ген.-м. Бодиско со своими спутниками, избрал город Эврё (Evreux); а остальные офицеры — г. Тур.

В Эксе среди офицеров прошел слух, будто бы один из пленных выразил свое мнение, что Бомарзунд в состоянии был продержаться еще четыре дня.

Так как подобный факт говорил не в пользу участников обороны форта, то наиболее, видимо, предусмотрительный из них напомнил о необходимости взвешивать свои слова, особенно перед иноземцами, которые не замедлят оповестить все слышанное в газетах. рассказы легко могут быть перетолкованы и составится извращенное общественное мнение.
 
А между тем пленные отлично понимали, что им, как участникам дела, придется дать ответ перед своим начальством.
Отсюда, надо полагать, родилась у них мысль, составить подробные реляции об осаде и сдаче форта.
Такие описания действительно явились. Одни составили их еще во время нахождения в плену, другие — по приезде в Россию.
Полк. Фуругельм, по прибытии во Францию, счел своим долгом донести начальству о постигшей его участи.
 
Нижних чинов поместили в казармах в местечке Экс и в форте Лиедо, где при них добровольно остались четыре офицера.
 
В казармах не имелось даже нар, а стены пропитаны были сыростью.
За ними наблюдал французский гарнизон из 200 солдат и 20 жандармов.
Сношений с посторонними не допускалось.
Обходились с нижними чинами «весьма ласково».
 
Перекличка производилась в день три раза.
Кормили их хорошей пищей, но порции были малы.
 
Особенно недовольны были солдаты белым хлебом, жидким супом и отсутствием кваса».


Как видим, ничего ужасного во французском плену с нашими солдатами и офицерами не происходило.
Конечно, французская пища была непривычной для наших солдат, но никто от голода, во всяком случае, не умирал.

В вот «национальную карту» в плену французы разыграли отменно:

«Раздор в семью русских воинов внес иезуит и польский беглец Еловицкий.
В качестве французского католического священника, он допущен был к пленным для исполнения треб; но вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности духовника, он занялся политической пропагандой и убедил многих уроженцев польских губерний изменить верноподданнической присяге.
 
Когда коварная его цель была достигнута, он письменно сообщил о результате своей деятельности.

Военный министр доложил письмо Наполеону и император Франции приказал принять желавших поступить в его службу и отправить их в Алжир, а польский легион в Турцию.
 
Из 260 поляков и евреев во французскую службу записалось 160 человек (по сведениям Кнорринга — 120 поляков и 64 еврея, т. е. всего 184 чел.).

Так как между изменившими и остальными нижними чинами начались ссоры и распри, то первых пришлось отделить».


Стало быть, всего один «релокант», поляк Еловицкий допущенный французами к общению с военнопленными, сумел «распропагандировать» и уговорить изменить присяге аж 184 наших пленных.
 
И не только поляков (что еще хоть как-то можно понять), но и евреев.

«В Англию Бомарзундских пленных отвезли около 500 человек.
Их жизнь там описана двумя нашими солдатами 10 Линейного батальона — Загородниковым и Тарновским. Рассказы их местами совершенно тождественны, местами же прекрасно дополняют друг друга.
 
По словам этих пленников-очевидцев, англичане обращались с нижними чинами вообще хорошо и проявили даже известную «скромность».

Кормили наших солдат порядочно, но непривычная пища их мало удовлетворяла; особенно вспоминали они черный хлеб.
В английских же сухарях случалось, попадались даже черви…

Офицеры (их было, кажется, 10 чел.) жили в городе по частным квартирам, получая денежное содержание.

В Англии повторилась печальная история измены поляков и евреев.
Среди них уже раньше слышались речи: «у меня нет царя; Царство Польское имеет своего короля; я государю никогда не стану служить» ...

…их смутили рядовой военно-рабочий Тарасевич и унтер-офицер Михневич, но не обошлось дело, конечно, без внешнего влияния.
Поляков отвели на другой двор в особое помещение.

Чтобы показать ненависть к русским, некоторые из них отказались от полученных знаков отличия военного ордена.
Часть поляков была совращена обещанием им офицерского чина.

7 апреля 1855 г. всех изменников, в числе 198 человек, отправили из казарм на корабль и, вероятно, определили на английскую службу…»


И в Англии, всего лишь два «агитатора» (унтер офицер и военно-рабочий) сумели «совратить» без малого 200 наших пленных.

Думаю, что если бы наши высокообразованные г.г. офицеры в плену уделяли побольше внимания своим подчиненным, а не жили бы, в своё удовольствие, отдельно от них «на частных квартирах»,  то и агитация малограмотных Тарасевича с Михневичем не имела бы такого успеха.


Интересно, что та же история повторилась и среди кинбурнских пленных, сдавшихся союзникам на Черном море.
Их перевезли на остров Жуанвиль, т. е. на самый большой из архипелага Принцевых островов.
 
М.М. Бородкин сообщает:
«В лагерь наших солдат стали приходить ксендзы и католические сестры милосердия, под видом, конечно, доставления католикам духовной пищи.
На деле же они раздавали брошюры, призывавшие к освобождению угнетенной якобы Польши.
Пропаганда велась ловко и последовательно и кончилась она предложением поступить в иностранные легионы, для борьбы за «польскую ойчизну».


Когда наши офицеры жаловались на агитаторов и просили воспретить им вход в лагерь, иностранные власти отвечали:
 
«Сотня подлецов не увеличит нашей армии.
Но мы не в праве запретить сестрам милосердия, ксендзам и офицерам иностранных легионов посещать наш лагерь, не в праве запретить им говорить вашим солдатам то, что несогласно с вашими коренными народными убеждениями...
всякий солдат и офицер может обсудить, что истинно и что ложно, что благородно и что низко и действовать сообразно полученным выводам».

Очень неплохой совет «иностранные власти» дали нашим пленным г.г. офицерам, не находите?!
Быть ближе к своим подчиненным, тем более в тяжелых условиях плена, обсуждать с ними, «что истинно и что ложно, что благородно и что низко», вот весьма действенный «рецепт» от агитации всяких пришлых беглых ксендзов и рабочих строительных команд.

Но, как показала дальнейшая история царской армии, никто в ней таких советов не слушал…


Современная Википедия, кстати, сообщает куда более «благополучное» число измен среди наших пленных:
 
«После длительной агитации 120 поляков и евреев из числа пленных (всего было 260 человек этих национальностей) согласились завербоваться во французский Иностранный легион, прочие отказались.
 
На французов произвёл большое впечатление факт, что на их предложение ответила отказом в полном составе пленённая арестантская команда».

Полагаю, что сведения царского историка М.М. Бородкина (184 изменника во Франции и 198 - в Англии) куда более достоверные, ибо никакого смысла врать и увеличивать их число у него не было.

Что же касается отказа арестантской команды от вербовки во французский Иностранный легион, то и это вызывает сомнение, ибо большинство арестантской команды в Бормазунде, по сведениям Бородкина, составляли скопцы!!!

В массе своей, в этой секте были религиозные фанатики, которые не только совершали над собой изуверские ритуалы, но и наверняка искренне считали всех французов «басурманами» и слугами сатаны.

Едва ли французы рассчитывали на их лояльность и так уж старались заполучить подобных «воителей» в ряды своей армии…


Пребывание в плену для наших г.г. офицеров было недолгим.

«В июле 1855 г. Французское правительство охотно согласилось дать свободу русским пленным и взять на себя дорожные издержки, по доставлении их до границы Франции.

Командир жандармского округа в Evreux официально уведомил ген. Бодиско (31 июля) о даровании свободы пленным и о предоставлении им права возвратиться морем или сухим путем и провести несколько дней в Париже, с обязательством явиться в главный штаб 1-го военного дивизиона.


На обратном пути, в Париже, наших офицеров развлекали соотечественники обедами, театрами и пр.


Перед отъездом из Эврё, ген.-м. Бодиско поместил в «Courrier de l’Eure» следующее письмо:
«Г-н Редактор. Е. В. Император Наполеон великодушно дозволил мне и моим офицерам возвратиться в отечество.
Оставляя Францию, я никогда не забуду того утонченного внимания, которым соотечественники ваши старались облегчить наш плен.
 
Благосклонность начальства, приятные сношения с жителями — словом все заставляло нас полюбить ваш добрый город.
Мы жили в нем, если нельзя сказать счастливо, — ибо невозможно быть счастливым вдали от своего отечества, — то по крайней мере мирно и спокойно
.
Считаем большим для себя утешением, что могли испытать сколько есть благородного и возвышенного в характере французского народа» и проч.


Наполеон изъявил желание видеть ген. Бодиско при его приезде в Париж.
Аудиенция состоялась.
 
Кроме Бодиско были приняты еще двое из Бомарзундских офицеров.
Наполеон сказал им: «Я счастлив вашему возвращению на родину и рад, что мог, насколько возможно, облегчить ваше пребывание в плену».


На этом мы и закончим печальный рассказ о судьбе Бомарзундской крепости и её гарнизона.


В следующей главе поговорим о военной кампании 1855 года на Балтике.


На иллюстрации- рисунок центрального форта крепости Бомарзунд.

(Продолжение: http://proza.ru/2025/05/26/618)