Юсуф и Захра

Багдад дышал зноем раскаленных улиц и прохладой тенистых дворов. Пыльный воздух доносил отдаленный гомон торговцев на Великом Базаре и призывы муэдзинов с минаретов аль-Кадимийи. Юсуф был сыном одного из самых богатых купцов города. Юность его была соткана из игр, скачек на арабских скакунах и легких бесед в кругу таких же золотых наследников. Он был красив и умен и, казалось, весь мир лежал у его ног, подобно персидскому ковру. Но в глубине его темных глаз уже таилась смутная тоска, предчувствие чего-то большего, чем караваны с товаром и блеск динаров.

Судьба настигла его однажды полуденной порой, на узкой улочке близ реки Тигр. Воздух томил зноем, и даже вечно спешащие багдадцы двигались ленивее обычного. Юсуф, спасаясь от скуки отцовской конторы, бесцельно бродил по городу, когда из-за поворота показалась небольшая процессия. Несколько служанок в скромных покрывалах сопровождали ту, чей лик был скрыт тончайшей вуалью, но чья стать и легкая походка говорили о благородстве и изяществе.

Их взгляды встретились на одно короткое, но обжигающее мгновение. Под легкой тканью Юсуф увидел глаза – глубокие, как ночное небо над пустыней, сияющие тихим светом и непонятной мудростью. В них не было кокетства или вызова, лишь спокойное созерцание. Он замер, пораженный, словно молнией. А она, уловив огонь, вспыхнувший в его взгляде – огонь восхищения, изумления, мгновенной и безоглядной любви – вдруг тихо, мелодично рассмеялась. Смех ее был чист, как звон серебряного колокольчика, и лишен всякой насмешки. То был смех узнавания, смех души, увидевшей другую душу в ее первозданной наготе чувства.

И в этот миг мир для Юсуфа перевернулся. Процессия скрылась за поворотом, оставив его одного на раскаленной улице, с гулко бьющимся сердцем и образом сияющих глаз, навсегда впечатавшимся в его память. Он узнал, кто она. Захра, дочь шейха Ибрагима, главы почитаемого суфийского братства, известного своей мудростью и праведностью. Девушка славилась не только красотой, но и глубокой верой, знанием священных текстов и той особой одухотворенностью, что отличала детей истинных мистиков.

С того дня Юсуф стал сам не свой. Он забросил пиры и скачки, избегал прежних друзей. Богатство отца потеряло для него всякую цену. Он бродил по городу, как тень, ища лишь одного – еще раз увидеть ее, хотя бы издали. Он стал меджнуном, одержимым, безумцем любви. Ночи напролет он проводил без сна, пытаясь выразить на бумаге то пламя, что сжигало его изнутри. Он писал стихи – страстные, нежные, полные метафор о розах и соловьях, звездах и луне. Но едва закончив газель, он перечитывал ее и с отчаянием рвал на мелкие клочки. Никакие слова не могли передать той небесной красоты, той тайны, что светилась в ее глазах, того тихого смеха, что перевернул его душу. Язык поэтов казался ему грубым и недостаточным.

Однажды, во время редкого праздника, когда сады шейха Ибрагима были открыты для избранных гостей, Юсуф, используя все влияние отца, сумел оказаться там. Сердце его замирало от надежды и страха. И он увидел ее. Захра сидела у фонтана, окруженная служанками отца, и вела тихую беседу о музыке и поэзии. Заметив его бледное лицо и горящие глаза, она на мгновение прервала разговор. Легкая улыбка тронула ее губы, та самая, знающая улыбка. И, словно продолжая какой-то свой, внутренний диалог, она произнесла, обращаясь скорее к воздуху, чем к нему, но так, чтобы он услышал:

«Почто меня не воспоешь в стихах?»

Вопрос застал его врасплох. Он, рвавший десятки своих творений, считая их недостойными! Кровь бросилась ему в лицо, но он нашел в себе силы ответить, и продолжил стих андалузского поэта, который он читал недавно, слова сами слетели с его губ:

Ответил я: «Язык мой слишком слаб!
Как рассказать о несравненной той,
Кто выше всех восторгов и похвал?
Любая песнь была бы лишь тщетой».

Захра внимательно выслушала, ее глаза на миг стали серьезными, задумчивыми. Он знал этот стих! Она чуть склонила голову, понимая искренность его отчаяния перед невыразимым. А затем снова вернулась к прерванной беседе, оставив Юсуфа наедине с упоительным чувством благоговения.

Слухи о юноше, потерявшем покой из-за дочери шейха, и о его ответе в саду, конечно, дошли до ушей шейха Ибрагима. Он был мудр и знал природу человеческого сердца – и его слабости, и его скрытую силу. Он не гневался. Вместо этого он послал за Юсуфом.

Юноша шел в обитель шейха, как на суд. Но его встретил не грозный старец, а человек с глазами, полными спокойствия и глубокого понимания. Они долго беседовали. Шейх Ибрагим говорил не о богатстве или знатности рода. Он говорил о душе. Он объяснил Юсуфу, что красота его дочери – лишь слабое отражение Красоты Божественной, и тот огонь, что зажегся в сердце юноши, есть искра тоски души по своему Истоку.

– Ты видишь в ней свет, – мягко сказал шейх, – но чтобы приблизиться к свету, нужно самому стать чище. Моя дочь – не награда за богатство или страсть. Ее рука может быть отдана лишь тому, кто идет путем познания Истины, кто готов очистить свое сердце от мирской суеты и посвятить себя служению Всевышнему. Она станет женой лишь суфия, брата на Пути.

Юсуф слушал, затаив дыхание. Слова шейха не убили его надежду, но указали на единственный путь.

– Готов ли ты пройти испытания? – спросил шейх, внимательно глядя ему в глаза. – Готов ли ты оставить прежнюю жизнь, стать моим учеником, пройти через посты, молитвы, через познание своего нафса, через служение и смирение? Готов ли ты искать не только земной любви Захры, но и той Любви, чьим отражением она является? Путь долог и тернист, и не всякий дойдет до конца.

В глазах Юсуфа стояли слезы – слезы не отчаяния, а прозрения. Его любовь, казавшаяся ему земной и всепоглощающей, вдруг обрела новый, высший смысл. Это был не конец, а начало. Начало трудного, но единственно возможного пути к той, кто была «выше всех восторгов и похвал».

– Я готов, учитель, – прошептал он, и в этом слове была вся решимость его преображенной души.