Жить, как будто и умирать не придётся

В зале Коми республиканской филармонии шёл концерт, посвященный Дню Победы. Я подумала о том, что надо успеть послать поздравительную телеграмму маме. Она не была на фронте, но работала в тылу и была награждена медалью. Было у неё и звание" Несовершеннолетний узник". Пришлось покинуть свою деревню, когда её заняли фашисты. День Победы мама чтила как самый главный праздник.

Ей было 14 лет, когда фашисты вступили на Смоленщину. Воспоминания моей мамы о войне в чем-то совпадали с тем, что рассказывали другие, а в чем-то нет. Бог миловал, она не была свидетельницей зверств фашистов на оккупированной земле и даже уверяла, что немцы у них были "добрые". "Мне, например, - рассказывала она, - немец даже дал конфету, когда мы всей деревней рыли окопы. А заболевшую женщину от этой повинности освободили. Наверное, нам повезло. Немцы ведь были разными. Вот в Белоруссии, в Хатыни, звери - нелюди жителей живьём сожгли... "

Экскурсия в Хатынь была едва ли не единственной в её жизни. Путёвку ей дали на работе. За ударный труд. Трудилась она" ударно" всю жизнь. Но экскурсионную путёвку получила один раз. Хотя, вполне возможно, что на другие поездки она просто не соглашалась, довольствуясь "бумажным" почетом. А такового - грамот, благодарностей - было немало. И портрет её был занесен на Областную Доску Почёта Облпотребсоюза. Об этом она говорила с лукавой гордостью: "Я на Доске Почёта в Смоленске висю". Была у нее и медаль «Почетный донор СССР».

Мама заочно окончила Московский статистический техникум и какое-то время работала по специальности в райисполкоме. А потом в конторе совхоза "Прогресс" заведовала кадрами. Впрочем, заведовала она до 18-ти. А потом, как все" конторские" до 24-х работала на току. А потом её "съели", поскольку надо было освободить место то ли для жены, то ли для сестры директора. Безосновательного перевода в рядовые сотрудники мама не стерпела и ушла в совершенно новую для неё сферу, - стала заведующей хлебным магазином. На этом месте она проявила редкостную энергию. Её магазин был открыт столько, сколько в него шли покупатели. И выручка у неё была самая большая в посёлке. А магазинов в ту пору в наших Всходах было больше десятка.

При такой работе, да ожидавших дома корове, поросятах, курах, да ещё и огородах - какие экскурсии... Она и в санаторий, в Ейск съездила тоже один раз в жизни.

... О Хатыни мама вспоминала часто. И говорила, что это страшно. "У нас, хоть мы у Белоруссии под боком, такого не было. Потом, когда немцы отступали, тут уж да, все пожгли. Нас-то ещё до этого из деревни выселили, потому что сделали в наших Рисавах командный пункт."

За это выселение мама в девяностых годах получила статус "Несовершеннолетний узник", прибавку к пенсии и компенсационные выплаты немецких марок.

"Когда мы в свою деревню вернулись, там ни одного дома не было. Печки только стояли голые. В такой печке мы первый хлеб испекли за всю войну. А жили в землянках, пока заново не отстроились". Навсегда маме запомнилась и дорога, которой возвращались из изгнания. Бесконечный смоленский лес, подмерзшие лужи (шёл октябрь), а она босиком..." Потом мы партизан встретили, и они дали мне галошки... " В этих галошках она начала потом ходить на работу в Речицкий сельсовет.

Война ушла от Смоленской деревни Рисавы дальше, на Запад. Но забыть о себе не давала. Ещё и нового дома семья не построила, как подорвался на мине маленький сын маминой сестры." Подрывались у нас часто. - рассказывала мама. - Все поля и леса вокруг деревни минами были утыканы. Соседи наши огород пахали. Ну и выкопали снаряд. Никого из них не осталось".

... Концерт в филармонии закончился. Я шла через Стефановскую площадь Сыктывкара, по-прежнему думая о маме. День был на удивление тёплым и солнечным. А на Смоленщине, поди все уже и зелено. И соловьи поют у колодца с родниковой водой, и майские жуки летают вокруг берез, что растут прямо у крыльца нашего дома.... Мама уехала месяц назад, 6 апреля. Это было её обычное время для "перелёта". Она говорила, что живёт, как перелетная птица. Со времени рождения моей младшей дочери Татьяны, а ей к тому дню было уже 14, зиму мама проводила у нас, а весной уезжала на родину, где её ждали дом, огород, "волшебный сладкий воздух" и родниковая вода. Из-за этой "перелетности" мама оставалась неучтенной в ветеранских списках, хотя была награждена Медалью за работу в тылу во время Великой Отечественной войны.

Со времени отъезда она уже прислала нам два письма и 200 рублей "внучкам на конфеты". Факт был удивительный, поскольку обычно, уехав, она подолгу молчала, занятая весенним огородными хлопотами. Прошедшей зимой мама чувствовала себя хуже, чем обычно, но остаться у нас не захотела. С нею вообще было трудно договариваться, такая она была упрямая и делала только то, что считала нужным. Упорно ходила в магазин за продуктами и вообще всегда думала о нас, а не о себе. Убедить её поберечься было делом бесперспективным. Можно сказать, что она была ярким представителем "детей войны", послевоенного поколения, отличающегося обостренным чувством долга, не умеющих и не желающих щадить самих себя. Словом, живущих так, будто и умирать не придётся. Мама ревностно следила за всеми новостями, за всем, что происходило в стране. Смотрела телевизор и по вечерам делала мне "политинформацию". Очень горевала о потере Советского Союза, не любила Ельцина и Чубайса. И Горбачева. А вот Путин пришёлся ей по душе. "Этот вроде настоящий" - говорила она. "Настоящий" в её устах было высшей оценкой.

... Как всегда, празднуют и нынче во Всходах День Победы. - подумала я. В свои школьные годы в парке, возле братской могилы, похожей на многие в России, собирался весь посёлок. Однажды на таком митинге я читала "Реквием" Роберта Рождественского. "Через года, через века - помните! О тех, кто уже не придёт никогда - помните!" ... Мама, конечно, тоже придёт на митинг.

... Мои мысли прервал звонок мобильного телефона. Дочь с тревогой сообщила, что нашла в почтовом ящике уведомление о пришедшей мне телеграмме. "Мама, здесь написано срочно и два раза подчеркнуто!"

Было 16 часов, 8 мая, 2001 года. Моей мамы уже два часа не было на свете...

АЛЫЕ МАКИ

Мы быстро и бестолково собрались, не взяв даже чёрных платков и двинулись в дальнюю дорогу. Ехали без остановок 20 часов - ночь, потом день, через города и веси, где разгорался праздник, День Победы. Утром он только начинался, к обеду всюду уже шли торжественные церемонии, а к вечеру все стихало. Лишь одинокие гармони сопровождали щемящие сердце военные песни. Чем ближе мы подъезжали к нашим краям, тем ярче была весна - цвели яблоневые сады, сирень, желтоглазые одуванчики, белый и красный шиповник....

Я все время мучилась, что у меня нет цветов. Мама любила цветы. Когда я приезжала на каникулы студенткой, она всегда ставила в комнате букет полевых цветов.

Возле одного из домов, где палисадник полыхал алыми маками, я попросила водителя остановить машину. И попросила у вышедшей хозяйки несколько маков. Когда она узнала, зачем мне цветы, то всплеснув руками, воскликнула: "Рвите, сколько хотите, хоть весь палисадник!"( Почти такие же слова через день мне сказала соседка, когда собираясь на кладбище, я попросила у нее белой сирени.) А в дороге, в палисаднике с маками, я собрала букет, и мы поехали дальше. Маки совсем не похоронные, скорее, праздничные цветы, но день был такой, в котором смешались слезы и радость, горе и праздник.

Приехали мы вечером. Возле дома сидели соседки, и все они поднялись навстречу мне и повели меня в дом, где в простом, грубо сколоченном гробу лежала мама, укрытая дешевым тюлем. А маки посоветовали оставить на террасе, чтобы не нарушать атмосферу соснового, нетопленного дома. Я спросила, сидели ли бабушки с мамой ночью. С детства помнила этот обряд. "Ой, что ты, Тамара, мы уже все такие слабые, разве высидим мы ночь! Свет оставили в комнате, дом закрыли..."

СОЛОВЬИ ПОЮТ НЕ ВСЕГДА

Есть тихая заводь на реке Великой в Пскове, где я живу последние годы. Она привлекает людей спокойной рыбалкой и возможностью позагорать в уединенном месте. И не все знают, что её давно облюбовали соловьи.

Говорят, что соловьи начинают петь, когда зацветают ландыши. Но здесь ландышей нет и соловьи поют, когда приходит их время. В эту пору я часто останавливаюсь на высоком берегу у заводи и подолгу стою, слушая их несравненное пение. И вспоминаю, когда я впервые увидела эту неприметную серую птицу, способную волновать человеческие сердца. Странно, что так поздно и в такой момент, - я ведь до 17 лет жила рядом, в посёлке Всходы Смоленской области в родительском доме с берёзами у крыльца, и каждый день ходила на колодец - родник за ключевой водой.

А тогда, много лет спустя, я приехала хоронить маму. И поцеловав её ледяной лоб, посидев у гроба и выслушав от соседок все подробности её внезапного ухода, посмотрев на её плотно сжатые губы, ничего не успевшие сказать мне на прощание, я вдруг неожиданно для всех схватила пустое ведро и побежала к колодцу. В доме не было ни капли воды. Все слезы я выплакала в долгой, 2000-километровой дороге, и для них будет у меня ещё вся оставшаяся жизнь, а тогда мне надо было напоить и накормить приехавших со мной детей, устроить их на ночлег, а с утра выбрать место на кладбище, нанять людей выкопать могилу, купить венки, привезти из райцентра священника, выполнить весь обряд похорон и устроить поминки. Так уж вышло, что все это было моей заботой. Мне помогал мой водитель и друг моей старшей дочери, ставший потом её мужем. Ни минуты не раздумывая, он сорвался с нами в дорогу, несмотря на пору госэкзаменов, и с той поры был принят моей душой навсегда.

Может, и могла вода подождать, но душа мамина уже вырвалась из тесной телесной оболочки и из стен дома и, может быть, витала где-то рядом. И, может это она позвала меня на родник - уйти от всех и побыть эти минуты наедине.

... Вокруг колодца рос кустарник, и там, в его зарослях я и увидела её, внешне ничем не примечательную птицу с дивным голосом. Но в этот момент она молчала. Соловьи тоже иногда не поют.

ЕЁ ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Все дни, прошедшие с тех пор, как Мария приехала от дочери из города, были какими-то смутными, и она не всегда понимала, что с нею происходит. В доме было холодно, а ей никак не удавалось натопить печь. Вот и сегодня не получилось (печь была забита золой, но мама этого уже не понимала).

В окошко постучали. Она выглянула: Таня, давняя подруга. Вышла на террасу и открыла дверь. Таня заговорила о чем-то, а Мария вдруг почувствовала, что ноги её не держат и рухнула на колени. Стены и потолок падали на неё. На освещенной солнцем террасе сгущался мрак. Таня бросилась к ней, хотела помочь. Но Мария, пытаясь ухватиться слабеющей рукой за спинку дивана и подняться, сказала: "Не надо. Я сама". Это были её последние слова, и это было правилом всей её жизни.

Была ли она счастлива? Она никогда об этом не задумывалась. Просто жила и делала все, чего требовала от неё жизнь и история страны.

Мама для ее ребенка живет вечно.

Занятая своей жизнью, делами, детьми, проблемами, я слишком поздно поняла, каким интересным и душевно богатым человеком она была. И сколько я не додала ей любви и нежности. Осознание этого разрослось в огромный ком боли, который встал у меня под сердцем. И сколько бы ни прошло лет, мне нести эту боль, вину и Крест до конца. Потому что ничего уже не исправить. Я ведь, как многие, думала, что мама будет жить вечно...

Моё самое первое воспоминание и осознание самой себя. Мне три года. Мама держит меня за руку, и мы поднимаемся по крутой тропинке на горку, где строится наш дом. Мы переехали из отцовской деревни в районный центр Всходы.

Пока наш дом строился, мы снимали "угол" в доме на соседней улице. Я всегда была с мамой. Она говорила, что родила меня для себя, потому что никто в семье меня не хотел. Вот и стала я с малых лет спутницей, помощницей, а порой и защитницей мамы. Я всегда нужна была ей, а она мне.

Я знала мамины привычки, страхи, печали и радости. Она до самой старости сохраняла детскую наивность и любознательность. Боялась темноты, и когда жила уже одна во Всходах, в комнате у неё всегда горел маленький зелёный ночник. Это была единственная вещь, которую я забрала из дома, когда похоронила её. Он стоит в моей спальне, хотя я никогда его не включаю.

Она говорила, что не боится смерти, ей только страшно, что на неё сверху насыплют так много земли. У неё была клаустрофобия, - боязнь замкнутого пространства, - хотя она и слова такого не знала. Да и кто его тогда в деревне знал... Я поняла это, став уже взрослой.

Под сенями нашего дома-пятистенки был открытый фундамент, на кирпичных столбиках. Куры облюбовали место под сенями и несли там яйца. Мама всегда просила меня залезть туда и собрать их. Она панически боялась даже подумать, что, попади она туда, над нею нависнет вся громада дома. Думаю, что клаустрофобия началась у неё, когда вернувшись в сожженную фашистами деревню, они долго жили в землянках.

Больше она ничего не боялась. Пойти ночью в чистое поле искать нашу строптивую корову (правда, со мной) или вступить в пререкания с доблестной советской милицией, когда её представители приходили "отрезать" огороды или забирать "лишнего" поросёнка.

Она шла по жизни бесстрашно и принимала все, как должное. Кроме несправедливости и глупости.

В моих архивах есть удивительное фото. Я сделала его уже в Пскове. Большое белое облако в голубом небе, и от него, словно пуповина, облачный след спускается к облачку поменьше. Я восприняла это как символ вечной связи между мамой и ее ребенком, которая не рвется никогда, какие бы времена не наступали на земле.


Рецензии