Мой враг, мой учитель

Внимание родителям несовершеннолетних! Содержание не подходит детям до 12 лет.

Мой враг, мой учитель.

«Четыре года - прекрасная разница. Мы могли бы стать мужем и женой, любовниками или просто добрыми друзьями. Вместо этого ты стал моим ужасом. Холодным липким потом, дрожью под костлявыми детскими коленками, ночными кошмарами, напоминанием о физическом бессилии, болью и ненавистью. Ненавистью до зубовного скрежета.»

«Kлассная» долго и внимательно разглядывала Светку  Рыбакову, как новое для нее явление. Hа перемене та накинулась и повалила на пол Сережку из параллельного пятого класса, остервенело трясла его и остановилась только, когда из его носа потекли кровавые сопли, а белобрысое лицо покраснело и скуксилось от страха и боли.

Он тут же побежал жаловаться, ныл и изображал невинную овечку. Если бы драку завязал кто-то из мальчишек, никого бы это не удивило. Не удивило бы, если верзила Маринка Катко, спортсменка-сангвиник, снова «приложила» бы кому-нибудь в воспитательных целях. Но когда вдруг превращается в остервенелого звереныша жихарка и тихоня, книжный червячок… «Классная» пыталась добиться от Светки ответа, а та стояла, как соляной столб. Mаленький злобный демон - один против всех.

Учительница была озадачена. Ничего не добившись от провинившейся ученицы пятого А, она посоветовала Сережке больше не подходить к своей обидчице. Он и сам уже до этого додумался. И тоже ничего не рассказал тогда. Oба скрыли правду…

«Есть вещи, которым человек учится у друзей. А есть то, чему может научить только смертельный враг. Между лучшими друзьями всегда стоит тонкая стена непонимания. Между сцепившимися в смертельной схватке, прижавшимися друг к другу врагами исчезают все секреты, все тайные помыслы, все преграды. Ты становишься им, а он тобой.  Мы всегда чувствовали приближение друг друга. Помнишь тогда весной?»

В тот кротко сияющий апрельский вечер вся соседская малышня собралась на лугу за домом, где жила Светка со своей бабушкой. Беззаботно прыгая по сложенным в штабель доскам, все изображaли моряков на палубе пиратского судна.

И среди этой наивной веселой игры тоскливое чувство неясной тревоги остановило Светку. Что-то было не так в воздухе. Всей кожей она уловила приближающуюся опасность.

Внезапно, из-за поросшего одуванчиками бугра, тянущегося вдоль ручья, показалaсь группа из десяти подростков. «Доцент! Доцент идет!» - в ужасе закричал кто-то из детей, узнав шестнадцатилетнего хулигана, державшего в страхе всю округу. Малышню как ветром сдуло с луга. Светка застыла вкопанным в землю столбом и смотрела, как по зеленому цветущему ковру к ней приближается ее смертельный враг.

Бежать? Нет. Почему нет? Объяснитъ трудно даже самой себе. Бежать - значит признать свое поражение, даже не начав борьбы. Бежать - значит оставить врагу свой луг – место, где был счастлив. Нет, бежать невозможно. Но как вынести это зрелище надвигающейся на тебя беды? «Бить будет, - промелькнуло у нее в уме. - Ну и пусть. Ненавижу. Гад! Ненавижу!»

Страшней всего была не боль от ударов. Унижение. Доцент любил унижать свою жертву. Первый раз он привязался к Светке на притихшей в полдневный июльский жар улице. Она шла после купания с речки. На ней был простенький ситцевый сарафан, оранжевый с белыми цветочками. Этот любимый Светкой сарафан Доцент затянул вокруг ee головы и рук. Его дружки, сидевшие на бревнах возле его дома, подобострастно отвечали тупым ржанием на каждый его новый трюк.

Светка сопротивлялась, как могла. Ей удалось освободить из складок сарафана худые тонкие ручонки. Лягаясь и царапаясь, она высвободила задыхающееся, покрасневшее от напряжения лицо и принялась кусать своего врага. Зубы оказались самым действенным ее оружием. Казалось, она превратилась в комок ненависти и oтчаяния.

Но даже это дикое безумное сопротивление ничего не меняло. У двенадцатилетней худышки-заморыша не было никаких шансов против шестнадцатилетнего обкуренного травой верзилы. Он только ржал, бесстыже и нагло шарил руками по ее дрожащему от омерзения худому детскому тельцу, и показывал еe своим дружкам. А те, как из зрительного зала, отвечали ему таким же гоготанием. Даже в пылу исступленного сопротивления, она слышала каждое их издевательское слово. «У нее еще нет ничего. Трахать нечего. Где сиськи?» И опять дикий смех.

Спасло Светку чудо. Купаясь на речке, она нашла красивые бутылочные осколки из темно-синего толстого стекла. И теперь, судорожно сжимая их в правой руке, не чувствуя боли, молотила окровавленым кулачком направо и налево. Вид крови охладил пыл ее мучителя.

-Ладно, иди отсюда. Подрастешь, приходи, - брезгливо отпихнул он ее от себя, вытирая  разорваным сарафаном кровь с лица и рук.

Она стояла перед ними в одних разодранных ситцевых трусиках, но бежать не собиралась. Оглядев их лица, будто запоминая навсегда, она медлено подняла валявшийся в пыли сарафан, надела его, расправила юбку.

Вот знакомое лицо - Сережка из пятого Б скалит зубы. Светка внимательно вгляделась в эти лица. Рассмотрела своего мучителя, запоминая в деталях его бритую голову, голубые глаза со стеклянным взглядом, поросшие редкой щетиной впалые щеки. А затем неторопливо направилась домой по пыльной, заросшей пыреем дороге.

Казалось, что ненависть отравила весь мир. Она чувствовала, что этой ненавистью может жечь траву и деревья, разрушaть дома и дробить в порошок камни. Она шла неторопясь, всем своим видом стараясь показать, что не боится их всех. До дома оставалось еще метров пятьдесят, когда ей в спину прилетел булыжник. Кто его кинул Светка не узнала. Когда она обернулась, стараясь не выдать боли, и молча уставилась на ржущую ей вслед компанию, в руках у них ничего не было. Она молча повернулась  и так же медленно продолжила свой путь.

Трясти ее начало только дома, когда она, наконец, дала волю лихорадочным рыданиям, смывая кровь и грязь с избитого тела. Бабушке она показалась уже умытой и переодевшейся во все чистое.

На ее встревоженные вопросы Светка ответила, что подралась с мальчишками. «Сиди дома, не связывайся с ними. Не надо девочке с пацанвой играть.» Бабушка ничего не поняла. И Светка  почувствовала, что так лучше. Легче. Не нужно ничего рассказывать. Никто ничего не узнает.Бабушка была другом и, конечно, она бы ее пожалела. Но сейчас Светке не нужна была жалость. Почему? Она обдумает все это потом.

Теперь у нее появился враг. Cердце ее обрывалось каждый раз, когда чей-нибудь голос в ужасе кричал : «Доцент идет!» Она застывала, как вросшая в землю, и ждала. Все повторялось по одному сценарию. Он подходил развязной походкой. «Беги давай! Ну, че вылупилась? Это мое поле. Я здесь главный.»
 
Светка смотрела на него и не двигалась с места. Бежать? Превратиться в обезумевшее от страха существо? Нет. К тому же, она чувствовала, что и он ее побаивается. Почему? Может боится, что она донесет взрослым? Он уже несколько раз переходил ту черту, за которой небо становится в клеточку.

«Ему нужен враг, - промелькнуло в ее мозгу, будто его мысли стали ее собственными. - Кто-то, кто пойдет против него». Кто-то ему противоположный. Кто дополнит его до целого. Должно быть целое. Так уcтроен мир. Почему? Светка не знала. Сейчас не до этого. Сейчас нужно напрячь всю ненависть, превратиться в зверька, чтобы не чувствовать боли. А зализывать раны и обдумывать детали она будет потом.

Oднажды, не сдержав любопытства, он спросил ее, почему она никогда не убегает. «Потому что я тебя не боюсь, - ответила она не раздумывая. - Ты никто.» Удовольствие высказать то, что думаешь, стоило ей еще нескольких синяков на ногах и спине.

Это был последний раз, когда он ее бил. Через неделю она поняла из разговора взрослых, что Доцента посадили. Кто-то подал заявление в милицию, освободив улицу от него на несколько лет...

Прошло время. Светлана выросла, вышла замуж и нарожала мужу детей. Однажды, вернувшись из городского уюта в те места, где прошло ее детство, она случайно столкнулась в автобусе с ее детским мучителем.

Изможденное, испитое лицо. Cтрах, застывший в глазах. Cломанная душа. Oтвратительные и страшные вещи - все, чем он долгие годы платил за мучения других, - промелькнули перед ее мысленным взором. Между ними по-прежнему не было никакой стены. Она увидела все, что произошло с ним, и внутренне содрогнулась.   

«Мы могли бы стать мужем и женой, любовниками или просто добрыми друзьями. Вместо этого ты стал моим ужасом. Холодным липким потом, дрожью под костлявыми детскими коленками, ночными кошмарами, напоминанием о физическом бессилии, болью и ненавистью.

Ты сказал мне однажды, что любишь меня. Сказал после того, как избил до крови. Я знаю, точно знаю, что ты хотел быть любимым. Хотел любви. Но все, чему тебя научили, было животное скотство и насилие. Ты не способен был дарить любовь, не умел ее брать. В этом я всегда была сильнее тебя.

Мой враг, мой учитель, жизнь совсем не о том, чтобы быть беззаботно счастливым. Так устроен мир. Устроен не для комфорта и удовольствия. А чтобы стать целым. И для этого человеку нужен друг и нужен враг. Ты учил меня, а я тебя.»

Сидя в стареньком, дребезжащем на ходу автобусе и глядя на бегущие за окном пожелтевшие поля пшеницы, Светлана почувствовала, что простила этого человека. Простила по-настоящему. Навсегда. Она оказалась сильнее. А сильному приличествует великодушие.